Есть!
…Тем временем на экране Ека трясла шевелюрой, представляя первую участницу шоу. Подстава! Слишком уж напомажена эта рыжая дамочка. И чересчур уверенно улыбается.
– Знакомьтесь, наша первая участница – Анфиса. Мы поймали её в отделе «Птица» – вот такая, дорогие телезрители, птичка попала нам в сети.
Птичка потупилась, а Ирак – по эту сторону экрана – хмыкнула, сложно сказать, с одобрением или нет.
Рядом со мной почти бесшумно уселся Аркадий Пушкин – от усталости и недосыпа под глазами у нашего режиссёра набрякли тёмные мешочки: будто бы там хранился весь недобранный им сон. Пушкин измученно улыбнулся экрану, и мешочки разъехались в стороны – как занавес.
– Хорошо работает, уверенно держится, – тихо, как в бреду, пробормотал режиссёр.
…Меж тем подсадная Анфиса набрала в корзину куриные крылышки, соевый соус, пакетик с глянцево-зелёными лаймами, оливковое масло и… банку крыжовенного мармелада! Я вцепилась в руку Пушкина, и он тут же вскрикнул:
– Ай! Ты чего царапаешься?
– А ты не понимаешь?
Пушкин не понимал. Зато Славочка громко икнул, а Ирак машинально вытерла ему губы салфеткой, как ребёнку.
…Анфиса тем временем уже открывала дверь своего дома перед Екой и оператором-невидимкой – они входили в маленькую, выскобленную до блеска кухоньку, по которой метался застигнутый врасплох кот – такой же рыжий, как хозяйка. Мы все, практически не моргая, смотрели, как Анфиса и Ека разбирают покупки и под аккомпанемент необязательной беседы маринуют крылышки в соевом соусе, разогретом мармеладе, масле и соке лайма.
– Отлично! – сиял Пушкин. Он ещё не понимал, счастливый, что тут на самом деле происходит. Ека, бурно распрощавшись с Анфисой, представляла следующего героя программы – юного толстяка по имени Илья. Я, помнится, предлагала иной сценарий – вначале знакомиться с тремя участниками в «Сириусе», а потом уже гостить в квартире у каждого поочерёдно: иначе кажется, что ведущая скачет по городу, как бешеная блоха. Но Ека выбрала именно этот вариант. И в моём сегодняшнем рецепте, чудесным образом попавшем к ней в руки, она сделала всего одну замену – взяла вместо лимона лайм.
Илья предъявил Еке тележку, забитую снедью: сверху, разумеется, лежал пакет с куриной кожей.
– Вы даже не догадываетесь, – ухмыльнулась Ека, – что будет готовить Илья из этого, скажем честно, не слишком популярного продукта.
Илья улыбался, мучительно вспоминая вызубренный текст – как студент перед зачётом.
– Это будут чипсы из куриной кожи! – выдохнул он наконец. Голос у него оказался неожиданно тоненьким. – То есть, я хотел сказать, что приготовлю сегодня ещё целую кучу всяких классных штук, но главное блюдо – чипсы. Вредно, калорийно, но ужасно вкусно!
Ека радостно, как за малышом, делающим первые шаги, наблюдала, как Илья расплатился с кассиршей и ушел прямой дорогой к пятнадцатиминутной славе.
– Ну, что я говорил? – ликовал Пушкин на фоне общего гробового молчания. – Да её можно без всяких фокус-групп давать в эфир! П.Н. велел сразу отзвониться, если всё будет нормально.
– Пушкин! – я чувствовала, как Ирак дрожит со мной рядом крупнокалиберной дрожью. – Пушкин, всё уже не нормально.
– А? – выныривая из сладостных мыслей, он не сразу оторвался от экрана. – Почему это? Что плохо?
– Посмотри мой новый выпуск – и поймёшь.
Пока искали запись, на экране Ека общалась с третьим участником шоу – этот мужчина вихлялся, как молодой Челентано, улыбался такой же обаятельно-обезьяньей улыбкой и всеми способами эксплуатировал своё с ним сходство. Я уже не удивилась, когда «Челентано» огласил свой «оригинальный рецепт» – это была запеченная курица, фаршированная рисом, кумкватами и фундуком.
– Кумкваты… Кумкваты… Кругом одни кумкваты… – потерянно лепетал Пушкин, смотревший параллельно две программы. Ека снова тряхнула волосьями, пообещала телезрителям встретиться с ними «в следующую пятницу, в то же самое время» и скрылась под водопадом титров.
– Кто это сделал? – Пушкин наконец-то разгневался. Шторки под глазами налились грозной темнотой. Ирак и Славочка, ни дать ни взять, раки на выданье рыбаку, попятились к выходу.
– Карл у Клары украл кораллы? – спрашивал Пушкин и ощупывал при этом телефон, как любимую женщину – в поисках нужной кнопки. Далеко, в прохладной призрачной Бретани, меж зелёных утёсов и зыбучих песков, бродил единственный человек, способный уберечь нас от позора в эфире. Впрочем, нет, не единственный! Мы забыли про Аллочку.
– Алла, пожалуйста, зайди к Гене, и скажи Еке, что мы её тоже ждем, – сказал в трубку Пушкин. Ровно через три минуты, как всегда незаметная, в чём-то сером, без украшений, Аллочка Рыбакова проскользнула в нашу студию. Хотелось бы сказать, будто она внесла с собой глоток свежего воздуха, но это враньё – ничего она не внесла. Пушкин готов был прикончить нас всех и непосредственно после этого наложить на себя руки, Славочка нервно доедал последний фаршированный желудок, фаршируя таким образом желудок свой собственный, ну а мы с Ирак отупело любовались тем, как он жуёт и сглатывает.
– Здравствуйте всем! – в студию влетела растрепанная Иран, а за ней – Ека в том чёрном жакетике, что был на ней в эфире. Как только я увидела её, в животе неприятно ёкнуло. Вот именно! Жили, как сыры в масле, а потом – ёкнуло.
Я хотела домой. Там Шарлеманя лежит на ковре, как дополнительный мягкий коврик с хвостом. Там тихо, и пахнет родными вещами. Там никогда не ёкнет…
Пушкин тем временем почти что взял себя в руки. Как все люди среднего возраста, в юности он всей душою принял советы Дейла Карнеги, популярного на заре девяностых, и в силу этого полагал, что способен справляться с любой ситуацией, оказывать влияние на людей, и вообще, перестать бояться и начать жить.
– Народ, – обратился к нам Пушкин, возреяв над разорённым столом, как великая идея над умами. – Народ, мы столкнулись с очень неприятным и очень странным совпадением, которого у нас даже старики не припомнят… Геня! Ека! Почему в ваших программах – практически одинаковые рецепты?
Я поперхнулась воздухом. Он что, хочет сказать, что я, Геня Гималаева, звезда канала «Есть!», стащила рецепты у только что принятого на работу человека?..
– Пушкин, ты пошутил! – догадалась я. – Неужели ты серьёзно думаешь, что я на такое способна? Зачем мне это, ты же знаешь, я каждый день сочиняю по сто новых рецептов!
– Минуточку, Евгения, – бесшумно, как хороший компьютер, включилась Аллочка (она единственная называет меня Евгенией, и только ей это с большим усилием прощается). – Давайте разберёмся. Кто записывался первым?
– Я, – быстро ответила Ека, и почти так же быстро исправилась: – Мы.
(Это очень важно: в телевидении никаких «я» не существует, оно – коллективная секта.)
