– А когда я вам помогу… Что дальше?
Ответ Леблона превзошел самые смелые ожидания Жан-Пьера и до крайности обрадовал его.
– Мы, конечно же, убьем его.
Глава третья
Джейн расстелила старенькую, покрытую заплатами белую скатерть поверх небольшого стола в комнате Эллиса и разложила набор видавших виды ножей и вилок. Нашла бутылку флери в шкафчике под раковиной и откупорила ее. У нее возник соблазн попробовать вино, но потом она решила дождаться Эллиса. Она достала бокалы, соль, перец, горчицу и бумажные салфетки. Не начать ли готовить самой? – подумала она. Нет, лучше предоставить это ему.
Комната Эллиса ей никогда не нравилась. Она была пустовата, тесна и совершенно безлика. Впервые попав сюда, она даже испытала в некотором роде шок. Она уже какое-то время встречалась с этим нежным, спокойным, зрелым мужчиной и ожидала, что он обитает в месте, которое отражает достоинства его личности – в уютной, удобной квартире, где обнаружится множество реликвий из его прошлого, по всей видимости, богатого различного рода событиями. Но побывав в его логове, вы бы никогда не догадались, что этот человек был уже однажды женат, воевал, употреблял ЛСД[2 - ЛСД – ныне почти забытый сильнодействующий галлюциногенный наркотик, особенно популярный в 1960-е годы среди поколения хиппи.], избирался капитаном школьной футбольной команды. Холодные белые стены украшали явно случайно подобранные плакаты и афиши. Фарфоровую посуду хозяин купил в лавках старьевщиков, а кастрюли и сковородки были из оцинкованного железа. Имя владельца не значилось ни на одном из томиков поэзии в бумажных обложках, стоявших на полках книжного шкафа. Свои джинсы и свитеры он хранил в пластмассовом чемодане под скрипучей кроватью. А где же его старые школьные дневники, где фотографии племянников и племянниц, где пластинка со столь любимой им песней «Отель разбитых сердец» Элвиса Пресли, где обычные в каждом доме сувениры из Булони или с Ниагарского водопада? Или та салатница из тикового дерева, которую всякий рано или поздно получает в подарок от родителей? В комнате не было ничего действительно значимого. Ни одной вещи, какую обычно хранишь не за ее ценность, а за воспоминания, с ней связанные. Словом, он не вложил в обстановку даже малой частицы своей души.
Комната человека, застегнутого на все пуговицы, хранившего свои секреты, никогда и ни с кем не делившегося сокровенными мыслями. Постепенно Джейн с глубочайшей печалью поняла, что Эллис действительно походил на свое жилье, то есть был холоден и скрытен.
И это поражало ее больше всего. Он представлялся ей очень уверенным в себе мужчиной. Всегда ходил с горделиво поднятой головой, словно ни разу в жизни не испытал подлинного страха. И даже его постель как будто существовала не для сна, а исключительно для сексуальных утех. Вот когда он мог сделать что угодно, сказать что угодно без колебаний, без угрызений совести или стыда. Джейн прежде не встречала подобных личностей. Уж слишком часто – в постели, в ресторане или просто во время прогулки по улице, пока они вместе над чем-то смеялись, пока она слушала его рассказы, наблюдала, как в уголках его глаз собирались морщинки в моменты глубокой задумчивости, или даже лежала в его теплых объятиях, Джейн вдруг обнаруживала внезапно, что он совершенно отключился от реальности. И в такие минуты он переставал быть любящим, занятным, задумчивым, обходительным или чувствительным. Она ощущала себя отторгнутой им, совсем посторонней, влезшей непрошенно в его интимный мир. Эта перемена походила на то, как солнце вдруг скрывается за густым облаком.
Она знала: ей придется так или иначе расстаться с ним. Джейн любила его самозабвенно, но теперь ей казалось, что он не способен на столь же сильное ответное чувство. Ему уже исполнилось тридцать три, и если он до сих пор не усвоил науку истинной любви, то не усвоит уже никогда.
Она села на диван и принялась читать номер английского еженедельника «Обсервер», который купила в киоске иностранной прессы на бульваре Распай по пути сюда. На первой полосе они опубликовали репортаж из Афганистана. Теперь эта страна представлялась прекрасным местом, куда можно отправиться, чтобы забыть об Эллисе.
Идея с самого начала вызвала ее интерес. Хотя ей нравился Париж, и работа, по крайней мере, не позволяла скучать в силу своего разнообразия, она стремилась к чему-то более важному: к новому опыту, к приключениям, к возможности внести свой вклад в борьбу за свободу. Ни малейшего страха она не чувствовала.
Жан-Пьер сказал, что врачей слишком высоко ценили, чтобы отправлять непосредственно в зону боевых действий. Конечно, существовал риск угодить в засаду или стать жертвой шальной бомбы, но он едва ли превышал опасность угодить под колеса одного из лихих парижских водителей. Ей было любопытно узнать, как живут афганские повстанцы. «Чем они питаются? – спрашивала она у Жан-Пьера. – Какую одежду носят? Ночуют в палатках? У них есть хотя бы туалеты?»
«Никаких туалетов, – отвечал он. – Нет электричества. Нет дорог. Нет вина. Нет автомобилей. Нет центрального отопления. Нет дантистов. Нет почтальонов. Нет рекламы. Нет кока-колы. Никто не дает прогнозов погоды, не печатает биржевых сводок. Там не работают декораторы, социальные службы. Нет губной помады, женских прокладок, модных нарядов, званых ужинов. Невозможно вызвать такси или даже сесть в обычный автобус, постояв в очереди…»
«Остановись! – перебивала она, потому что он был способен продолжать так часами напролет. – У них не может не быть такси и автобусов».
