Не стреляйте в белых лебедей (сборник)

– Сказали бы мне лет сорок назад, что старуха моя от телка спятит, я бы ни за что не поверил, – улыбаясь, сказал шкипер.

– Наверх бы шли, дымокуры! – сердито сказала Авдотья Кузьминична. – Нечего тут курить, непривычная она.

– Видал?.. – хитро подмигнул шкипер. – Пойдем, Трофимыч, от греха…

– Вовремя ты пожаловал, – сказал старик, когда они выбрались на палубу. – Встретил я, когда телушку-то торговал, лесника нашего Климова Константина. Закинулся насчет сенца, а он и говорит: Луконина топь. Там, говорит, сроду никто не косил, потому что дорог нет и далеко. Осока, конечно, но добрая. Коси, говорит, на здоровье, но выдергивай разом, а то колхоз заметит, и пропала твоя косьба. Вот я насчет завтра и подумал. Там до берега – версты три, даже и того меньше. На катер бы сволокли, а уж здесь-то, на барже, я частями высушу да и приберу.

– Косцов надо, – сказал Иван. – Ты да я – много ли наработаем?.. Ты вот что, Игнат Григорьич, ты Еленку за Пашей направь. За Пашей да за Михалычем: он сам помощь предлагал. А я на топлякоподъемник смотаюсь, Васю с Лидой попрошу. Да пусть Еленка косы у Никифоровых возьмет: у них есть…

Договорившись, Иван торопливо вернулся на катер. Сергей сидел в кубрике и прилежно трудился над радиотехникой.

– Ты чего… тут? – удивился Иван.

– А где мне быть?

– А Шура?

– Ах, Шура! – Сергей встал, с хрустом, с вывертом потянулся. – Черт ее знает. Может, дома ревет, может, на чужом пиджаке сидит… – Он поглядел на Ивана, засмеялся: – Чудак ты, капитан, честное слово, чудак! По-твоему, если девке чего на ум взбрело, так сразу надо поддакивать, да? Нет уж, сроду они мной не командовали и командовать не будут.

– Дело ваше, – сказал Иван. – Сейчас к Васе сходим, на топлякоподъемник.

По пути Иван рассказал о покупке и о том, что завтра надо косить на Лукониной топи.

– Надо так надо, – сказал Сергей. – Правда, косец из меня плохой.

– Затемно пойдем.

– Ну?

– И назад – затемно. Весь день с комарами.

– Ну?

– Все-таки выходной завтра…

– Что ты меня отговариваешь?.. – усмехнулся Сергей. – Ты прямо скажи: нужно – поеду, не нужно…

– Нужно, – улыбнулся Иван.

– Ну, и кончен разговор!..

Вышли, когда чуть просветлело. В предутренней тишине особенно громко стучал мотор. Иван стоял за штурвалом, Сергей курил, сидя на высоком комингсе рубки.

– А ничего, что катер без спросу взяли? – спросил он вдруг.

– Ничего, – сказал Иван.

Шкипер, Михалыч и Вася курили на корме, прячась от ходового ветерка. «Волгарь» бежал на полных оборотах, носовые волны елкой расходились по сонной реке. Иван придвинул табурет, сел.

– Странно, – сказал Сергей. – Сидишь за штурвалом. Непривычно.

– А-а. Знаешь, сколько я порогов обил, пока за штурвал пустили? Медкомиссия отказала вчистую: только на берегу.

– Заново комиссовали?

– Нет. Просто само собой, вроде все в порядке. Врачи молчат, начальство молчит, и я молчу. Молчком и работаю.

Из-за рубки вышел шкипер:

– Держи на стрежень, Трофимыч. Протокой не пройдешь: мель.

Катер повернул за мыс, и сразу берега расступились, исчезнув где-то за туманной линией горизонта, и вокруг разлилась вода. Желтая, почти неподвижная, она затопила все низины, все ложки, и мертвые березы по пояс торчали в ней.

