Последняя роза Шанхая

Глава 5

Вестибюль жилого дома на Пешеходной набережной слабо освещала лампочка в углу, отбрасывая жёлтые блики на металлические двухъярусные кровати, протянувшиеся от стены до стены. Между ними вместо занавесок висела какая-то клетчатая ткань. Где-то дребезжала решетка радиатора; воздух был спертым и влажным, но Эрнест привык к этому. Он тихо прошел между кроватей, стараясь не наступать на пальто и шляпы, разбросанные по полу. В коридоре люди ютились на сложенных в кучи чемоданах, и отличить одних от других было сложно. Дважды он спотыкался о локти, пока, наконец, не добрался до тускло освещённого банкетного зала, где стояла его двухъярусная койка.

Мириам спала на втором ярусе, их чемодан стоял у ее ног. Эрнест лег, прислушиваясь к различным звукам, раздававшимся вокруг: мокрому кашлю, напряженным вздохам, приглушённым рыданиям и ворчливому голосу женщины, говорившей по-немецки: «Как же нам выжить в этом чужом городе?» Он ощущал невероятное напряжение, исходившее от окружавших его людей. Ему сказали, что на первом этаже здания набилась по меньшей мере тысяча евреев. Некоторые из них были немцами, большая часть – австрийцами, прибывшими в Шанхай на океанских лайнерах. Германия напала на Польшу, когда Эрнест уехал из Берлина в Италию, чтобы сесть на океанский лайнер, который они с Мириам ждали шесть месяцев. Теперь ходили слухи, что Германия завоевала Польшу, а Франция с Британией объявили ей войну. Эти разговоры угнетали, но он мог убедиться в их правдивости только, прочитав газету или послушав радио.

Путешествие из Италии до Шанхая заняло почти месяц. Они остановились в Порт-Саиде, прошли через Суэцкий канал и Аденский залив, повернули на восток и, наконец, достигли Шанхая. Дни, проведенные на океанском лайнере, были временем роскоши и надежды. Да. Он смог бы это сделать, смог бы начать новую жизнь в Шанхае, защитить Мириам и дождаться родителей, которые остались в Германии. Но прибыв на место, он понял, что ему нужен план. Эрнест знал, что Шанхай находился в японской оккупации, но он и представить себе не мог, что город был в таком бедственном положении. Река Хуанпу, где швартовалось множество кораблей, напоминающих по форме банан, яликов, траулеров и парусных лодок, представляла собой желтый канал, загаженный переливающейся нефтью и кусками мусора. На другом берегу, за многоэтажками и зданиями в стиле ар-деко, виднелись разрушенные бомбами дома, темные, похожие на норы переулки и низкие лачуги без окон. Весь город пропах невыносимой вонью и тонул в какофонии автомобильных гудков и резкого скрипа деревянных колес рикш. Велосипеды, фургоны, автомобили и экипажи лавировали на улицах между истощенными рикшами, попрошайками с ампутированными конечностями и кашляющими китайскими беженцами с болезненно-желтой кожей и опустошенным взглядом.

Но это был самый прекрасный город во всем мире. Здесь не было ни отвратительных флагов со свастикой, ни проклятых нацистских мундиров, ни немцев, угрожающих ему арестом. Оккупированный Шанхай являлся единственным портом, открытым для евреев, единственным городом, который принял его без въездной визы. Этот город был его мечтой, а Берлин – ночным кошмаром. Он не собирался возвращаться до тех пор, пока Гитлер не падет.

– Эрнест! Где ты был? – Мириам выглянула с верхней койки, покусывая ремешок своей шапки-ушанки. Эту бежевую шапку из овечьей шерсти она выбрала себе на океанском лайнере в качестве сувенира. Шапка была мальчишеской, но ей она понравилась.

– Я думал, ты спишь. Я ходил искать работу.

– Нашел что-нибудь? – Огромные глаза Мириам засветились надеждой. – Я голодна, и смогла бы съесть дюжину пфанкухенов[1].

– Пока нет. Но не переживай, я найду работу. – И когда это произойдет, он сможет купить ей все, что она захочет. Двенадцатилетняя Мириам была замкнутой девочкой. Он играл с ней в волчок, когда она была совсем маленькой, и тащился по колено в снегу, чтобы купить ей пфанкухенов – ее любимый завтрак. После Лии он поклялся, что будет хорошо заботиться о Мириам.

