– Песня маори, – ответил Дайкон. – Возможно, решили порепетировать перед концертом в вашу честь. Это подлинные народные песни, без обмана. Тут вам пыль в глаза пускать не станут.
Когда они вернулись на курорт, уже почти совсем стемнело. В спокойном ночном воздухе стоял пар. Внезапно впереди замаячило неясное пятно и послышался знакомый голос. Их встречала Барбара.
– Надеюсь, я вас не напугала? – спросила девушка. – Я услышала, что вы возвращаетесь, и решила – дай поговорю с вами.
– Что-нибудь случилось, мисс Клэр? – полюбопытствовал Гаунт. – Под поезд больше никто не прыгал?
– Нет-нет, похоже, все уладилось. Просто я хотела еще раз сказать вам, как нам всем неловко и стыдно за эту безобразную выходку. Больше извиняться я не стану, но хочу, чтобы вы знали: вы вовсе не обязаны здесь оставаться. В том смысле, чтобы вы не боялись нас обидеть. Если вам здесь не нравится, поступайте, как лучше для вас. Мы все прекрасно понимаем.
Девушка повернула голову, и ее горделивый профиль четко обрисовался на фоне пропитанного серными испарениями неба. В сумерках ее одеяние казалось уже не столь безобразным, а в очертаниях фигуры угадывались красота и изящество.
В голосе Гаунта прозвучала неожиданная теплота.
– Но мы вовсе не собираемся уезжать, моя милая. Мне это и в голову не приходило. Что же касается этой «выходки», спросите у Дайкона – я просто обожаю подобные сцены. Нам очень жаль, что у вас не все гладко, но уезжать мы, ей-богу, не намерены.
На глазах у Дайкона он взял девушку за руку и увлек к дому. К такому приему он нередко прибегал на подмостках, естественно и просто, однако Дайкону стало не по себе. Следуя за парочкой, он улавливал отдельные фразы.
– Это очень любезно с вашей стороны, – говорила Барбара. – Мне… нам было так неловко. Я чуть не сгорела от стыда, узнав, как навязчиво вел себя Квестинг, зазывая вас приехать сюда. Мы с дядей Джеймсом просто в ужас пришли.
– Меня он не зазывал, – возразил Гаунт. – Все переговоры вел Дайкон. Для этого я его и держу.
– Вот оно что… – Барбара повернула голову вполоборота и засмеялась – не так звонко и игриво, как обычно. – А я-то недоумевала, зачем вам сопровождающий.
– О, он в своем деле профи. Когда я снова начну работать, дел у него будет невпроворот.
– А вы собираетесь здесь что-то писать? Мне дядя Джеймс сказал. Неужели автобиографию? Вот будет здорово!
Гаунт легонько стиснул ее руку чуть выше локтя.
– А почему? – поинтересовался он.
– Потому что мне не терпится почитать ее. Я видела вас в роли Рочестера, а однажды у одного из наших постояльцев оказался американский журнал – «Искусство театра», кажется, – в котором была статья с вашими фотографиями в разных ролях. Больше всего вы мне понравились в роли Гамлета, потому что…
Она запнулась.
– Почему? – переспросил Гаунт.
– Потому что… эта вещь знакома мне лучше других. Нет, на самом деле не поэтому. Просто я читала «Гамлета» и все пыталась представить, как вы произносите тот или иной монолог. Особенно тот, во время которого вас сфотографировали. Впрочем, когда я увидела вас в роли Рочестера, моя задача упростилась.
– А что это за фотография, Дайкон? – спросил Гаунт через плечо.
– Вы там в сцене с Розенкранцем… – охотно подсказала Барбара.
– Да, помню.
Гаунт остановился и, отстранившись от Барбары, положил руку ей на плечо; в такой позе он стоял рядом с обмиравшим от счастья второразрядным актером, который играл Розенкранца во время гастролей в Нью-Йорке. Переведя дыхание, Гаунт звучно продекламировал:
– «О Боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны»[9 - У. Шекспир. «Гамлет». Пер. М. Лозинского.].
Восхищение, с которым Барбара внимала его словам, раздосадовало и обеспокоило Дайкона, а придыхание, с которым она еле слышно прошелестела «спасибо», и вовсе привело в ярость.
«Она ведет себя как восторженная дурочка», – подумал он, хотя прекрасно знал, что Гаунт обожает слепое поклонение. Его способность впитывать лесть и похвалу воистину не знала границ.
– Вы можете продолжить? – спросил Гаунт. – «А эти сны…»
– «А эти сны и суть честолюбие; ибо самая сущность честолюбца всего лишь часть сна»[10 - У. Шекспир. «Гамлет». Пер. М. Лозинского.].
– «И самый сон всего лишь тень!» Ты слышал, Дайкон?! – воскликнул Гаунт. – Она знает эту роль.
Актер снова зашагал вперед, бок о бок с Барбарой.
– У вас прекрасно поставлен голос, дитя мое, – похвалил он. – И – что поразительно – совершенно отсутствует какой-либо акцент. Не знаю только, постигаете ли вы всю глубину этих слов. Мелодика речи – это хорошо, но и значение следует понимать. Вот повторите, но уже обдумывая: «А эти сны и суть честолюбие…»
Однако на этот раз Барбара запнулась. Гаунт подсказал, они начали снова и продолжали декламировать, пока не подошли к дому. Гаунт проявлял к девушке совершенно неслыханное, на взгляд Дайкона, внимание.
Дом был еще освещен, но миссис Клэр уже вовсю хлопотала, устраивая предписанное затемнение. Подойдя к веранде, Гаунт остановился.
– Спокойной ночи, мисс Клэр, – сказал он. – Сумерки вам очень к лицу. Всего доброго.
Не дождавшись ответа, он круто повернулся и зашагал по веранде.
– Спокойной ночи, – выдавил Дайкон.
Девушка посмотрела на него. Глаза ее сияли.
– Как я вам завидую! – вырвалось у нее. – Вы так счастливы.
– Почему?
– У вас такая чудесная работа! Всегда быть рядом с таким человеком!
– Ах вот вы о чем, – вздохнул Дайкон. – Да, конечно.
– Спокойной ночи, – распрощалась Барбара и заспешила к дверям.
Дайкон проводил ее грустным взглядом, рассеянно протирая стекла очков носовым платком.
V
Лежа в постели в кромешной тьме, Барбара мечтала. Если прежде она боялась грезить даже о том, что вполне могло сбыться, не говоря уж о сокровенных желаниях, то теперь распахнула душу настежь навстречу самым смелым мечтам.
Снова и снова она перебирала в памяти те несколько минут сказки, упиваясь каждым мгновением, смакуя блаженство каждого слова, каждого жеста, наслаждаясь собственным счастьем и в то же время недоверчиво удивляясь ему. Кто-то мог бы и посмеяться над ее восторженностью, но наслаждение девушки было столь неописуемым и светлым, что до таких высот дивной радости она, возможно, никогда впредь и не добралась бы.
Гаунт тоже упивался, но по-своему.
– Знаешь, Дайкон, – сказал он, – эта забавная зверюшка трепетала там, в темноте, как щеночек.
Дайкон не ответил, и Гаунт, чуть выждав, добавил:
