Ты знала

Глава 6

Эллингтоны жили через три дома от нас. Их лужайка единственная в округе оставалась зеленой целое лето, каким бы знойным оно ни было. Миссис Эллингтон постучалась в нашу дверь почти через семьдесят два часа после ухода Сесилии. Папа храпел на диване, на котором спал каждую ночь весь последний год. К тому времени мне стало ясно – на этот раз мама не вернется. Я проверила комод, ящики в ванной и тайник, где она прятала сигареты: все ее вещи исчезли. К тому времени я уже поняла: расспрашивать папу не имеет смысла.

– Придешь к нам на воскресный обед, Блайт? – Лицо миссис Эллингтон терялось на фоне туго закрученных кудрей, таких блестящих после парикмахерской. Я невольно кивнула этим кудрям и поблагодарила. Потом разыскала свою лучшую одежду – темно-синий джемпер и яркую полосатую водолазку – и загрузила в стиральную машину. Мне хотелось спросить миссис Эллингтон, можно ли папе тоже прийти, однако та была крайне вежливой женщиной, так что я рассудила – если уж она не пригласила папу лично, значит, на то есть веская причина.

Томас Эллингтон-младший был моим лучшим другом. Не помню, когда именно я присвоила ему сей почетный титул, но к тому времени как мне исполнилось десять, он оставался единственным, с кем я соглашалась играть. С девочками моего возраста я чувствовала себя неуютно. Моя жизнь слишком отличалась. У них были игрушечные кухонные плиты, самодельные обручи для волос, красивые гольфы и любящие матери. Я рано поняла, что выделяться из толпы – плохо.

Но с Эллингтонами мне было хорошо.

Миссис Эллингтон пригласила меня не просто так – она каким-то образом узнала, что мама ушла. Мама не позволяла ходить к ним в гости. В один прекрасный день ей взбрело в голову, что я должна быть дома без четверти пять, хотя не очень понятно зачем: плита у нас вечно холодная, а в холодильнике пусто. На ужин мы с папой ели овсянку быстрого приготовления, посыпая коричневым сахаром из пакетиков, – он брал их в кафетерии в больнице, где руководил уборщицами. Папа неплохо зарабатывал, по крайней мере, по местным стандартам. Просто мы жили не по стандартам.

Я знала: если идешь в гости, нужно принести подарок, поэтому нарвала с куста букет гортензий; правда, в конце сентября белые лепестки почти все завяли. Стебли я перевязала резинкой для волос.

– Ты очень заботливая юная леди. – Миссис Эллингтон поместила цветы в синюю вазу и поставила ее в центр стола среди дымящихся блюд.

Младший брат Томаса, Дэниел, меня обожал. После школы, пока Томас делал уроки, мы с Дэниелом играли в паровозики в гостиной. Я делала уроки после восьми, когда Сесилия ложилась спать или задерживалась в городе. Она часто так поступала – уходила на всю ночь и возвращалась только на следующий день, поэтому я приберегала уроки на вечер, чтобы было чем заняться, пока глаза не устанут. Маленький Дэниел меня восхищал. В пять лет он говорил совсем как взрослый и уже умел умножать числа. Мы играли на колючем рыжем ковре, я задавала ему примеры из таблицы умножения и удивлялась, какой он умный. Миссис Эллингтон заглядывала к нам послушать и гладила обоих по голове. Вот молодцы.

Томас тоже был умный, только по-другому: он сочинял невероятные истории. Мы записывали их в блокноты, купленные его мамой в местном магазинчике, и рисовали к ним картинки. На каждую книгу уходило несколько недель – мы спорили до хрипоты, что нарисовать, а потом, прежде чем начать, тратили кучу времени, затачивая целую коробку карандашей. Однажды Томас разрешил мне взять себе мою любимую повесть, про семью, в которой добрая красивая мама внезапно заболела очень редкой смертельной ветрянкой. Они поехали в последний отпуск на далекий остров и на пляже встретили крошечного гнома по имени Джордж, разговаривавшего стихами. Он пообещал исполнить одно желание, если его посадят в чемодан и вернут домой, на другой конец света. Дети согласились, и он прочитал заклинание: Пусть ваша мама живет долго-долго. Когда станет грустно, произнеси эти строки. Гном поселился у мамы в кармане, и все жили долго и счастливо. На страницах блокнота я изобразила семью, похожую на Эллингтонов, только с третьим ребенком – девочкой с персиковой кожей, точь-в-точь как у меня.

Однажды утром я обнаружила, что мама сидит на краю моей кровати и листает блокнот, который я старательно прятала в комоде.

– Откуда это? – спросила она, не глядя на меня. Блокнот был раскрыт на странице, где я изобразила себя частью черной семьи.

– Я сама сделала. Вместе с Томасом. У него дома.

Я умоляюще протянула руку к своей книге. Мама подняла ее повыше, а потом швырнула в меня, словно написанное внушало ей отвращение. Блокнот попал мне в подбородок и шлепнулся на пол. Я подавленно смотрела на него: мне было стыдно, что я прятала блокнот от мамы и что картинки ей не понравились.

Мама встала и, расправив плечи, вышла из комнаты.

На следующий день я вернула книгу Томасу.

– Почему ты не хочешь держать ее у себя? Ты ведь так ею гордилась. – Миссис Эллингтон взяла блокнот у меня из рук и увидела, что он согнут в нескольких местах. – Ничего. – Она осторожно разгладила обложку и покачала головой в знак того, что отвечать не требуется. – Можешь хранить ее здесь.

Миссис Эллингтон поставила блокнот на книжную полку в гостиной. Уходя, я заметила, что он раскрыт на последней странице, чтобы был виден рисунок – семья из пятерых человек, включая меня, стоит в обнимку, а вокруг улыбающейся мамы нарисовано целое облако сердечек.

На воскресном обеде, на который меня пригласили после маминого ухода, я вызвалась помочь миссис Эллингтон навести порядок на кухне. Она включила магнитофон и, тихонько подпевая, стала убирать со стола. Я исподтишка наблюдала за ней, вытирая тарелки. Миссис Эллингтон надела на руку варежку-прихватку и весело взглянула на меня.

– Мисс Блайт, – сказала она смешным высоким голосом, как будто со мной разговаривает прихватка. – Мы хотим задать всем почетным гостям Послеобеденного ток-шоу Эллингтонов несколько вопросов. Итак, скажите, как вы развлекаетесь? Любите ходить в кино?

Я смущенно хохотнула, толком не понимая, как себя вести.

– Э-э, пожалуй. Иногда. – Я ни разу не была в кино. А еще ни разу не беседовала с говорящей прихваткой. Я опустила взгляд и принялась перебирать тарелки в раковине.

В кухню ворвался Томас с криком:

– Мама опять устраивает ток-шоу!

За ним прибежал Дэниел:

– Спроси, спроси меня о чем-нибудь!

Мистер Эллингтон с любопытством заглянул на кухню.

– Что ж, Дэниел, какое у тебя самое любимое лакомство? Мороженое не считается! – сказала прихватка.

Дэниел запрыгал на месте, обдумывая ответ, а Томас выкрикнул:

– Пирог! Я точно знаю, пирог!

– ПИРОГ! – воскликнула прихватка. – Хорошо, что не ревень! От него меня пучит!

Мальчики зашлись в хохоте. Я смотрела, как они дурачатся. На кухне царила атмосфера непосредственности, легкомыслия, покоя. Никогда не испытывала ничего подобного. Миссис Эллингтон перехватила мой взгляд и поманила меня пальцем. Она надела прихватку мне на руку и заявила:

– Сегодня у нас новый ведущий! Какой сюрприз! – А потом шепнула: – Спроси у мальчиков, что вкуснее – червяки или козявки.

Я захихикала. Она закатила глаза и улыбнулась, словно говоря: «Уж поверь мне, эти глупые мальчишки будут в восторге».

Вечером она проводила меня до дома, чего не делала раньше. Внутри было темно. Миссис Эллингтон подождала, когда я открою дверь, чтобы убедиться, что папины ботинки на месте, а потом достала из кармана книгу про волшебного гнома.

– Наверное, ты захочешь ее вернуть.

Она не ошиблась. Я перелистнула страницы и впервые за вечер вспомнила о маме.

Уходя, миссис Эллингтон произнесла:

– Через неделю в то же время! Если не встретимся раньше.

Думаю, она знала, что мы встретимся.