– Эрнест, Комитет Комора искал тебя, – сказала Мириам невинным голосом, в котором звучали нотки страха, они начали проявляться с момента их отъезда из Берлина.

– Они сказали, что наши койки будут переданы прибывающим беженцам. Нам нужно съезжать. У нас есть пять дней.

Комитет, добровольческая благотворительная группа, организованная местными евреями, подобрала их на пристани и привезла в это здание, приемный центр. Ему казали, что их пребывание будет временным. Но пять дней…

Эрнест повернулся на бок и положил голову на руку. Внезапно его охватила усталость, и все мужество и оптимизм, которые он изображал на океанском лайнере, испарились. Он закрыл глаза. Это просто усталость. Ему просто необходимо было хорошенько выспаться.

На следующее утро он чувствовал себя еще хуже. Голова раскалывалась, ноги ужасно болели, и, слушая бесконечный шум и нескончаемые жалобы вокруг, его накрыло волной пессимизма – ему никогда не найти работу в этом городе. В конце концов он встал и порылся в чемодане в поисках зубной щетки и пасты с океанского лайнера, проведя руками по своим пожиткам: драгоценному фотоаппарату фирмы «Лейка», ручке «Монблан», стопке нотных листов, которые он вытащил из-под ботинка члена молодежной организации «Гитлерюгенд», их с Мириам одежде и паре перчаток, которые упаковала его мать.

Очередь в туалет была длинной. Многие люди с мрачными лицами держали в руках фляги и жестяные коробки, чтобы наполнить их водой. В отражении оконного стекла Эрнест увидел свое собственное заросшее щетиной лицо, с таким же выражением отчаяния, как и у всех остальных. Он отвернулся, желая, чтобы очередь двигалась быстрее, поскольку его мочевой пузырь был полон. Но прорваться без очереди было совершенно исключено. И вот, в течение долгого часа он неподвижно стоял, затаив дыхание, пока его мочевой пузырь расширялся, наполняясь еще больше и вызывая боль. Кто знал, что, сбежав от войны в Европе, он столкнется с такими человеческими страданиями? И на что бы только он ни согласился ради свободной кабинки, чтобы облегчиться! Когда он уже был уверен, что умрет недостойной смертью от разрыва мочевого пузыря, настала, наконец, его очередь воспользоваться туалетом.

Он мог поклясться Богом, что это был самый блаженный момент в его жизни – расслабиться, выпустить каждую каплю, которая причинила ему столько боли. Облегчившись, он стоял у умывальника, чтобы вымыть руки, и ему казалось, что он заново родился – новый человек, освобожденный от бремени, неуязвимый. Он начал напевать себе под нос.

– Вот как. Шопен в общественной уборной, – пробормотал рядом с ним старик в фетровой шляпе.

Эрнест широко улыбнулся.

– Мы с вами не встречались на океанском лайнере, сэр? Меня зовут Эрнест Рейсманн.

– Карл Шмидт. Вы уже готовы убраться отсюда? Здесь так многолюдно.

– Как только найду работу. – Эрнест выдавил немного зубной пасты и начал чистить зубы. Он рад был бы поболтать еще немного, но люди позади него ожидали своей очереди к умывальнику.

– Чем вы занимаетесь? Вы – пианист?

– О, нет. – Он сохранил свои партитуры, все еще помнил, как играть «Ноктюрн до диез минор» Шопена по памяти, но он забросил игру на фортепиано много лет назад. Сейчас мистер Шмидт заставил его задуматься. Несомненно же люди в Шанхае слушали музыку?

– Могу я одолжить вашу зубную щетку, Эрнест? Я верну ее вам. Мою украли. Да, мою зубную щетку! Никому тут не доверяйте. Люди в полном отчаянии, – сказал старик.

Эрнест быстро дочистил зубы и протянул свою единственную зубную щетку старику.

– Вот возьмите, мистер Шмидт. Пожелайте мне удачи. На самом деле, я пианист.

Глава 6

Я настороженно остановилась у вращающейся двери, осматривая вестибюль, откуда сбежала несколько дней назад. В памяти всплыли воспоминания о нападении и аресте голубоглазого мужчины, и меня передёрнуло. Затем я увидела британца, который, прихрамывая и опираясь на украшенную серебром трость, направился прямо ко мне.

