Адюльтер
– Кайл! – не отрывая взгляда от Чарли, басит мужчина.
– Да мне бы хотелось подтянуть гармонию с полифонией… – Парень явно на ходу подбирает отговорку. – И скоро экзамен по истории музыки.
– Мистер Дженкинс! – смелее и громче произносит Кевин, и Дженкинс наконец-то обращает на него свой взор. – Я могу.
– Не думаю, что это хорошая идея. Там будет много зрителей и…
– Ты затрусишь и убежишь, как тогда на экзаменах, – с издевкой добавляет Чарли, продолжая незамысловатую импровизацию на фортепиано.
– Но это было давно, – шепотом оправдывается парень и замолкает.
Расстроенный, Кевин отворачивается. Наверняка он вспомнил о ситуации из прошлого и решил не настаивать. Чувствуя на себе насмешливые взгляды студентов, он переводит взгляд на экран своего телефона. Мне становится как-то неприятно.
Судя по всему, только мне.
– Может, новенький поможет? – Мистер Дженкинс останавливается прямо передо мной. – Ллойд, верно?
Он протягивает мне руку, но мне не хочется ее жать. Преподаватели не должны поддерживать травлю студентов, какой бы она ни была.
– Меня зовут Генри Дженкинс.
Я киваю, надевая дежурную улыбку, и нехотя жму ему руку.
– Большинство студентов задействованы в рождественском концерте, а мистер Коллинз как всегда не вовремя сообщил о необходимости музыкального сопровождения.
Мне абсолютно наплевать на его слова. Я просто молча соглашаюсь.
– Отлично! – Он хлопает меня по плечу, из-за чего у меня возникает огромное желание сломать ему руку. – Считай, что вокал, ансамбль и сольфеджио ты уже сдал.
– Вы не говорили, что добровольца освобождают от занятий.
– Частично, только во время репетиций. Кстати, о них… – Он смотрит на часы на запястье. – Репетиция в самом разгаре. Мистер Коллинз уже ждет тебя.
Настроение окончательно падает. Меня одолевает странное предчувствие.
Я поднимаю чехол с гитарой и спрашиваю:
– Где проходит репетиция?
– О, я провожу! – Кевин вскакивает с места и в спешке собирает вещи.
Когда мы выходим из музыкального класса, парень облегченно выдыхает и сбавляет шаг, видимо, не желая возвращаться так скоро.
– А я-то рассчитывал, что хотя бы в университете на меня забьют, но нет, – тихо признается он.
– Тогда забей сам.
– У меня… знаешь, у меня вроде как слабая форма аутизма. Люди это замечают. А мне иногда трудно проявлять свои эмоции, но я стараюсь.
– На чем играешь? – Я решаю сменить тему, так как болеет он или нет – мне все равно, это никак не отразится на моем желании общаться с ним.
– Фортепиано и скрипка, немного на басах и ударных могу.
Мы проходим по коридору к лестничному пролету и спускаемся вниз. Настроения совсем нет, а необъяснимое предчувствие подначивает плохие мысли. Даже небольшая экскурсия Кевина не приносит никакого успокоения.
– Мистер Коллинз может показаться весьма эксцентричным, но он отличный учитель и режиссер. Кстати, учителей на актерском называют «мастерами». Но мистера Коллинза называют Зануда Бак.
Кевин отворачивается, чтобы скрыть улыбку, но в его глазах вспыхивает задорный огонек. Мой новый знакомый инстинктивно пытается скрыть свои эмоции, надевает маску «нормального человека», но как же это неправильно. Ненормальные – те, кто вынуждает таких, как Кевин, скрываться под масками.
Внезапно я вспоминаю, как в школе мы с ней устраивали взбучки кем, кто обижал других. Мы хотели, чтобы люди были добрее друг к другу. Она так хотела. Добрее нее я никого не видел. Она всегда излучала тепло и доброжелательность даже по отношению к тем, кто этого не заслуживал.
