Средняя Эдда

2

Илья внимательно вгляделся в вагонные внутренности, но никого подозрительного не выловил. Пара сонных мужиков в грязных мешковатых штанах. Тетка с рулоном. Дед с саженцем. Парень с ноутбуком: смотрит в него, а у самого глаза закрываются, того и гляди – клюнет носом экран. Смешной. Вагон тоже должен быть смешным, но вместо этого страшноватый: будто детскую книжку в истерике разодрали, и куда попало разбросали куски. Там – стишата про дядю Степу, тут – пол-лица Карлсона. Из-за двери хмуро щурится крокодил. А что ты хотел, Гена?!

Илья через стекло заглянул и в соседний вагон: нет, там тоже никого похожего. Может, и пронесет: Майе мерещится временами.

Ладно.

Сев в дальний пустой угол, он раскрыл сверток и еще раз пересчитал отпечатанные на клейкой бумаге флаги. Двадцать четыре. Ирландский зеленый колер, острые гербовые снежинки. В прошлый раз с красным отливом вдруг получились. Илья даже взялся ругаться с Митькой, но Майя сказала – даже лучше, эксклюзив. Он их так и назвал: «Сибирь под красными».

Когда объявили «Полежаевскую», Илья вышел из вагона и прошелся, кружась в идиотском танце, по платформе. Он всё еще боялся, что за ним топают цензоры. С чего-то взялся напевать, и на «до свидания милый, милый» от него брезгливо отшатнулся какой-то папик в клетчатом шарфе. Больше никого здесь не было. Платформу перекрывал пустой старый поезд, похожий на палку лежалой копченой колбасы. Из-за него по ту сторону запасного пути не было видно уже совсем ничего.

Илья впрыгнул в следующий состав – снова почти пустой – и теперь ехал до «1905 года». Здесь снова вроде как ремонтируют эскалатор, но понятно, на самом деле роют ад. Это по всему метро так: спешат поглубже закопаться, пока не началось. Пока в окно не стало просовываться серо-облачное, московское ежедневное. Осеннее разрывное. От этой пелены местные хотели бы схорониться даже в подземном аду. Они помнят, что метро – объект оборонный, значит, тут должно прятаться убежище.

А может, подумал Илья, эта вынимающая кишки осень в самом деле оружие массового поражения? Американы нас уделали, а мы даже и не сообразили. Какой-то там истребитель пятого поколения собираем из говна и палок, а в глаза продолжает сыпаться эта безнадега, от которой ноги проседают и руки начинают дрожать. Нет, в самом деле, в аду должно быть повеселее. А тут – только обернуться дёрном и сидеть в самой глубокой норе. Лишь бы не видеть этого всего, не вспоминать даже.

Выйдя из стеклянных дверей, Илья с ненавистью посмотрел вверх – неба не было. Вместо него камуфляжная мелкодисперсная пелена. Кажется, запули в нее бутылкой – она только с чмоканьем всосет. Еще и дождь сыплется…

Он прошел мимо темного пятна памятника, отсалютовав послюнявленными пальцами братьям-рабочим в бэтмановском плаще. Хорошо было бы на сам монумент флаг шлепнуть, но слишком место заметное – в момент заметут. Значит, через парк к Трехгорной мануфактуре, так ведь и собирался.

Между деревьями висели свалявшиеся клубки тумана. На лавках всё еще обитали какие-то полупьяные полупидоры. Недолго уже.

Илья чуть замешкался перед подземным переходом, потом плюнул и перебежал дорогу поверху. Береженого бог бережет. И даже если бога нет, у береженого по-любому остается больше очков жизни.

Теперь Трехгорка была прямо перед ним: киношный краснокирпичный замок, изъеденный изнутри модными кофейнями и барбершопами, – воображаемая Европа, что-то о себе воображающая.

Два флага-плаката пошли на западную стену. Они здесь смотрелись как родные, будто их еще при царе-батюшке впечатали. Еще один Илья внезапно добавил внутри – слева от магазина раздутых курток с татуированными рукавами, он решил, что там должен быть приличный трафик – не каждый день такую ерунду показывают. Вообще-то он редко импровизировал: расстановка – штука выверенная, точный ритуал. И только так и работает. Теперь из-за внезапного порыва придется Полянку, наверное, обездолить.

Илья снова обернулся. Хвоста нет, и отлично. Значит, просто паранойя. Уважаемое заболевание, профессиональное. Он, когда еще в Сибири ставил «Флаги независимости», уже тогда оглядывался: топают ли. Сначала казалось – да, потом – нет. А потом цензоры в самом деле появились – два года назад. Тогда Коржик вовремя предупредил – Илья с Майей собрали ноги в руки и свалили в Москву, на всякий случай через Минск. Маленьких вот не увезли – это беда. Крошка и Василиска – как они там? Только тем и успокаиваешь себя, что котам нельзя, в смысле с котами нельзя. Сейчас вот, может, тоже срываться придется.

С 1905-го он двинул на Баррикады. Пока шел, в голове самозародилась песня Гребенщикова «Таможенный блюз»: «Третий отец – Дзержинский, четвертый отец – кокаин, с тех пор, как они в мавзолее, мама, я остался совсем один». Илья стал думать в том ключе, что Гребень не понимал своего счастья. В мавзолее. Сейчас-то папаши один за другим лезут наружу.

Около зоопарка, прямо посреди дороги, показательно стояла полицевозка. Илья на несколько секунд замешкался, пропуская накатившую волну теток в цветастых пальто с волочащимися за ними, будто тяжелые хозяйственные сумки, детьми. Крутанулся на каблуках, решив свернуть на Большую Грузинскую, передумал, сделал пару шагов, снова передумал и быстро перебежал улицу в потоке недовольных спешащих граждан.

Метрах в двухстах от перекрестка – направо, направо и снова направо – забор зоопарка оказался разрисован зверями-птицами: голова ворона в профиль, еще одна – повернутая в обратную сторону, волк с солнцем в открытой пасти… другой – с луной. Илья даже остановился, разглядывая когти и перья. У всех зверей, даже у стоящего на задних лапках волчка-щеночка, были змеиные глаза: зелено-золотистые, посеченные сверху вниз узким черным зрачком. От этого казалось, что каждый из них, даже тот, кто прикидывается плюшевым, гипнотизирует тебя, чтобы задержать на лишнюю секунду, необходимую для броска. И вот она прошла, и эти глаза уже напротив твоих.

Илья поежился. Ему резко расхотелось ставить что бы то ни было по соседству с зараженным выводком. Кто это начал такое бодяжить?

Он пошел дальше, стараясь не наступать на расползающуюся из луж грязь. Она, тем не менее, всё равно квакала под ботинками. Под правым, у которого трещина в подошве, громче.

Илья направился через Садовую – к Патриаршим. Из всего этого города для ежиков в тумане здесь едва ли не единственное приличное место. Ну как приличное. Тоже гадостное, но всё же обаятельное в своем бесстыдстве. Если Трехгорка – это влажные сны хипстеров, то здешний нарисованный на куске холста Париж – пастбище их старших братьев и сестер. Шоссоны с яблоками, отполированные «Bentley», кафешки с расшитыми поджопниками для сидения на улице. Здесь ты Незнайка на Луне, а вокруг – артефакты чужой до невозможности цивилизации. Их полиция, их макаронные фабрики и газеты для любителей почитать лежа остались на работе, застряли в каком-нибудь четверге. А по субботам Спрутсы, Миноги и Хапсы танцуют здесь одни.

Илью интересовал бар «Малевич» («Бармалевич»?) на первом этаже сталинского дома-торта. В нежную розовую пастилу фасада врезалась неуклюжая кособокая дверь заведения, а из черных квадратов окон выглядывали проволочные револьверы. Илья подошел к двери и даже подергал ее ручку – та не поддалась. В такое время здешние еще не вынули себя из утренней дремоты. Не знают, что их место обитания стало объектом «культсопра».