Аллочка сдержанно кивнула:
– Видите ли, Екатерина, у нас на канале естественным образом сложилась атмосфера редкого доверия друг к другу. Павел Николаевич доверяет нам, а мы доверяем друг другу. И, знаете, я почему-то не думаю, что вы с Евгенией могли бы в один день сочинить три одинаковых рецепта… Екатерина, я хочу знать, когда вы придумали эти блюда для «Сириус-Шоу».
Аллочка изящно скрестила худые руки на груди и вонзила в Еку взгляд – как шампур.
Серые устричные глаза Еки подёрнулись перламутром, голос затрясся, как моллюск в раковине.
– Я… я ещё три дня назад решила, что мои гости будут готовить именно эти блюда, и я… я не знала, что мы так совпадём с «Гениальной Кухней».
– Совпадёте? – Пушкин возмущенно цыкнул. – Да это не совпадение, а полный съём!
Ека молча подняла глаза на обидчика – из них синхронно, как гимнастки из-под купола цирка, спускались крупные слёзы. Девочки, которые вовремя научились красиво плакать, никогда не упустят возможность продемонстрировать этот навык публично – ведь зрители непременно откликнутся аплодисментами! Вот и Пушкин вздохнул, беспомощно обернувшись к Аллочке, она же снова скрестила руки на груди, словно удерживая саму себя от неосторожных поступков. Аллочку – как Москву – слезами не размочишь, подумала я, и мысленно проводила Еку на свалку телевизионной истории… как вдруг раздался голос… нет, не голос – земляничное мороженое!
– Если что, я бы знала, – сказала Иран, отважно глядя в лицо Аллочке и стараясь при этом скосить взгляд в сторону Пушкина, чтобы охватить как можно больше собеседников сразу. – Ну, правда…
Ека вытерла слёзы и слегка откинула голову назад – будто заметила на противоположной стенке картину и теперь старалась запечатлеть её в памяти. Заговорила она глухо, ни на кого не глядя – прямо как древняя старуха, обиженная на всех своих отпрысков разом.
– Я сама придумала эти рецепты. И я не ожидала, что они окажутся настолько банальными, и что их скопируют даже… в другом шоу. Обещаю, что это не повторится.
Тут звонкой песней взорвался Аллочкин мобильник – неожиданно оптимистической мелодией с подвываниями и совсем уж несуразными «йей-йей-йей». Воистину, эта женщина – воплощённая загадка.
– Да, Павел Николаевич, – сказала Аллочка в трубку. – Да, у нас всё нормально. Да, никаких проблем. Да, отличный прогон, через секунду отправлю вам копию. Да, у мамаши Пуляр раньше готовили отличный омлет. И не забудьте сапоги, если пойдёте за устрицами. Всем передам. Всё скажу. Отдыхайте спокойно. До встречи!
Отсалютовав трубкой невидимому П.Н., который, судя по всему, бродил где-то в окрестностях Мон-Сен-Мишель, Аллочка неторопливо убрала мобильник в карман пиджачка и шлёпнула ладошками по столу:
– В интересах канала, и я думаю, вы все со мною согласитесь… Так вот, в интересах канала мы зарежем сегодня, Геня, твой выпуск. Видимо, это и вправду было удивительное совпадение. Но я вас обеих предупреждаю: чтобы больше таких чудес не было! У нас тут не церковь и не цирк, мне фокусы не нужны, ясно? Геня, тебе ничего не стоит быстренько переписать выпуск, вот давай сегодня, после «Звёздного меню», встретимся у меня в кабинете, и ты покажешь новые рецепты, окей?
Аллочка встала. Следом за ней поднялись остальные. Ека прошла мимо, не поднимая головы, а я всё никак не могла оторваться от стула – как будто меня прилепили к нему на крыжовенный джем.