Сэр Виктор Сассун был высоким мужчиной с черными глазами, густыми седеющими бровями, аккуратно подстриженными усами и вытянутым лицом. Одетый с иголочки в черный костюм с белой гвоздикой, приколотой к лацкану фрака, и черным атласным цилиндром, он выглядел несгибаемым, словно железный прут, не очень привлекательным и слишком старым, чтобы быть моим другом. Но какое это имело значение? Он был самым богатым человеком в Азии, по всей вероятности, миллиардером и владельцем более восемнадцати тысяч объектов недвижимости в Шанхае, включая этот отель, ночные клубы, высотные многоквартирные дома, ипподром и транспортные компании.

В свои пятьдесят девять он все еще был холостяком, жил по своим собственным правилам и оставался глух к расовым предрассудкам. Он игнорировал хмурые взгляды своих коллег и несмотря на то, что сам не мог танцевать, открыто приглашал меня на свои многочисленные вечеринки и балы, гости которых предпочитали шёлковые наряды и удушливые ароматы духов. Он считался любителем женщин и менял своих спутниц чаще, чем я меняла свои платья – индийская принцесса в тюрбане, украшенном драгоценными камнями, американская кинозвезда с кукольным личиком и множество полуобнаженных русских танцовщиц с роскошными телами. Он с гордостью щеголял ими в отеле.

Я с облегчением положила руку на талию. Никто не посмеет напасть на меня в его присутствии. Люди уважали его, даже японцы. Когда чуть больше двух лет назад во время бомбардировки угол козырька его отеля задело шрапнелью, японский офицер низко поклонился Сассуну, извиняясь за осечку.

– Добрый вечер, дорогая. Очень рад видеть вас. Я собирался вам позвонить. Как у вас дела? – произнес он своим безупречным британским акцентом, его голос был дружелюбным, уверенным, но как всегда высокомерным. Я к этому привыкла.

Мы редко вели с ним бизнес, но я хорошо его знала, поскольку часто гостила в его отеле со своей лучшей подругой Эйлин. В те времена, будучи подростками, мы заказывали завтраки в постель, проводили дни за просмотром модных журналов, лакомились золотистой выпечкой во время послеобеденных чаепитий, а наши вечера были наполненные частными джазовыми концертами – как же я по ним скучала. Сассун иногда был великодушен, иногда язвителен и совершенно высокомерен, но он мне нравился. Он отличался от китайцев, которых я знала. Несмотря на постоянные жалобы на боль в ноге, он придержал для меня дверь, прежде чем я вошла, пододвинул стул, прежде чем я села, и наполнил мою чашку кофе. Такое его поведение мне казалось необычным. Ченг – мой жених – и все мои родственники не соизволили бы наполнить свои собственные чашки; для этого у них были слуги.

Я не сомневалась, что Сассун поможет мне – у него имелся большой запас джина и виски, поскольку японское ограничение на алкоголь распространялось только на китайцев. Но, увидев его лицо, я вспомнила о его странной страсти к фотографиям обнаженной натуры.

– Я в порядке, сэр Сассун. Что касается нашей несостоявшейся встрече на днях. Приношу свои извинения. Но я полагаю, вы слышали, что произошло?

– То происшествие. В высшей степени возмутительно. Вы позволите мне загладить свою вину, дорогая? – Постукивая тростью по мраморному полу, он повел меня в «Джаз-бар». За ним последовала его свита – белокурая дама в синем вечернем платье и его телохранители.

– Каким образом вы могли бы загладить свою вину передо мной? – Я вошла в бар. Граммофон играл шанхайский джаз, смесь американского джаза и китайской народной музыки, популярной среди местных жителей, а не американский джаз. Дела в баре, должно быть, шли не очень. Сцена, где обычно играла американская группа, была пуста; откидная крышка фортепиано закрыта. А в баре было накурено и шумно, люди толпились вокруг восьмиугольных столов. Все иностранцы. Мне пришла в голову одна мысль. Человек, который спас меня, мог быть постояльцем отеля. Если бы я увидела его снова, мне стоило, по крайней мере, выразить свою благодарность.