Я в городе, где все началось, и, черт возьми, как бы я ни пытался, выкинуть ее из головы у меня не получается.
Когда мы оказываемся в коридоре, я невольно останавливаюсь, впустив в память вспышки из прошлого. В тот день она звонко смеялась, обнимала меня крепко-крепко, а я предвкушал отъезд в Грецию. Наш выпускной класс пригласили на день открытых дверей в университет, но спустя пару минут вступительной речи ректора в актовом зале мы с ней решили сбежать на озеро.
Последний лучший день в этом городе.
– Мы пришли, – сообщает Кевин, затормозив возле двери.
Парень покачивается на пятках, барабаня подушечками пальцев по лямкам рюкзака. Он хочет что-то сказать, но не может решиться. Неожиданно, не говоря ни слова, он резко отворачивается и стремительным шагом направляется обратно.
– Эй, не хочешь посмотреть репетицию? – громко спрашиваю я.
Кевин примерзает к месту, а затем молча возвращается обратно.
Ведет он себя забавно: смущенно улыбается, смотря себе под ноги.
– Отлично, – подбадриваю его я, когда мы проходим в зал. – Мистеру Дженкинсу скажешь, что устроил мне экскурсию.
– Мистеру Дженкинсу наплевать на мою посещаемость. – Кевин присаживается в кресло на последнем ряду. – Я подожду тебя здесь.
Не отводя глаз от сцены, я спускаюсь к мужчине. Я сразу же догадываюсь, что это мистер Коллинз, ну или Зануда Бак, судя по тому, как эмоционально он жестикулирует и нервно размахивает листками с записями. На сцене разворачивается драма, в эпицентре – девушка, терпящая оскорбления других.
Зануда Бак не обращает на меня ни малейшего внимания. Он расстроенно хватается за голову после каждой реплики актеров. Впрочем, ребята выглядят довольно уставшими. Они лениво передвигаются по сцене, а массовка и вовсе зевает и разминает спины.
– Мистер Коллинз? – тихо зову я, но тот меня не слышит, и тогда мне приходится легонько толкнуть его. – Мистер Коллинз, я пришел по поручению мистера Дженкинса.
– О, музыкант! – Его глаза загораются. Мне не удается понять: разыгрывает ли он любезность или всегда так театрально проявляет эмоции.
Он останавливает репетицию и громко объявляет о моем прибытии.
Девушки на сцене заметно оживляются, парни бросают в мою сторону безразличные взгляды. Я же замечаю угольно-черный, блестящий рояль в глубине зала и по вполне очевидным признакам узнаю свою любимую марку – Steinway & Sons.
Зануда Бак приглашает меня на сцену и начинает задавать дежурные вопросы. Как банально. Я отвечаю не задумываясь, ведь меня лишь одно волнует: я должен добраться до инструмента и услышать его великолепное звучание.
Наконец-то мне предлагают сыграть.
Надеюсь, рояль содержали в хорошем состоянии. Даже одна расстроенная нота – преступление для Steinway & Sons.
Я сажусь за инструмент. Но что сыграть? Моцарт, Бетховен, Шопен – в моей голове разом всплывает добрый десяток любимых классических произведений. Вот только душа хочет петь, и, как только мои пальцы касаются клавиш, вместо Моцарта звучит грустная мелодия, которую я слушал в самолете, когда возвращался в Соединенные Штаты.
Мир перестает существовать. Вокруг образовывается непроглядная темнота. Музыка проникает мне прямо в сердце, и я становлюсь частью этого звука, частью инструмента и начинаю петь, вкладывая особый смысл в каждое слово.
This is more than just a phase, loveShooting stars all break upAnd even though it seems like half the world away[1].Меня переполняет невообразимое удовольствие. Кажется, скитаясь столько лет по миру, я, наконец, очутился в нужном месте в нужное время!
Неожиданно сквозь темноту сомкнутых глаз я замечаю яркие вспышки.