Глава восьмая,
где последовательно появляются плохое настроение, Остап Бендер и устрицы
Бывают такие дни, когда всё вокруг – от погоды до прохожих, – как сговорившись, вызывает самые отвратительные чувства. Что поделать, даже у оптимистов случаются жизненные затемнения, неотвратимые как зима. В зеркалах торгового центра, коварно расставленных буквально на каждом шагу, я видела сегодня не привычное, вполне миловидное лицо, а словно бы отдельные сегменты-фрагменты не самой удачной фотосъёмки. Тонкие морщины на лбу и под глазами – эскизы будущей старости, которая пока всего лишь примеривается к прыжку. Тусклые (не верьте своим телевизорам!) волосы – без присмотра мастера они тут же отбиваются от рук. И взгляд, лишённый всяческого выражения; неудивительно, что даже поклонники сегодня разбегаются от меня на все четыре стороны.
Обычно мне нравится бродить по торговым центрам, которых в нашем городе настроили уже в таком количестве, что на каждого жителя скоро будет приходиться по несколько штук. Нравится не потому, что к этому настойчиво призывают глянцевые журналы, одержимые вопросом: «Существует ли жизнь после сорока лет?» (правильный ответ – «нет»), а потому, что в магазинах удаётся полностью отключить вредоносные мысли. Когда я заставляю себя ничего не делать – и не занимать голову чтением, – то лучше всего это получается в процессе «вегетарианского» шопинга, абсолютно безвредного для психики и кошелька… Увы, сегодня это не сработало. Сегодня мне в каждом зеркале назойливо показывали усталую женщину, перевалившую за ту самую грань, что отделяет «просто жизнь» от молодости. Женщина испуганно моргала и отводила затравленный взгляд от одного зеркала – лишь для того, чтобы отразиться в следующем.
А ведь раньше я считала, что первые признаки старения (как деликатно выражаются составители текстов для коробочек с дорогими кремами) – такое же незыблемое условие женской состоятельности, как наличие первой аварии в послужном списке начинающего автомобилиста. Пока не прочувствуешь сам, каково это – внезапно врезаться в другую машину, не имеешь права считаться водителем. Пока на лице не прорисовалась первая морщина, не имеешь права называться женщиной. Это раньше я, повторюсь, так считала, чтобы подбодрить себя и своих телезрительниц. Я всегда и со всеми старалась быть как можно более доброжелательной и вообще светлой, как Снегурочка. Зато Юрик Карачаев недавно заявил в беседе с П.Н., что доброжелательность, корректность и оптимизм – три главных беды нашего времени, которые сводят таланты в могилы или к нулю. П.Н. возмущенно пересказал мне слова Юрика, но я не стала негодовать с ним на пару, а задумалась: может, правда, хватит уже превращать лимоны в лимонад?
В торговом центре, где я бродила с самого утра, невыгодно отражаясь в зеркалах и переваривая вчерашние события, много туалетов, по-европейски красивых и даже снабжённых автоматическим спусковым устройством для унитазов. Но на дверях кабинок здесь приклеены азиатские бумажки с убедительными просьбами «не вставать на унитаз ногами».
Я мою руки, стараясь не смотреть при этом на своё отражение. Попробуйте сами, убедитесь, что сделать это не так просто – особенно если речь идёт о женщине, на протяжении многих прекрасных лет благосклонно относившейся к зеркалам.
Сегодня из Парижа возвращается разъярённый П.Н.
Я позвонила ему поздно ночью после записи ещё одного выпуска программы «Гениальная Кухня» (пять рецептов для детского праздника) и тёплой, дружественной встречи с депутатом Горликовым, пытавшимся воплотить на кухне свои представления о прекрасном. Горликов отчаянно злоупотреблял выражениями вроде «потребительская корзина» и вообще сводил меня с ума. Не понимаю, кому пришло в голову выбрать такого в депутаты – лично у меня после полуторачасового общения с Горликовым возникло страстное желание стукнуть его по носу швейцарским молотком для отбивных. Разумеется, я сдержала этот порыв. Потому что я – профессионал, и ещё потому что молоток жалко. Горликов, между тем, остался всем доволен – мы с ним приготовили «Депутатскую закуску» из маслин, буженины и черри-томатов, сварили суп «Мечта народа» из форели с молоком и даже сделали десерт – творожный крем «Дума». Невидимые миру слёзы текли исключительно по ту сторону камеры, и «Звёздное меню» на сей раз понравилось даже Аллочке – она присутствовала при записи программы, что называется, от и до. Новый выпуск «Гениальной Кухни» таким же образом курировал Пушкин, забравший впоследствии домой циклопический кусок клубничного чизкейка – для дочки Сашечки. Меня так не контролировали со школьных времён, когда я, обливаясь слезами, делала математику под маминым присмотром.
…Я вернулась домой к полуночи. Встревоженная Шарлеманя ходила вокруг меня кругами, как голодная акула. Не раздеваясь, я повалилась на пол рядом с кошкой и, уткнувшись в безотказный шерстяной бочок, заплакала. Плакала я долго – пластала от всей души, как выразилась бы Вовочка (волонтёр-хранитель диалектных слов), пока не услышала, что рядом ещё кто-то подвывает в тон… или поёт? О, как же давно не слышно было этого пения! Где-то год назад я установила в телефоне особый сигнал для звонков П.Н. – песню Остапа Бендера в мироновском исполнении: «Нет, я не плачу, и не рыдаю, на все вопросы я открыто отвечаю…»
Остап пошёл уже на второй куплет, когда я, роняя всё кругом, схватила трубку.
– Да, да, да, Павел Николаевич! – крик мой насмерть перепугал бедную Шарлеманю. Гнусавость голоса, так старательно наплаканную, скрыть было невозможно, как, впрочем, и не нужно – П.Н. никогда не обращал внимания на пустяки. Я слышала, как плещутся волны – П.Н. ужинал на берегу залива… (То, что он ужинает, я тоже прекрасно слышала – зачем прерывать трапезу для такой мелочи, как телефонный звонок на родину?)
– Приятного аппетита, – не к месту пожелал П.Н. (на часы он, разумеется, не смотрел), и я его искренне поблагодарила. Шарлеманя тигриными шагами мерила кухню, подвывая не хуже, чем давеча мы с Остапом. – Слушай, я сейчас отсмотрел Екин эфир… Ты видела? Что скажешь?
Я молчала. Шарлеманя села со мной рядом и сощурила глаза, похожие на маленькие светофорные сигналы. А у П.Н., там, далеко, дерзко крикнула чайка. Моё молчание, судя по всему, тоже было слишком дерзким, потому что шеф на другом конце провода погрузился в долгую (и золотую, как вскоре докажет телефонный счёт) паузу.
– Это я устрицу глотал! – доверчиво объяснил П.Н., шумно запив несчастную вином. В отношении вина и прочего алкоголя я веду себя как скучнейший мормон – и даже в рецепты, без крайней необходимости, не добавляю ничего, способного изменить сознание. П.Н. тоже не слишком увлечён спиртосодержащими напитками, но вином порой балуется, особенно, если сомелье попадётся болтливый… – Мелковатые у них тут устрицы. Вот в Канкале… Помнишь, какие там были змей-горынычи?
Он ещё и Канкаль зачем-то вспомнил…
Мы часто с ним раньше путешествовали – гастро-туры, фуд-фестивали, мишленовские рестораны. Канкаль… Ловушки для устриц на отмели, простецкие закусочные, бугристые раковины… Здоровенные бретонки лихо вскрывают эти раковины, режут пополам лимоны и льют до краёв ледяное белое вино в стаканы.
Шеф глотал устриц, я – слёзы.
– Павел, у меня, кажется, лёгкое переутомление.
– Если лёгкое, значит, всё не так страшно, – жизнерадостно откликнулся П.Н., но тут же придал голосу встревоженную интонацию: – Хочешь в отпуск? Прилетай! Ека сможет тебя подменять…
– Спасибо! Уже подменила. Сегодняшний эфир, если тебе интересно, она полностью слизала с «Гениальной Кухни»: из трёх её рецептов два – мои.