Он достал два плаката и без спешки, аккуратно убирая защитный слой, наклеил их поочередно на одно и другое окно – так, чтобы пистолеты оказались выше снежинок. Теперь со стороны казалось, что они тоже часть композиции.

– А может, стоит взять на вооружение, – сам себе сказал Илья, разглядывая то, что получилось.

Они вышли со стороны «Баррикадной». Поджидали, поди. А может, как Майя и говорила, уже вчера на плечо сели.

Илья оглянулся и быстро пошел в сторону Тверского бульвара. Шагов через 50 остановился: конечно, и здесь тоже. Двое в веселеньких ветровках: желтенький и оранжевый. Цыплятки.

Он рванул с места вправо и тут же резко влево – в переулок, а дальше можно в какое-нибудь посольство через забор попробовать. Только эти – в спортивных штанах – очень быстрые. Зожники наверняка.

Илья бежал, спиной чувствуя, что проигрывает. Еще, может, метров сто и…

Всё.

Еще двое впереди.

Он остановился и поискал глазами случайных прохожих. Есть такие, но уже сообразили, к чему дело, и быстро-быстро во дворы.

Зожники, не спеша, приближались. Те, что спереди – в дутых спортивных штанах, шапочки спартаковские, – скалились. Те, что со спины – во всём подряд, – просто шли гопой. Слипшиеся до неразличимости.

Илья расстегнул ворот пальто – жарко.

– И чего ты у нас забыл? – спросил один из передних, остановившись на расстоянии прыжка.

– А ты в каком звании? – поинтересовался Илья, с дебильным добродушием уставившись на этого чухонавта.

– Я-то? Я для тебя товарищем майором буду, – пообещал зожник. И резко выбросил вперед ногу, целясь в колено.

Илья дважды увернулся, попробовал дернуться в сторону, но второй, тот, которого он даже не успел рассмотреть за спиной «товарища майора», вдруг прыгнул и, схватив Илью за одежду, повалился вместе с ним на газон.

– Ну что, – сказал первый зожник, наклоняясь к Илье, – молись своим американским богам.

Круглая крышка палехской шкатулки во всю стену – обложка пушкинского «Лукоморья». По цепи вокруг дуба идет на четвереньках праймтаймовый телеаналитик, из одежды – только очки. В ветвях – русалка со смутно знакомым лицом играет гимнастической лентой. Лента спеленала мужика в костюме. Из барашков морских волн один за другим выходят утопленники в черной форме подводников. В небе над ними человек в маске Гая Фокса рубит бороду световым мечом не то председателю центризбиркома, не то популярному патриотическому блогеру. В центре – огромная голова витязя, нефтяного барона, с крестиками вместо глаз, раздувшаяся и густо утыканная копьями, как лицо персонажей фильма «Восставший из ада». Вокруг головы водят хороводы сказочные существа: лешие, кикиморы, Баба Яга и Кощей. Вроде бы тоже с какими-то неслучайными лицами. В углу – солнечные часы с тенью на семи. Седьмая, значит.

Илья рассматривал разукрашенную стену уже минуты две, с тех пор, как его швырнули рядом с ней на тротуарную плитку. Приложили не сильно, но ощутимо. Воспитательно.

Интересно, давно они пасут картину? Никто же еще не сообщал о такой, разве что вчера-сегодня появилась. Но тогда получается, буквально чуть-чуть с Хиропрактиком разминулись…

Илья попробовал подняться. До тошноты болит правый бок и затылок жжет – похоже, кровь всё еще не остановилась.

– Раздевайся! – приказал «товарищ майор», которого, как уже знал Илья, остальные звали Арчи.

– Нашел, на что дрочить, – облизывая разбитые опухшие губы, сказал Илья, и тут же получил кулаком в ухо. После второго удара не смог устоять.