Ширма рядом с роялем наклоняется, яркие вспышки освещают женский силуэт.
Я прищуриваюсь и ощущаю, как сердце пропускает меткий удар. Пальцы застывают над клавишами. Я встаю из-за инструмента и иду к девушке, надеясь, что обознался.
– Олли?
Заглянув за ширму, я вижу ее испуганные шоколадно-карие глаза. Она приоткрывает от удивления рот, и ее бархатные губы, чей призрачный вкус проносится на моем языке, тут же смыкаются обратно. Словно молния, меня пронзают все те годы, что мы провели вместе, и я чувствую прилив гнева, осознавая, как же бездарно мы их потеряли.
Олли тяжело выдыхает, и испуг исчезает, уступая место холоду и безразличию.
Образ, оставшийся в моей памяти, образ любящей, нежной, счастливой девушки моментально разрушается. Передо мной стоит совершенно другой человек, и, судя по холодному взгляду, призраки прошлого его не тревожили.
Глава 6. Невидимка
ЛлойдОливия разрывает наш зрительный контакт и молча уходит. Широкими шагами, придерживая фотоаппарат, она проходит мимо мистера Коллинза и бодро поднимается по лестнице к выходу.
У меня не получается взять себя в руки. Мы не чужие люди, и именно этот факт заставляет меня пойти за ней. Я срываюсь с места и спускаюсь со сцены, не сводя глаз с Оливии. Девушка прибавляет шаг, и я начинаю идти быстрее, но внизу меня уже встречает мистер Коллинз, ненавязчиво перегородив мне путь.
– Мистер Форд! – Он взмахивает кипой листов в руках. – Сейчас я передам вам сценарий и ноты. Думаю, завтра мы уже сможем отрепетировать вместе.
– Отлично, давайте, я пойду их разбирать.
По закону подлости мастер слишком долго возится с листками, и, выглядывая из-за его плеча, я вижу, как Оливия выходит из актового зала.
Давай же, шевелись, Зануда Бак!
Когда ему удается выудить ноты, я резко выхватываю их из его рук и пулей несусь к лестнице, чуть ли не перепрыгивая ступеньки. Заметив меня, Кевин поднимается и уже собирается что-то сказать, но я жестом прошу его оставаться на месте и вырываюсь в коридор. Я оглядываю студентов, но не замечаю ее.
Я преодолеваю длинный коридор за пару секунд, пробегаю лестницу и ищу ее среди толпы в холле.
– Ты что-то потерял? – Меня окликает мужской голос.
Передо мной появляется высокий, темноволосый парень. Он приближается ко мне вальяжной походкой, и с каждым шагом нелепый пучок на его голове болтается в разные стороны, точно болванчик. Парень растягивает губы в кошачьей ухмылке, а я спрашиваю:
– Не видел тут светловолосую девушку? С фотоаппаратом.
Он задумчиво поводит плечами.
– Ну, здесь ее вроде бы нет, значит, не видел.
Я чувствую, что он лжет, но у меня нет никакого желания разводить дискуссию.
Молча кивнув, я возвращаюсь в актовый зал, где меня терпеливо ждет Кевин.
– Бесполезно, Ллойд, – отрезает он, когда я забираю гитару и мы выходим из зала.
– В смысле?
– Оливия, конечно, симпатичная девушка, но у тебя ничего не получится. – Кевин вновь барабанит пальцами по лямкам рюкзака. – Ни у кого не получалось. Говорят, у нее что-то случилось, и она стала злой и скрытной. Везде ходит с Белым Кроликом.
– Случайно не с тем петухом с хвостиком на башке?
Кевин кивает, расхохотавшись. Проходящие мимо девушки с усмешкой зыркают на него и перешептываются, но, заметив мой строгий взгляд, моментально затыкаются.
Пазл в голове сходится. Как я и предполагал, этот напыщенный индюк знал о ней и даже знал, куда она делась, но ничего мне не сказал.