Глава 7

Я поняла, как только ты кончил. Меня наполнило твое тепло, и с ним пришло знание. Ты, наверное, решил, что я спятила – мы уже несколько месяцев пытались зачать, – но три недели спустя мы оба хохотали как ненормальные на полу в ванной. Все изменилось. Ты даже не пошел на работу, помнишь? Мы смотрели кино в постели и заказывали еду на дом. Нам просто хотелось быть вместе. Ты, я и она. Я точно знала: это девочка.

Я перестала писать: не могла собраться с мыслями, все думала о том, на кого она будет похожа и кем станет.

Я записалась на дородовые курсы. Мы начинали занятие с растяжки, представлялись и называли срок беременности. Я с восторгом предвкушала грядущее, разглядывая в зеркало женские тела во время разминки, столь незначительной, что ее едва ли имело смысл делать. Мой живот пока оставался плоским, и я с нетерпением ожидала, когда она начнет занимать место. Во мне. В мире.

Прогулки по городу приобрели иной смысл. У меня появилась тайна. Я еле сдерживалась, чтобы не шепнуть каждому: Да-да, я скоро стану матерью. Это мое предназначение.

Однажды я отправилась в библиотеку и провела несколько часов в отделе «Беременность и роды». Живот только-только начал расти. Мимо прошла женщина, водя пальцем по корешкам в поисках нужной книги. Наконец она взяла с полки потрепанное руководство по улучшению сна.

– Сколько?

– Шесть месяцев. – Она прочитала оглавление и взглянула сперва на мой живот, потом в лицо. – А у вас?

– Двадцать одна неделя. – Мы кивнули друг другу. У нее был такой вид, будто она когда-то сама делала комбучу и посещала утренние занятия фитнесом, а теперь вынуждена довольствоваться картофельным пюре и походами в магазин за подгузниками. – Я еще не задумывалась о сне.

– У вас первый?

Я с улыбкой кивнула.

– А у меня второй. – Женщина продемонстрировала мне книгу. – Если решите проблемы со сном, все будет в порядке. Сон – самое главное. В первый раз я этот момент упустила.

Я улыбнулась и поблагодарила за совет. Библиотеку огласил детский вопль. Женщина вздохнула.

– Это мой. – Она неопределенно указала через плечо, взяла с полки второй экземпляр той же книги и вручила мне. На ее руках красовались яркие пятна от фломастеров. – Удачи.

Моя собеседница пошла прочь: широкие бедра, волосы до плеч, слежавшиеся от сна, крохи которого ей все-таки удалось урвать. Эта женщина представлялась мне воплощением материнства. Оно сквозило в ее взгляде, в движениях. Когда это превращение произойдет и со мной? Какой я стану?

Глава 8

– Фокс, посмотри.

С тех пор как мы сообщили твоей маме о ребенке, это была уже третья коробка. Твоя мама не скрывала восторга и каждую неделю справлялась по телефону, как я себя чувствую. В коробке лежали пеленки с рисунком, вязаные чепчики и крошечные белые пижамки. На дне – сверток с надписью «Детские вещички Фокса»: потрепанный медвежонок с глазами-пуговицами, ветхое одеяльце с некогда белым шелковым кантом, фарфоровая статуэтка в виде мальчика, сидящего на месяце (на ней золотом выгравировано твое имя). Я поднесла медвежонка к лицу, вдохнула его запах, потом протянула тебе. Ты пустился в воспоминания. Я рассеянно слушала, мысленно вороша прошлое в поисках таких вот безделушек, одеял, игрушек, любимых книг, – и ничего не находила.

– Как думаешь, мы справимся? – спросила я за ужином, водя вилкой по тарелке. Во время беременности меня мутило от мяса.

– С чем?

– С родительством. С воспитанием ребенка.

Ты улыбнулся и подцепил вилкой кусок мяса с моей тарелки.

– Из тебя выйдет отличная мать, Блайт. Самая лучшая. – Ты пальцем нарисовал мне сердечко на тыльной стороне ладони.

– Понимаешь, моя мама… она… меня бросила. Она совсем не такая, как твоя.

– Знаю.

Ты мог взять меня за руку, заглянуть в глаза и предложить поговорить об этом, но вместо этого лишь молча забрал мою тарелку и отнес в раковину.

– Ты не такая, – наконец произнес ты и обнял меня со спины. А потом, с неожиданным негодованием, добавил: – Ты совсем не такая.

Я поверила. Когда веришь, жизнь кажется легче.

Потом мы улеглись на диван. Ты положил ладони мне на живот, будто держал в руках целый мир. Нам нравилось не отрываясь смотреть на мою растянутую кожу, на сине-зеленую сетку вен. Некоторые отцы разговаривают с животом – есть мнение, что младенцы все слышат. Но пока мы ждали, когда наша дочь проявит свое присутствие, ты благоговейно молчал, словно не мог поверить, что она действительно существует.

Глава 9

– Это случится сегодня.

Всю ночь мне чудилось, что постель залита околоплодными водами, а утром ребенок казался необычайно тяжелым и лежал слишком низко. На меня нахлынула волна паники, подталкивая к черте, за которой таился страх, – почти сорок недель беременности я сознательно его избегала. В ожидании, когда закипит чайник, я шептала: Все в порядке, ничего страшного. Да, у тебя будет ребенок. Я уселась за кухонный стол и принялась писать эти мантры на листе бумаги.

– Машину я подготовил, – сказал ты. – Буду на телефоне, звони, если что.

Я засунула листок под пластиковую салфетку. Ты поцеловал меня и ушел на работу.

Вечером, в полвосьмого, мы с тобой сидели на полу в спальне. В моих коленях застряли занозы от паркета. Ты держал меня за бедра, а я старалась дышать глубоко и ровно. Мы сто раз тренировались, выполняли все задания, однако я не могла войти в состояние покоя, второе дыхание не открывалось. Ты записывал количество и продолжительность схваток. Я вырвала блокнот из твоих рук и швырнула тебе в лицо.

– Едем немедленно! – Я больше не могла находиться в квартире. Она рвалась наружу, а я удерживала ее внутри. Мое тело сопротивлялось. Я не могла представить, как она выскальзывает из моего чрева, словно из речного устья. У меня никак не получалось настроиться, чтобы исторгнуть ее из себя. Я была зажата и напугана.

Все, что говорили про боль, – чистая правда. Я уже не помню, насколько было больно. Помню понос. Помню, холодную палату. На каталке, увитой рождественской гирляндой, лежали хирургические щипцы. Руки у акушерки были как у дровосека. Она засунула их в меня, чтобы проверить раскрытие; я заскулила, она отвернулась.

– Не хочу, – прошептала я, ни к кому не обращаясь.

Ты стоял рядом и пил воду, которую медсестра принесла для меня. Я не могла сделать ни глотка.

– Чего не хочешь?

– Ребенка.

– В смысле, рожать не хочешь?

– Нет, ребенка не хочу.

– Может, вколем эпидуралку? Тебе не помешает. – Ты повертел головой в поисках акушерки и положил мне на затылок холодное полотенце, придерживая меня за волосы, словно кобылу за гриву.

Я не собиралась принимать медикаменты, мне хотелось прочувствовать роды сполна. Сделай мне больно, мысленно обратилась я к ней, порви все в клочья. Ты поцеловал меня в лоб, а я отмахнулась, ненавидя тебя за твои ожидания.

Я попросилась в туалет – мне казалось, там будет комфортнее. К тому времени я уже не помнила себя, не могла выполнить даже простое указание. Ты уговорил меня вернуться на родовую кровать. Мои ноги водрузили на подставки. Внизу все жгло. Я потянулась, чтобы потрогать, но кто-то отвел мою руку.

– Твою ж мать.

– Давай, – подбодрил меня врач, – ты можешь.

– Не могу, не хочу, – огрызнулась я.

– Надо тужиться, – спокойно произнес ты.

Я закрыла глаза. Мне хотелось, чтобы произошло что-нибудь ужасное. Смерть. Я желала смерти, своей или ребенка. Тогда мне казалось, кто-то обязательно умрет – или она, или я.