Трубка возмущённо раскашлялась, потом П.Н. попросил (не у меня, разумеется) «лядисьон, сильвупле» и, пока официант бегал за счётом, спросил теперь уже совершенно другим голосом:
– А почему мне об этом никто не сказал? Почему Аллочка даже не удосужилась позвонить? И Пушкин заявил, что всё нормально?
– Наверное, не хотели тревожить, – сказала я, мысленно ругая себя энергичными словами. Вот ведь идиотина, наябедничала, как маленькая девочка, – и теперь все будут знать, что я испортила П.Н. отпуск! Это Канкаль во всём виноват – представила себе тамошнюю благодать, расслабилась и выпустила из-под контроля чувство реальности – вот оно, болтается под потолком, как воздушный шарик! Разве можно расслабляться в беседе с начальником – даже если он безмятежно поедает устриц на расстоянии тысяч километров?..
– Мерси боку, – строго сказал П.Н., звякнув мелочью. – Раз так, прилечу завтра вечером. К ужину буду у тебя. Аллочке и Пушкину скажи – пусть начинают вешаться. И новенькая тоже, я не посмотрю что она гений.
– Павел! – взвыла я, но трубка уже отключилась, а когда я дрожащим пальцем снова нажала кнопку вызова, абонент был недоступен. По крайней мере, для меня.
И вот я брожу по крытым улицам торгового центра, бесцельно разглядываю безголовые манекены, и всячески оттягиваю тот момент, когда всё-таки придётся пойти в «Сириус» за продуктами. Я знаю это своё состояние: единственное, что мне сейчас поможет, – это многочасовая вахта на кухне, долгое дежурство у мартена, после которого отваливаются ноги и темнеет в глазах. Трудно – сейчас кажется, что вовсе невозможно заставить себя это сделать, – но в решающий момент я пинками загоню себя в «Сириус» и возьму там самую большую корзину.
В сумке вдруг страстно запел Оскар Бентон – этот телефонный сигнал обозначает одного очень важного человека. Звонила секретарша прекрасного доктора Дориана Грея:
– Евгения Александровна, вы помните, что у Дениса Григорьевича сегодня с вами встреча?
Бог ты мой, Евгения Александровна ничегошеньки не помнила! Я помчалась в «Сириус», не оглядываясь на зеркала и витрины. Главное – успеть купить продукты! Встреча с доктором – как раз то, что нужно перед ужином с П.Н.
А сам ужин я всегда успею приготовить.
Глава девятая,
где читателю представится возможность познакомиться с прекрасным доктором Дорианом Греем, П.Н. – вкусно отужинать, а Гене – получить мешочек полезных подарков
И вот я гоню корзину к прилавкам «Сириуса» – будто каравеллу к желанным берегам. Отличное филе сёмги, напоминающее розовый вымпел, я прошу разрезать пополам. Кунжут дома есть, как и паста мисо, но надо взять васаби и дикий рис, похожий на семечную шелуху, – после французских изысков П.Н. непременно порадуется чему-нибудь восточному, острому. На закуску – профитроли двух видов, одни с оливадой, другие – с копчёной рыбой, хреном и взбитыми сливками. А на десерт подам что-нибудь простое и меткое – как стрела в глаз! – вроде жареной клубники с перцем. По дороге к кассам я прихватила нарезанные кругляшками оливки, кукурузные чипсы, твёрдый, как Буратино, авокадо (к выходным он станет мягче масла), сушёный чеснок, горгонзолу, шалот, картофель, бисквитное печенье для чизкейков… В итоге корзина оказалась набитой до отказа, и длинная лента чека лезла из кассового аппарата, извиваясь, как древний свиток.