Отличный первый день! В глубине души я надеялся ее увидеть. Думал, что однажды мы встретимся на улице или на набережной, когда она приедет из Вашингтона, чтобы навестить своих родителей.
«Но почему она здесь?» – этот вопрос не давал мне покоя, как и тот факт, что при виде нее во мне перемешалась палитра эмоции. С одной стороны, во мне вдруг вспыхнули старые чувства, правда теперь их питала жгучая ненависть.
Оливия сильно изменилась: некогда неиссякаемый яркий огонек теплоты в ее глазах исчез. Она уже не красится так, как раньше, да и одевается проще, скрывая за джинсами и мешковатым худи свою великолепную фигуру.
Я вспоминаю, как идеально на ней сидела синяя форма чирлидеров. Как задорно вздымалась короткая юбочка, когда она репетировала с командой. Как шуршали помпоны в ее руках и то, как они падали на пол, когда я уводил ее за трибуны пустого спортивного зала. Ее бархатная кожа мгновенно вспыхивала жаром от каждого моего прикосновения. Она всегда вызывала во мне яркие эмоции. Рядом с ней всегда менялся и я.
От воспоминаний волоски на теле встают дыбом, а по коже пробегают мурашки.
– Идешь на историю музыки? – Кевин скрещивает на груди руки, чтобы перестать дергать лямки рюкзака.
– Мне нужно разобрать ноты для завтрашней репетиции. – Я не хочу признаваться Кевину, что должен побыть один. – Увидимся завтра?
Он счастливо улыбается и немного громче, чем положено, отвечает:
– Увидимся!
Кевин идет к лестнице. Внезапно со ступенек спрыгивает студент, которого я видел сегодня на занятии. Кажется, его зовут Чарли. Он специально задевает Кевина плечом, хотя тот и отошел подальше, чтобы пропустить его вперед. Я фиксирую данное действие в своей голове. Чарли еще и едкую фразочку бросает вдогонку парню.
Все мышцы в моем теле напрягаются. Чарли смеряет меня оценивающим взглядом и вразвалку выходит из университета, небрежно поправив рюкзак.
Кажется, некоторые из студентов все еще не вышли из детского возраста. Впрочем, чему удивляться? В университете, как и в школе, травят тех, кто отличается от других.
Чарли ведет себя как избалованный мажор, и, когда я выхожу на улицу, вижу, как он садится в дорогую тачку. Такие люди, как он, – очень громкие и слишком самоуверенны. Но, черт возьми, как же забавно наблюдать, когда они падают лишь от одного удара.
Я надеваю чехол с гитарой, достаю наушники и, включив песню NF – Paralyzed[2], беру курс домой. Как только голос исполнителя разливается в наушниках, мир становится терпимей. Даже маленькие улочки Лейк-Чарльза вызывают только приятную ностальгию.
Мне бы развеяться.
Я захожу на территорию апартаментов «Феникса», лениво поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь перед соседним номером. Может, познакомиться с соседом?
Внезапно за дверью раздается грохот. Будто кто-то крушит мебель или бьет посуду.
Наверное, не лучшее время для знакомства.
Я вздыхаю и прохожу в свою квартиру. Гитару аккуратно ставлю на пол, ноты кладу на комод, а сам падаю на кровать прямо в одежде. Глаза закрываются, тело расслабляется, однако, прежде чем провалиться в мир сновидений, я слышу за стеной женский плач.
Глава 7. Все проходит?
Оливия– И как это понимать? – раздается голос Сэма. – Ты свои пропущенные видела?
Мой друг вне себя от возмущения. Он марширует по моей комнате и бросается колкими словечками. Когда же он понимает, что я не реагирую на его выпады, он молча присаживается на край кровати, ставит кофе и кексы на прикроватный столик и аккуратно стягивает с моей головы одеяло.
– Святая Дева Мария, что с тобой?