– Гиблое место, – вздохнул шкипер. – Даже птица стороной облетает.

– Одна береза, – сказал Сергей.

– Ель первым же ледоходом свалило, – пояснил шкипер. – А береза все держится: корни глубокие.

– Береза – русское дерево, – улыбнулся Вася.

– Вот это ты верно сказал, Василий, верно, – подхватил Михалыч. – Я в Германии воевал, город Штеттин. Ранило меня там, осколком ранило. В госпиталь там поместили, так уж я насмотрелся. Не та береза, нет, не та! Духу нету, совсем духу нету, поверишь ли? Весна была, цветень самая, а – не пахли. Ничем не пахли.

– В Сибири тоже не пахнут, – сказал Сергей. – Может, порода такая.

– А почему она белая? – спросил Вася. – Смысл ведь какой-то должен быть, правда? У всех кора темная, а у нее – белая. Как тело. Зачем?

– Для красоты, – убежденно сказал шкипер. – Природа все для красоты делает, сама себя украшает. Смысл у нее в красоте.

– Ну? – усомнился Вася. – Это ты, Григорьич, того…

– Нет, брат, точно говорю. Возьми ты дерево любое, травинку, былиночку какую: красота! Ведь красота же, ведь человек сроду ничего лучше не придумал и не придумает.

– Чепуха, – сказал Сергей. – Целесообразность – вот что в природе главное. Целесообразность! Для пользы жизни.

– Целесообразность? – переспросил шкипер. – Ну, а зачем лисе хвост? Для какой такой целесообразности?

– Может, следы заметать? – засмеялся Михалыч.

– А рога сохатому? – не слушая, продолжал шкипер. – Ведь как мучается с ними, как бедует! А птичкам тогда как же с целесообразностью-то твоей?.. По целесообразности им всем серенькими быть полагается, а они – радостные!..

– Или – бабочки, – вставил Иван. – Прямо как цветы полевые.

– Нет, парень, природа-то помудрее нас с тобой будет. Куда помудрее! Это мы, люди то есть, еле-еле до целесообразности доперли и обрадовались: вот он, закон! И хотим, чтобы все в мире по этому закону строилось. А есть законы повыше этой самой целесообразности, повыше пользы. Просто понять мы их не можем, только и всего. Клади направо, Трофимыч: вон там, к обрывчику, и пристанем.

У обрыва они зачалили катер за корявый березовый пень и по сходням сошли на берег.

Шли по травянистому болоту, узко сдавленному черным непролазным осинником. Холодная сырость вызывала озноб, липла к телу, затрудняла дыхание. Почва мягко чавкала под ногами, и вода подступала к голенищам кирзовых сапог.

Сонные болотные комары, потревоженные шагами, тучами поднимались с земли. Еще не согретые солнцем, вяло оседали на одежде, заползали в швы. Женщины наглухо завернулись в платки, оставив только узкие щелки для глаз.

– Чуешь, как пахнет? – спросил вдруг Иван.

Влажный застоявшийся воздух был пропитан густым, приторно-тяжелым запахом.

– Багульник, – пояснил Иван. – Дурман тайги.

– Моль его не выносит, – сказал шкипер. – Моль, клоп – вся нечисть домашняя. Старуха моя пучки по всем углам держит, и на барже у нас – как в больнице.

Они все шли и шли, и болоту не видно было конца. Так же грузно оседала под ногами почва, так же хлюпала вода и чуть слышно позванивала жесткая осока. Шкипер убирал с дороги сухие ломкие сучья осин.

Так протопали они километра три, а потом лес расступился, и перед ними открылась заросшая осокой поляна. Воды здесь было поменьше и осока повыше, но сапоги все равно утопали по самые голенища.

– Луконина топь, – сказал шкипер. – Вот с того угла и почнем, пока не жарко. А вы, бабоньки, палите костер да варганьте косцам еду.