– Дорогая, я буду рад предоставить вам скидку на любой номер по вашему выбору. Напомните мне, когда вы в последний раз останавливались здесь? В прошлом году? Вам следует приезжать почаще. – Сассун сел за ближайший ко входу столик – он не любил много ходить, – поэтому я расположилась напротив него, откуда могла с завистью смотреть на все блестящие бутылки бренди, скотча, абсента и джина на полках.

Даже в своих попытках окупить расходы, он все равно рассчитывал зарабатывать деньги. В этом мы с Сассуном были похожи: мы были бизнесменами с инстинктом наживы.

– Я с удовольствием подумаю над этим. Вы же знаете, насколько я без ума от номеров люкс. И вашего алкоголя. Только посмотрите на эти бутылки!

– А! Вы можете заказать все, что захотите, дорогая. Чем могу вас угостить? Мартини? Или моим коктейлем?

– Как я могу отказаться от вашего знаменитого коктейля. – В его баре подавали самый вкусный алкогольный напиток, под названием «Поцелуй кобры».

– Хороший выбор, дорогая. – Он подал сигнал своему персоналу. Двое бросились к полкам с алкоголем за барной стойкой. – Я распоряжусь, чтобы завтра для вас зарезервировали «Якобинский» люкс, если хотите. Не забывайте, двери моего отеля всегда открыты для вас.

– Но мир изменился. Разве нет? Поверить не могу, что он больше не безопасен.

– Дорогая, мой отель самое безопасное место в Шанхае. И вы моя самая почетная гостья. Вы необыкновенная женщина, прагматичная и красивая. Признаюсь, если бы вы были еврейкой, я взял бы вас в жены.

Он всегда говорил об этом – о евреях и неевреях. Я не видела разницы, поскольку для меня все они были иностранцами. Но брак с самым богатым человеком в Азии? Я была бы более чем счастлива принять это предложение, если бы оно было искренним и реалистичным. В конце концов, супруги могут испытывать пылкие чувства друг к другу или быть абсолютно равнодушными, но брак такая же неотъемлемая часть нашей жизни, как и еда.

Но союз с Сассуном никогда бы не состоялся. Поскольку я знала, что брак между китайцем и иностранцем стал бы поучительным уроком, а не сказкой.

– Сэр Сассун, вы меня соблазняете?

– У меня получается?

– Сомневаюсь, но серьезно. Если бы вы были китайцем, я бы вышла за вас замуж.

Он усмехнулся. Отказы были для него редкостью, и это интриговало.

– Какое разочарование, дорогая. Я очень надеюсь, что вы передумаете. – Он взял бутылку абсента из рук своего работника, налил зеленую жидкость в миксер и умело встряхнул ее.

Я смотрела на бутылки бренди, кюрасао, сливок и зеленого абсента на столе; сильный запах алкоголя был опьяняющим.

– Между нами говоря, сэр Сассун, у меня возникли трудности с выполнением заказов моих посетителей. В моем клубе нет алкоголя. Я уверена, вы знаете по какой причине.

Краем глаза я заметила нескольких мужчин в костюмах. Японцы, которых я узнала с одного взгляда, подняли головы в мою сторону. Я быстро отвела глаза.

Сассун наклонился ко мне и тихо произнес:

– Эти военные. Они втерлись в доверие к Совету. Я их презираю.

За эти слова я закрыла бы глаза на все его недостатки.

– Что у них за дела в Совете?

Сассун, влиятельный человек, был вхож в кабинет председателя Муниципального Совета Шанхая, руководящего органа Поселения, который состоял из британцев, американцев, японцев и китайцев, но в значительной степени контролировался британцами и американцами. Когда японцы захватили Шанхай, они не тронули Поселение, и Совет по-прежнему находился под контролем тех же членов. Сассун наполнил два бокала на ножках зеленым коктейлем и поставил один передо мной.

– Какое-то очень досадное дело. Но они не посмеют сделать ничего глупого.

– Конечно, они не посмеют. – Я подняла свой бокал. От первого глотка у меня остро защипало язык. Крепкий бренди. Уже несколько месяцев я не пробовала ничего подобного. Он хорошо продавался бы в моем клубе. – Я хочу попросить вас об одолжении. Не могли бы вы продать мне немного своего алкоголя? Скажем, джин и виски? По десять ящиков каждого. Или любое другое количество, с которым вы готовы расстаться.