Мы с Сэмом никогда не жаловались на жизнь. Более того, мы всегда презирали тех, кто ноет о своих проблемах. Обычно чистосердечные признания мы подавали друг другу под саркастическим соусом, вот только сегодня у меня нет сил шутить. Голова болит так сильно, будто в черепушку залили раскаленную магму.
Меня разрывает на части от тысячи недосказанных слов трехлетней давности.
– Тебя будто пчелы покусали! У тебя аллергия?
– Нет, – сухо отвечаю, шмыгая носом, и ухожу в ванную.
Ледяная вода снимет отек. Плюс где-то в морозилке у меня спрятаны ложки, чтобы приложить их к глазам. Я набираю в сложенные лодочкой ладошки воду и наклоняюсь, чтобы умыться. Выпрямившись, я вздрагиваю, ведь позади меня появляется Сэм.
– Расскажешь что случилось? – Он скрещивает руки на груди, прикусывая губы.
– Не сейчас, ладно?
Если я начну рассказывать, меня захлестнет волной противоречивых чувств.
Но Сэм непреклонен. Он лишь приподнимает подбородок и, прищуриваясь, смотрит мне в глаза, будто пытаясь прочитать мои мысли. Выглядит это забавно. Даже если бы он был настоящим эмпатом, он бы не сумел меня понять.
Я сама себя не понимаю.
Ухожу на кухню за ложками. Сэм тенью пробирается следом, берет мой лавандовый раф, который приносит мне каждое утро, и ставит передо мной на стол. Ледяные ложки моментально приводят меня в чувство, и головная боль постепенно отступает.
– Ты разбила вазу?
Даже не глядя на Сэма, я представляю, с каким недовольным лицом он сидит напротив, закинув ногу на ногу. Видимо, он заметил завалившиеся под стол осколки. А мне казалось, я их все собрала…
– Это все из-за Ллойда Форда? – Точное попадание в цель. Ложки с грохотом опускаются на стол. – Встретил его вчера в холле. Видела бы ты его растерянные глаза, и что-то мне подсказывает, что искал он именно тебя.
Сэм делает глоток моего напитка и морщится. Знает же, что не любит такой сладкий кофе, но каждый раз пробует, будто что-то изменится. Я же пытаюсь не показывать виду, что Ллойд Форд что-то значит для меня.
– Мы с ним знакомы.
В глазах Сэма вспыхивают озорные огоньки. Он подвигается ко мне через весь стол и подпирает подбородок ладошками. Теперь точно не отвертеться. Придется рассказать, и, как бы трудно мне ни было, мне полегчает, когда я закончу.
– Мне исполнилось двенадцать. К нам в школу перевели новенького из Европы. С этого все и началось… Почти сразу наша дружба переросла в симпатию, а когда у Ллойда разошлись родители, я оказалась единственным человеком, кто был с ним рядом. Все школьные годы мы то сходились, то расходились. Расставаясь, мы ненавидели друг друга, пытались ранить посильнее. А сходясь, верили, что нас больше ничто не разлучит.
– Так-так, попахивает больными отношениями.
Едкое замечание Сэма заставляет меня горько усмехнуться.
– Мы были больными порознь. Всегда было что-то… – мой голос становится тише, но я продолжаю: – Или кто-то, кто разлучал нас. В последний раз в наши отношения вмешалась Брук Стоун.
– Даже имя стервозное, – замечает парень. – Бру-у-у-ук. Она еще в Лейк-Чарльзе?
– Я не видела ее с той самой ночи, как застала их с Ллойдом в интересной позе. Да мы и с ним с того момента не общались.
– И он даже не захотел извиниться?
– А он и не догадывался, что я в курсе. Я выскочила из комнаты до того, как они заметили третьего лишнего. Так все и закончилось.
Я облегченно выдыхаю, благодаря Сэма за то, что он не задает много вопросов.