Когда она покинула мое тело, доктор поднес ее к моему лицу, но из-за ослепительно яркого света мне не удалось толком ее разглядеть. Меня трясло от боли. Я сказала, что меня вот-вот стошнит. Ты подошел к доктору, тот повернулся к тебе и произнес: «У вас девочка». Ты положил руку под скользкую головку, осторожно приблизил к лицу и что-то произнес – мне не удалось разобрать, что именно: с первой минуты ее появления на свет вы с ней общались на своем тайном языке. Доктор подхватил ее под живот, словно мокрого котенка, передал акушерке и вернулся к работе. Послед с хлюпаньем упал на пол. Врач принялся накладывать швы, а я смотрела на лампу, поражаясь содеянному мной. Теперь я одна из избранных – мать, создательница жизни. Никогда не чувствовала себя настолько живой; от меня едва ли не искры сыпались. Зубы стучали так, что я боялась, вот-вот раскрошатся. Раздался детский вопль. «Ну что, мамочка, готова?» – спросил кто-то. С нее смыли мою кровь, завернули в больничное фланелевое одеяльце и положили мне на грудь. Она напоминала теплый вопящий батон. Нос был весь в желтых пятнышках, покрытые слизью темные глаза глядели прямо на меня.

– Я твоя мама.

Первую ночь в роддоме я не спала. Молча смотрела на нее, отгороженная от всего мира полупрозрачной ширмой, и любовалась ее пальчиками – ровным рядком крошечных горошинок. Я отвернула краешек одеяла, провела пальцем по нежной коже. Она пошевелилась. Надо же, настоящая, живая. Вышла из моего тела. Пахнет мной.

Она отказывалась брать сосок, даже когда акушерка, стиснув мою грудь, словно гамбургер, сунула его ей прямо в рот. Мне сказали, нужно время. Акушерка предложила забрать малышку на ночь, но я отказалась: мне необходимо было смотреть на нее. Я плакала, не замечая слез. Слезинки упали ей на лицо, я вытерла их мизинцем и облизнула его. Меня так и тянуло попробовать на вкус эти пальчики, кончики ушек. Тело онемело от обезболивающих, а внутри все горело от окситоцина. Это чувство называют любовью, но я испытывала скорее восторг, словно при виде чуда. Я не думала о том, что будет, когда мы вернемся домой, не строила планов, как стану растить ее, меня не волновало, кем она вырастет. Мне просто хотелось быть с ней наедине, чувствовать каждое биение маленького сердца.

В глубине души я знала: этот момент больше не повторится.

1962

Этта включила воду, чтобы вымыть спутанную шевелюру Сесилии. Девочке уже исполнилось пять, и ее нечасто удавалось заставить причесаться.

– Наклонись назад, – велела Этта и резко дернула дочь за волосы. Она пригнула ее голову сильнее, так что лицо Сесилии оказалось прямо под струей холодной воды. Девочка пыталась глотнуть воздуха, сопротивлялась. Наконец ей удалось вырваться из костлявых пальцев. Она с трудом перевела дыхание, не понимая, что происходит. Этта с непроницаемым лицом смотрела на нее. Сесилия поняла, что мать с ней не закончила.

Этта схватила ее за уши и вновь сунула под кран. Вода залилась в рот и ноздри. Сесилия начала терять сознание.

Этта отпустила ее, выдернула затычку из ванны и ушла.

Во время борьбы Сесилия обкакалась. Она так и сидела в ванне, дрожащая, грязная и мокрая, пока не уснула.

Когда она проснулась, Этта уже легла спать, а Генри смотрел телевизор в гостиной и ужинал разогретым ростбифом.

Сесилия накинула на плечи полотенце и спустилась вниз. Не переставая жевать, Генри поинтересовался, почему она не в постели, ведь уже почти полночь. Сесилия ответила, что описалась.

Генри помрачнел. Он взял девочку на руки и отнес к Этте. От нее дурно пахло, но отчим ни словом об этом не обмолвился.

– Дорогая, – ласково потряс он жену за плечо, – ты не могла бы сменить Сесилии белье? Она описалась.

Сесилия затаила дыхание.

Этта крепко взяла дочь за руку, отвела в детскую, натянула на нее ночную рубашку и усадила на кровать. С замиранием сердца Сесилия слушала, как на лестнице стихают шаги отчима. Она всегда прислушивалась к его шагам – в присутствии Генри настроение матери моментально менялось.

Не вымолвив ни слова, Этта вышла из комнаты.

Сесилия поняла – солгав, она поступила правильно: то, что произошло, должно остаться между ней и матерью.