Он наклонился ближе, подплечник его прекрасного костюма коснулся моего плеча.

– Дорогая, я буду счастлив помочь вам. Но что вы скажете, если сначала заглянете ко мне в студию?

Я отпрянула назад. Он не забыл.

– Ну, дорогая. – Он налил себе еще немного «Поцелуя кобры». – Позвольте мне напомнить вам еще раз. У вас идеальная фигура, вы молоды и красивы. Почему бы не показать это? Фотография обнаженной натуры – это искусство.

Это было неловко. Для меня фотография обнаженной натуры, независимо от того, что он называл это искусством, была просто еще одним названием порнографии. Я бы никогда на это не согласилась, ни за какие деньги, и уж точно не за какой-то там джин. У меня также возникло ощущение, что Сассуна интересовали не только мои фотографии, учитывая, каким бабником он был. Но я была женщиной с высокой нравственностью. И хотя я была не против потанцевать с ним танго в бальном зале, я не стала бы кувыркаться с ним в спальне.

Однако, если бы я открыто отказала ему, вызвав тем самым его неудовольствие, я могла бы с таким же успехом забыть об алкоголе.

– Ну так что? – Его черные глаза оказались близко, слишком близко.

– Дайте-ка подумать, сэр Сассун. – улыбнулась я. – Вы самый богатый мужчина в Азии, конечно же, вы всегда получаете, что хотите.

– Именно так.

Как и я.

– К сожалению, я – деловая женщина, а не модель.

Он тяжело вздохнул, хлопнул ладонью по украшенной серебром трости и недовольно скривил губы. Я знала, что какое-то время он будет пребывать в плохом расположении духа, поэтому собиралась немного подождать, потом задобрить его, а затем договориться об алкоголе. Я вытянула ноги, повернула голову в сторону и именно тогда, сквозь дым сигарет и мигающие лучи света, увидела мужчину у входа в бар, который поднял руку в перчатке и помахал мне.

Глава 7

Это была та девушка, которой он на днях помог. Она посмотрела на него, в ее больших черных глазах отразилось удивление, лицо засияло от радости. Слегка повернувшись, она опиралась одним локтем на стол, демонстрируя стройную и соблазнительную фигуру, облаченную в длинное зеленое платье, которое было расшито изображениями бамбука, а разрез до бедра открывал взору полоску ее жемчужной кожи.

Он расправил плечи и направился к ней. Какое удовольствие увидеть знакомое лицо. Его поиски работы обернулись полным провалом. Кто бы мог подумать, что концертные залы, театры и кабаре закрыты? Работало всего несколько кинотеатров и танцевальных клубов, но как только он появлялся на пороге, двери перед ним закрывались.

Он узнал, что в Шанхае проживало около восьми тысяч британцев, двух тысяч американцев и еще несколько тысяч русских и других европейцев, а теперь еще город заполонили тысячи еврейских беженцев. Каждый день Эрнест проходил мимо европейских беженцев с мрачными лицами, которые раскладывали свои ценные вещи на улице, мимо укутанных в шали немецких домохозяек, продававших свои меховые шарфы или ожерелья русским женщинам средних лет, которые, казалось, обосновались в этом городе, и отчаявшихся австрийских мужчин, которые торговали сосисками и разносили их по домам. Эрнеста осенило – в разрушенном войной Шанхае с нескончаемым наплывом евреев и тысячами лишенных крова китайскими беженцами просто не осталось работы для такого новоприбывшего, как он.

Шел пятый день поисков работы, и он снова начал впадать в уныние. Но потом Эрнест услышал неповторимую ритмичную музыку, доносящуюся из отеля Сассуна, здания в виде зеленой пирамиды. Мелодия была похожа на американский джаз со слаженным хором трубы и фортепиано, но проникнутый плавным ритмом в исполнении нежного женского голоса. Почувствовав воодушевление, он взбежал по ступенькам на входную площадку и вошел во вращающуюся дверь, через которую выходил несколько дней назад. Следуя за музыкой, он миновал ярко освещенный магазин «Ролекс», кафе «Жасмин» и нашел источник – граммофон в «Джаз-баре». И прямо рядом с граммофоном было ее милое личико.