Дальше били ногами – не целясь, куда придется. Илья старался спасти от ударов живот, но нет. Не всегда. Время вдруг слиплось в один большой грязный желтоватый ком, в сгусток тяжелого желе. А Илья будто тонул в его жиже.

– Раздевайся, – повторил Арчи, когда его зожники сделали передышку. – Шмотками своими будешь оттирать.

Илья, полулежа, показал цензорам «фак». Зажмурился и сжался в ожидании новой порции ударов, но этот раунд прекрасные ребята пропустили.

Когда он открыл глаза, Арчи сидел перед ним на корточках. Круглое веснушчатое лицо, широкий нос, улыбчивые серые глаза.

– Слышь, гондон, – сказал Арчи ласково, – ты, наверное, думаешь, гондурасик, что герой, да? Такой, типа, смелый, что куда деваться? Дерьмо решил. Ты девку свою помнишь еще? Я сейчас скажу мужикам – они привезут. Но могут не целенькой.

– Сука ты, – сказал Илья, морщась. Теперь, когда говоришь, слева бок обдает сначала резкой, а потом растекающейся во все стороны болью.

– Нет, чувачок, это ты – сука. Вставай и давай, начинай жопкой работать.

Зожники тряхнули Илью и, придерживая, поставили на ноги. Один сорвал с него пальто, так что пуговицы разлетелись в разные стороны, второй оттянул и чем-то острым распорол свитер.

– Майку тоже рви, – разрешил Арчи. – Ею пусть и трет.

Илья подумал, что должно бы стать холодно, но отчего-то не делается. Вместо этого его обдало успокаивающей отупляющей волной. Как будто вновь посадили на транквилизаторы, как тогда, во Второй терапии. Словно зубная паста с мятой растеклась по телу и приятно покусывает изнутри холодными маленькими зубами. Голова стала легкой и пустой. Она оторвалась от туловища и держалась чуть поодаль, глядя на себя почти безразличными, может, только чуть саркастически сощуренными глазами. Глазами, которым нипочем разбитый висок и капающая кровь. У которых нет никакого бока. Вообще нет ничего лишнего, отвлекающего от… лень додумывать эту мысль.

Тело прислонилось к стене и ободряюще похлопало русалку по хвосту. Ему сунули в руку тряпку, ударили. Еще раз. Оно что-то делало, но что – было совершенно неважно.

– Как-то у тебя без огонька идет, – заметил вечность спустя длинноволосый цензор в кожаном плаще. Этот, на остатке батарейки соображала голова, не похож на зожника, ботан какой-то. – Когда свою грязь малюешь, небось, веселее идет?!

Илья молчал. Мысли сами собой рассасывались, глаза застилала желейная пелена. Ничего уже нет, и тем более ничего не будет.

– Что кровью-то капаешь? – не унимался ботан. – Ты подбирай и ею замалевывай!

Илья так и сделал. Он плюнул кровью на стену и стал растирать.

Хиропрактику бы наверняка понравилось.

На цензоров он больше не оглядывался, а они его больше не били. Это уже хорошо. Еще хорошо бы придумать, что делать дальше. Но мыслей нет.

Воздух яростно зашипел, как если бы из-под бурой плитки на тротуаре полезли змеи.

– Щ-щ-щ, Арчи, менты!

Главный зожник подскочил и сбежал вниз – свериться с пейзажем.

– Не должны же вроде? – тронул его за плечо лысый Коха.

Арчи брезгливо сбросил руку.

Снизу неспешно, но во вполне определенном направлении поднимался полицейский.

– Мишаня, Буга, вы со мной, – распорядился Арчи. – Вадик, Коха, вы остаетесь.

Илья всё с той же ленивой отстраненностью подумал, что надо, наверное, попробовать бежать, но вместо этого просто сел около стены. Он по-прежнему не чувствовал холода, но руки стали слушаться заметно хуже, а спину саднило будто от мелких порезов.