«В сельской местности нет ничего подобного. Я отправляюсь в район под названием долина Пяти Львов – твердыню повстанцев в предгорьях Гималаев. Жизнь там была крайне примитивной даже до того, как начались русские бомбардировки».
Джейн питала несокрушимую уверенность, что вполне сможет обойтись без канализации, водопровода и прогнозов погоды. Она догадывалась о том, насколько Жан-Пьер недооценивает опасность, но это почему-то не могло сдержать ее порыва. Мать, разумеется, устроила бы настоящую истерику. А отец, будь он еще жив, сказал бы просто: «Удачи тебе, Джейни!» Уж он-то понимал, как важно для любого человека сделать свою жизнь полезной для общества. Хотя он был отличным врачом, больших денег так и не заработал, поскольку где бы они ни жили – в Нассау, в Каире, в Сингапуре, но дольше всего в Родезии, – он всегда лечил бесплатно бедняков, и они являлись к нему на прием толпами, а пациентов, способных щедро оплатить его услуги, отец отвергал.
Из состояния глубокой задумчивости ее вывел топот, донесшийся с лестницы. Она поняла, что не успела прочитать в газете и пары абзацев. Вскинула голову и вслушалась. Нет, на шаги Эллиса не похоже. Но постучали именно в его дверь.
Джейн отложила газету в сторону и пошла открывать. Перед ней стоял Жан-Пьер. И он был удивлен едва ли не сильнее, чем она сама. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.
– У тебя какой-то виноватый вид, – заметила Джейн. – У меня тоже?
– Да, – с усмешкой ответил он.
– Я как раз вспоминала о тебе. Заходи.
Он переступил через порог и огляделся.
– Эллиса нет дома?
– Я жду его с минуты на минуту. Присаживайся.
Жан-Пьер пристроил свое долговязое тело на диване. Уже не впервые Джейн подумала, что он, должно быть, самый красивый мужчина из всех, с кем она была знакома. У него были совершенно правильные черты лица, высокий лоб, четко обрисованный, почти аристократический нос, влажные карие глаза и чувственный рот, скрытый густой темно-русой бородой и усами, в которых местами виднелись рыжие волоски. Одевался он дешево, но тщательно подбирал вещи, умея носить их с небрежной элегантностью – и этой способности Джейн тайно завидовала.
Он ей очень нравился. Его крупный недостаток заключался в слишком высоком мнении о себе, но при этом его самоуверенность выглядела настолько откровенной и наивной, что обезоруживала, как нас часто умиляют излишне хвастливые дети. Ей импонировали его идеализм и преданность профессии медика. А еще ему нельзя было отказать в известном шарме. И в живом воображении, которое порой даже смешило ее. Вдохновленный чем-нибудь совершенно абсурдным, порой даже простой оговоркой, он мог пуститься в затейливый монолог, продолжавшийся десять или даже пятнадцать минут. К примеру, стоило кому-то заговорить о футболе, как Жан-Пьер выдавал спонтанный комментарий к недавнему матчу, каким его мог бы описать только философ-экзистенциалист. Джейн тогда смеялась до колик. Некоторые знакомые намекали, что веселый нрав Жан-Пьера имел оборотную сторону, когда он погружался в самую черную депрессию, но сама Джейн ни разу не видела его таким.
– Выпей немного вина, купленного Эллисом, – предложила она, указывая на бутылку, возвышавшуюся посреди стола.
– Нет, спасибо.
– Ты уже готовишь себя к жизни в мусульманской стране?
– Пока не начал.
Он стал вдруг очень серьезным.
– В чем дело? – спросила она.
– Мне необходим важный разговор с тобой, – ответил он.
– Но мы уже обо всем побеседовали три дня назад. Разве не помнишь? – небрежно заметила она. – Ты попросил меня бросить своего возлюбленного и отправиться с тобой в Афганистан – предложение, от которого не многие девушки отказались бы.
– Не надо такого легкомыслия.
– Хорошо. Но только я все еще не приняла окончательного решения.
– Джейн. Мне стало известно об Эллисе нечто поистине ужасающее.
Она озадаченно посмотрела на него. Что он собирался ей сообщить? Неужели придумал какую-то фантастическую историю, готов лгать, чтобы убедить ее поехать с ним? Едва ли, подумала она.
– Итак, что ты узнал?
– Он не тот, за кого выдает себя, – заявил Жан-Пьер.
Слова прозвучали до крайности мелодраматично.
– Нет нужды говорить таким похоронным тоном. Выражайся яснее.
– Он вовсе не нищий поэт. Он работает на американское правительство.
Джейн нахмурилась.
– На американское правительство? – Ей поначалу показалось, что Жан-Пьер все неверно истолковал. – Да, он действительно дает уроки английского языка некоторым французам, которые служат в различных учреждениях, принадлежащих США…
– Я совсем не это имею в виду. Он – шпион, внедрившийся в местные радикальные группировки. Он – тайный агент. А работает на ЦРУ.
Джейн разразилась громким смехом.
– Ты несешь чепуху! Неужели рассчитываешь заставить меня бросить его, выдвигая абсурдные обвинения?
– Это правда, Джейн.
– Нет, не правда. Эллис не может быть шпионом. Тебе не кажется, что я бы непременно что-то заподозрила? Я ведь практически живу вместе с ним целый год.