В течение следующих нескольких лет Сесилия замечала у Этты симптомы «нервного расстройства». Иногда она без объяснений не пускала дочь домой после школы: двери оказывались заперты, шторы задернуты, изнутри доносились звуки радио или шум воды из-под крана. Тогда Сесилия шла на Мейн-стрит и бродила по магазинам, разглядывая вещи, которые ее мать когда-то любила, но уже давно не покупала, например душистое мыло или шоколад с мятным вкусом.

Когда темнело, Сесилия возвращалась домой, надеясь, что Генри уже вернулся с работы. Она говорила ему, что ходила в библиотеку, а он гладил ее по голове и отвечал, что такими темпами она станет лучшей ученицей в классе. Этта не обращала на нее ни малейшего внимания.

Иногда Сесилия спускалась утром на завтрак, а Этта сидела за кухонным столом, бледная как полотно, будто не спала всю ночь. Сесилия понятия не имела, чем Этта занималась по ночам, но в такие дни она казалась особенно отстраненной. Моя мать сидела тише воды ниже травы, пока на лестнице не раздавались шаги Генри.

Глава 10

– Ты нервничаешь, и она это чувствует, – заявил ты.

Наша дочь кричала пять с половиной часов. Четыре из них я кричала вместе с ней. Я заставила тебя найти в книжке о младенцах описание колик.

– Больше чем три часа в день, в течение трех дней в неделю, в течение трех недель.

– Она кричит дольше.

– Ей же всего пять дней от роду.

– В часах дольше, чем три.

– Просто у нее газы.

– Попроси родителей не приезжать. – Я чувствовала, что не выдержу две рождественские недели под одной крышей с твоей безупречной матерью. Она постоянно звонила и каждый разговор начинала с фразы: Знаю, в нынешние времена все по-другому, но, поверь мне… Давайте укропную воду. Туже пеленайте. Добавляйте в бутылочку со смесью немного рисовой каши.

– Они помогут, любимая. Нам всем станет заметно легче. – Тебе хотелось, чтобы рядом была твоя мать.

– У меня еще кровь идет, я пахну как труп, даже футболку не могу надеть, так грудь болит. Сжалься надо мной, Фокс.

– Вечером позвоню им.

– Можешь взять ее?

– Давай. Поспи.

– Ребенок меня ненавидит.

– Ш-ш-ш, тише.

Меня предупреждали: в первые дни будет тяжело. Мне говорили о грудях как булыжники, о непрерывном кормлении, о молокоотсосе. Я прочитала все книги, провела настоящее исследование. Никто не упомянул о том, каково это – просыпаться через сорок минут хрупкого сна на запачканных кровью простынях, страшась грядущего. Я боялась, что не переживу. Не оправлюсь от того, что промежность зашита от ануса до вагины. Не вынесу натиска детских беззубых десен, терзающих соски хуже бритвы. Наверное, я единственная мать, которая не в состоянии функционировать от недосыпа, которая смотрит на свою дочь и думает: Прошу тебя, сгинь, исчезни.

Вайолет плакала только у меня на руках. Я воспринимала это как предательство.

По идее мы должны были любить друг друга.

Глава 11

Уночной сиделки оказались нежнейшие руки. Спокойная и большая, она пахла апельсинами и лаком для волос и едва помещалась в кресле-качалке.

Я устала.

Каждая молодая мама через это проходит, Блайт. Понимаю, тебе сейчас нелегко. Уж я-то помню.

Видимо, твоя мама все-таки беспокоилась, потому что, не посоветовавшись с нами, наняла ночную сиделку и оплатила ее услуги. Прошло уже три недели, но малышка спала не дольше полутора часов подряд. Единственное, чего ей хотелось, – есть и плакать. Мои соски были объедены чуть ли не до мяса.

Ты вряд ли видел сиделку, потому что засыпал еще до ее прихода. Она приносила мне ребенка каждые три часа, минута в минуту. Я слышала ее тяжелые шаги, выныривала из благословенных глубин сна и, не открывая глаз, доставала грудь. Закончив кормление, я возвращала девочку, сиделка уносила ее в детскую, дожидалась, пока та срыгнет, меняла подгузник и укладывала в плетеную колыбельку. Хотя мы едва обменялись парой фраз, эта женщина мне нравилась. Я нуждалась в ней. Она приходила несколько недель, пока твоя мама не сказала по телефону, деликатно, но твердо: «Милая, прошел месяц. Ты должна научиться справляться самостоятельно».