– Раз уж Ллойд вернулся, значит, нас ждет фееричное продолжение вашей давней истории. – Друг передает мне кофе, и я делаю пару глотков, подмечая, что с лавандовым сиропом бариста явно переборщил.
– На этот раз все кончено.
– Скажи это своему опухшему лицу. В общем, посмотрим, что будет дальше.
Сэм расплывается в лучезарной улыбке.
Моему раздражению нет предела, когда до нас доносится звон гитары из соседнего номера. Мои надежды о спокойном соседе тщетны! Очень сильно надеюсь, что по ночам он играть не будет. Хотя на сегодняшнюю ночь у меня другие планы.
– Сегодня в баре вечер блюза. Придешь?
Я уже знаю ответ Сэма, но все равно спрашиваю:
– А завтра твоя смена?
– Ага.
– Тогда вечер будет жарким.
Глава 8. Гештальт
Оливия– Ты должна уметь постоять за себя, Олли. Я не всегда смогу быть с тобой рядом. Мир не так дружелюбен, как ты.
Всю дорогу до университета я молчу. Отдаленно слышу словесный поток Сэма о его семье, планах на будущее и бессовестно блуждаю в своих мыслях. За стеклом автомобиля улицы сменяют друг друга, меняются дома, их цвета и формы. Впервые за долгое время я рассказала кому-то о Ллойде, и теперь флешбеки из прошлого заполняют мое сознание.
Как бы сильно я ни пыталась избавиться от Ллойда, он все равно возвращается. Как проклятье, черная метка! Так случалось всегда: я запиралась от него на тысячи замков, но он выламывал двери.
– Сэм, ты останешься сегодня после закрытия?
По недовольному фырканью Сэма я понимаю, что слишком долго блуждаю в своих мыслях и не отвечаю на его вопросы. Мой друг забавно злится.
– Ты зависла? – ворчит он, закатив глаза.
– Нет, я просто хотела посидеть с тобой. Мартин сегодня уйдет раньше, и я буду за главного.
– Зависит от твоего поведения.
Сэм останавливается возле главного корпуса на парковке, и я, чмокнув его в щечку и захватив рюкзак, выхожу из машины. Мое настроение заметно поднимается, когда я вижу здание университета. Чтобы дойти до нужного мне корпуса, нужно пройти широкий парк с пышнокронными деревьями, под которыми частенько отдыхают студенты. Мне нравится бродить по территории университета с камерой и ловить интересные кадры. Фотография – это не только мое хобби, но и источник дохода. Я продаю свои снимки в журналы или же в интернет-блоги и получаю неплохие деньги.
Я щурюсь от яркого солнца, присаживаюсь на газон и счастливо улыбаюсь. Черт с культурологией! Подложив под голову сумку, я ложусь на траву и перебираю прохладные травинки пальцами, устремляя взгляд в голубое небо, по которому, будто нарисованные маслом, плывут белоснежные облака. На мгновения они застилают солнце, набрасывая на землю холодную тень, но вскоре солнце вновь зажигает мир яркими красками.
Потеряв счет времени, я проваливаюсь в сладкую дремоту, пока в затылок не отдает легкая вибрация из сумки.
– Кто бы ты ни был, отвали.
Вибрация прекращается, но через пару секунд начинается снова.
Черт возьми! Так терроризировать меня могут только два человека. И один только что пошел на пары. Значит…
Я достаю телефон и делаю глубокий вздох перед тем, как ответить на вызов.
Приходится собрать волю в кулак, но как только я слышу ее голос, меня пробирают неприятные воспоминания.
– Доченька моя! Как ты, дорогая? Почему не звонишь мне, я так переживаю… – Мама все говорит и говорит, а мои пальцы срывают с газона травинки.
Она сыплет вопросами, прекрасно понимая, что не получит ответов. Она знает, что я не собираюсь говорить с ней, и оттого мне становится еще больнее.
До возвращения Ллойда мне было легко скрывать свои эмоции, я могла отключаться от свербящего чувства вины, но теперь, когда шкатулка Пандоры открыта, все меняется.
– Почему ты общаешься со своим отцом чаще, чем со мной? – продолжает она, и мои глаза застилает пелена слез.
Не надо, мам, не начинай.
– Что ты пытаешься мне доказать?
Я хочу, чтобы она замолчала, но не в силах бросить трубку первой. Слишком сильно соскучилась по ее голосу.
– Ты виделась с отцом? – из-за кома в горле мой голос дрожит.
На том конце провода воцаряется тишина. Кажется, мама перестает дышать.
– Ты же знаешь, что Патрик против, Лив, – наконец звучит ответ.
– Извини, я совсем забыла, что слово Патрика – закон.
Я бросаю трубку, чувствуя, что готова вот-вот сорваться и сказать ей лишнее. После ночной истерики от новой порции слез начинает пощипывать лицо, но я быстро беру себя в руки. В конце концов, вырываю кусок травы с корнем и отбрасываю в сторону.
– Я тебя вижу, Олли. Я же знаю, что с тобой что-то происходит.
Встаю на ноги и быстро хватаю сумку. Судя по нарастающему количеству студентов на территории, культурология уже в пролете.
Ну и отлично!
Недолго думая, открываю в телефоне переписку с Грэгом и набираю сообщение:
«Хочу увидеться сегодня. Соскучилась».
Я быстро подхожу к нужному мне корпусу, не отрывая взгляда от экрана телефона.
Ну же, Грэг, пожалуйста, ответь!
Под моим сообщением появляется галочка «прочитано», но ответа так и не следует. Видимо, он затаил на меня обиду, после того как я сбежала.
От злости и досады кровь вскипает в жилах. Я взбираюсь по ступенькам и со всей силы толкаю стеклянную дверь, не замечая по ту сторону студентов.
– Ты офигела, что ли? – слышится знакомый бас, и я жалею, что не толкнула дверь посильнее.
– Пошел к черту, Чарли!
У меня нет времени на ссоры с этим парнем, хотя он заслуживает хорошей взбучки за то, что постоянно издевается над студентами. Главный его «любимчик» – Кевин. Чарли никогда не упустит шанса подшутить над ним. Но наше с ним противостояние длится уже довольно долго. Дело в том, что Чарли считает себя плохим парнем и альфа самцом, и многие девушки ведутся на притянутый за уши образ таинственного грубияна. Когда Чарли решил подкатить ко мне, я с удовольствием его отшила, задев мужское эго. Каждый из его подкатов увенчивался всеобщим смехом, над парнем начал смеяться весь университет. В ответ на это Чарли прозвал меня фригидной ханжой.
– Тупая шлюха! – плюется вдогонку парень, и я, не оборачиваясь, посылаю ему средний палец.
Он стал еще злее на меня, когда застал в постели своей сестры. А через неделю там уже побывал и Белый Кролик. В общем, отношения с сестрой у него сильно испортились.
Я поднимаюсь на второй этаж, сжимая в руке телефон, и иду по коридору к нужной мне аудитории. Меня поджидает психология массовой коммуникации. Предмет довольно странный, впрочем, как и наш преподаватель. Семинары у нас похожи на закрытый клуб анонимных алкоголиков. Мы садимся в круг и обсуждаем проблемы друг друга, разбирая темы занятий на примерах из жизни. Чаще всего я молчу, утыкаясь в телефон, и изредка пытаюсь словить на него кадры с неподдельными эмоциями студентом. В моменты, когда начинаются оживленные дискуссии и кто-то описывает болезненные или радостные эмоции, мне становится по-настоящему интересно. Каждый пытается вставить свое слово, рассказать свою историю, а всем наплевать. Люди делятся секретами не потому, что им важно мнение других, а потому, что им необходимо высказаться, приумножив значимость слов избитой фразой «только никому не говори».