Мент и делегация цензоров встретились, и сержант оценивающе обвел взглядом троих зожников в разноцветных куртках. По результатам осмотра он выкатил на лицо ухмылку превосходства: эти гопники были слишком прибарахленными и слишком ухоженными для того, чтобы оказаться настоящими.

– Что вы тут развели? – собирая слюну в плевок, спросил сержант через губу. – Кто такие вообще?

Арчи выдвинулся вперед и протянул заготовленную бумажку.

– Нормально всё, командир, мы из КЧН.

– Откуда? – скривился сержант, но верительную грамоту взял.

Он развернул листок и, пережевывая про себя слова, пробежал его глазами.

– Сами себе нарисовали? – поинтересовался он, поднеся поближе к глазам печать.

– А ты позвони, – хмыкнул Буга.

– Кому?

– В Культурное наследие!

Арчи протянул сержанту визитку.

– Вот по этому, – сказал он, придавливая ногтем номер телефона, – мы – вторая группа. Но там и так знают, кто где стоит.

Мент с сомнением посмотрел сначала на визитку, потом на троих зожников.

– Прекратите пока, – после некоторого раздумья объявил он и стал диктовать телефон с визитки кому-то по рации.

Пока не было ответа, Буга завязал с сержантом разговор про 12-е число, когда состоится инаугурация. А правда ли, что будут перекрывать весь центр? И еще на репетицию? Да, неудобно, но дело понятное. А маршруты в объезд? А от Белорусской? Потом перешли на рост цен за парковку. Сержанту рост нравился, и цены тоже нравились. Ему вообще нравилось, когда поджигают жопу всем этим «местным». Сам-то он из Коломны. А что, нормально. Нормально! Да в Коломне люди хоть на людей похожи, а не как у вас здесь вон – со своими сраными стенами. Москвичи, блять, хуевы!

Рация ответила минут через десять. Сержант слушал, морщась, словно от головной боли, а, может, ему просто было плохо слышно.

– Ладно, – сказал он, – понял! – И, обернувшись к зожникам: – Давайте, заканчивайте быстро, пока телевидение не понаехало. Десять минут, и всё!

Он отвернулся и вразвалочку пошел прочь.

– Командир, двадцать и лады, – предложил Арчи.

– Сказал – десять, – не оборачиваясь, гаркнул сержант.

– Эй! – крикнул Арчи своим. – Давайте в темпе, люди ждут!

Не было видно, как мент сел в машину, но зато все услышали, как она отрыгнула несколько гулких звуков и снялась с места.

– Красавчик, Арчи! – восхищенно объявил Буга, провожая невидимую ментовозку взглядом.

– Учись пока я жив, сына. – И, уже обернувшись к тем, кто остался у стены с картиной: – Давайте, четче всё делаем! Двадцать минут!

Арчи подплыл (подполз, не торопясь, подлетел – голова заложника не знала) к Илье и постучал его пальцем по носу.

– Плохо работаешь, – с сожалением сообщил он, – тебе жарко, наверное. Снимай штаны и начинай жопкой затирать. Снимай-снимай!

– Точно! Был «Хуй в плену у ФСБ», а у нас будет «Жопа в плену у КЧН», – Буга захохотал, радуясь собственной шутке. Остальные тоже осклабились.

– А что, – согласился Арчи, одобрительно обводя глазами свою тимурову команду, – толковый проект, мужики. Леня, включай-ка камеру…

Майя не могла сидеть. И лежать. И ходить по комнате. Всё это было одинаково невыносимо: пульсы колотились, желая вырваться, не давали найти себе места. Будто кто-то взял тело Майи в плен и теперь требует от него проделывать разные изуверские штуки. Срываться с места и тут же оседать без сил. Сжимать пальцы – так, чтобы ногти резали кожу и обламывались. Глотать поселившегося в горле липкого гада и никак не сглотнуть. И много другого разного, но одинаково лихорадочного, злого.