– Геня! – голос, как дуло в спину. Кассирша с перепугу выронила монетки из ладони. По движущейся ленте агрессивно, как лазутчики, ползли пакеты следующего покупателя. Повар Гриша Малодубов метко выбрасывал продукты из тележки.
– Гриша, откуда телятина? Я тоже хочу такую!
Здороваться и соблюдать этикет с Малодубовым не обязательно. Это личность самостоятельная, стихийная. Работать с ним на кухне без усилий смог бы разве что личный помощник Гордона Рамзи. Многие уверены, что Гриша подражает Рамзи, но, боюсь, он так ни разу и не посмотрел его знаменитую программу – я же говорю, он человек самостоятельный и стихийный.
А мясо Гриша и вправду выбрал отменное – хоть на рынке торгуй.
– Последнее забрал! – объяснил Гриша, грозным взглядом отслеживая, как кассирша ведет счёт покупкам. – Слушай, мне вчера звонила от вас одна дамочка, попросила выступить в новой программе – я удивился, почему ты сама меня не набрала. Разлюбила?
Он придвинул ко мне белёсое лицо, похожее на пятку. Я инстинктивно дёрнулась. Гриша – хороший повар, но в жизни – вахлак вахлаком. Не понимаю, как Нателла с ним уживается – она, помимо того что жена Малодубова, так ещё и знаменитый в городе ресторанный критик. Изящная такая штучка. И всё же дёрнулась я не поэтому. Интересно, если я вдруг без предупреждения нагряну к родителям, Ека что, будет пить с ними чай?.. Я так разозлилась, что даже Гриша – при его пониженной чуткости – понял, что лучше отпустить меня восвояси. Неслыханное дело, ведь рядовая встреча с Малодубовым, как правило, растягивается на целый час.
Я толкала корзину к парковке и думала о прекрасном докторе Дориане Грее. Если кто и сможет мне сейчас помочь, так это только он.
Я честно верю в неслучайность случайностей, и во всяком жизненном происшествии – пусть оно кажется невинным, как дорожный знак, – пытаюсь увидеть предупреждение, шанс или запрет. Давным-давно в самолёте, мирно летевшем в Москву – к финалу литературной премии, – мимо меня прошла (как впоследствии и сама премия) очень яркая и странная девушка. Химически-красные волосы, сверкающие синие глаза – будто сапфиры выскользнули из оправы безутешной владелицы. Чересчур элегантный для раннего рейса костюм. Я, как мужик, обернулась вслед красавице; она потопталась в очереди у туалета и скрылась в кабинке. Я проводила её взглядом и на обратном пути, а потом, когда самолёт приземлился, и я вместе со всеми побежала к экспрессу до «Павелецкой», первым человеком, которого я увидела в вагоне, была сразившая меня попутчица.
Тогда я и не помышляла ни о каком телевидении, а честно собиралась вырастить из себя писателя. У меня был кое-какой успех – пара шорт-листов, пято́к книг и море разливанное предложений выступить в районных библиотеках. Вот и тогда я ехала в Москву для того, чтобы очутиться в зале, где дают престижную литературную премию, и по возможности высидеть себе награду. Мой удел был – сейчас я это знаю наверняка – добраться до финала, предъявить себя и книгу надменным столичным коллегам, а потом убраться на малую родину, освободив дорогу более достойным претендентам. Я не очень люблю вспоминать о тех временах, тем более что в том конкурсе мне ничего не досталось. Более того, кураторша состязания – курносая дама в деревянных бусах на багряной шее – не внесла моё имя (участницы шорт-листа) в список приглашённых лиц. Пришлось долго объяснять охранникам, кто я такая и чего мне тут надобно, старче.
Всё же, повторюсь, тогда я ещё собиралась стать писателем и потому всматривалась в окружающую действительность внимательно, как папа Карло – в полено. И странная девушка, упорно изучавшая берёзовый пейзаж за окном, в конце концов поймала мой взгляд и сказала что-то незначительно-приятное, открывающее дорогу разговору.