Еленка, Лида и молчаливая Паша пошли к опушке, а мужчины начали отбивать косы. Вздрагивающий звон поплыл над болотом.

– Ты к жалу тяни, к жалу!.. – суетливо подсказывал Михалыч Сергею. – От пяточки с наклоном да вперед, вперед, к носку…

– Ну, с богом, мужики! – торжественно сказал шкипер и широко, от плеча махнул косой.

С жестким хрустом осела под взмахом осока и, подхваченная пяткой, отлетела влево. Еще взмах – и следующая охапка пристроилась к первой, образуя начало валка.

– Пошли!.. – в восторге закричал Михалыч, взмахивая косой. – Раз!.. Раз!..

Он шел чуть согнувшись, прямо ставя ступни и приседая при каждом взмахе. Коса ходила легко, и так же легко, похрустывая, рушилась осока и ровным валком укладывалась слева от косца. Он на шаг продвигался вперед, одновременно вынося косу, и с каждым махом рос валок, а по голой, начисто выбритой топи потянулись две параллельные полосы пробороненной ступнями почвы. Полосы эти быстро наполнялись водой.

Иван и Вася тоже начали косить. Движения их были плавны и свободны, и со стороны казалось, что труд этот прост.

«Подведу я их, – подумал Сергей, примериваясь для первого маха. – Широко шагают, черти…»

Он с силой полоснул косой и обрадовался, когда осока покорно легла, срезанная остро отточенным лезвием. Шагнул, полоснул снова – и снова она рухнула, устилая путь. Ему пришлось подбирать ее полотном косы и оттаскивать в сторону, но он не останавливался, а шел и шел вперед.

– Хорошо!.. – крикнул Михалыч. – Ах, хорошо!..

– Погоди, не то к вечеру запоешь! – отозвался Вася.

– Знаем мы эти песенки, Вася! Певали!.. – Михалыч воткнул держак в болото, торопясь, стащил с себя сырой ватник.

Шкипер уже заново отбивал косу. Иван остановился тоже, вытер полотно пучком осоки, проверил пальцем.

– Наждак, а не осока.

– Осока добрая, – сказал шкипер. – До кустов дойдем – перекурим. Так, мужики?

Никто не отозвался. Косцы неторопливо двигались вперед, и осока с размеренным хрустом укладывалась в ровные, строгие валки.

Шкипер первым дошел до кустов, отбил полотно, не торопясь вернулся по прокосу назад, к началу. За ним по одному вернулись остальные; только Сергей еще топтался где-то в середине, и извилистые рельсы его пути были густо усыпаны осокой. Косцы закурили из Васиной пачки, а Михалыч прошел к Сергею. Постоял сзади, посмотрел, тронул за плечо.

– Погоди, парень, погоди. Тужишься ты, косу таскаешь – не надо. Ты свободней держи. И пяточку к земле клони, пяточку самую. Она тебе травку и подберет, и в валок снесет. Гляди.

Он оттеснил чуть задохнувшегося Сергея, сделал несколько махов, не переставая поучать:

– В замах идешь – силу отпускай, не трать попусту. А вниз повел – на себя резче прими. Тогда коса сама и срежет и уберет.

– Иди, покурим!.. – позвал Иван. – Слышь, Сергей!..

– Не заработал еще! – отозвался Сергей, вновь становясь на место. – Докошу – покурю.

– Не гони, – сказал шкипер. – Здесь призов не дают.

Покурив, они снова взялись за косы, и вскоре Михалыч догнал Сергея. Они почти не разговаривали: пройдя гон, возвращались, курили, отбивали косы и снова шли косить. Выбившись из их ритма, Сергей так и остался в одиночестве. Теперь он и косил один, и курил один, с каждым заходом ощущая, как наливается усталостью отвыкшее от таких нагрузок тело.

Взошло солнце. Косцы разделись до пояса: комары щадили в работе, атакуя только на перекурах. Зато пестрый злой овод все чаще жалил потные спины.

Женщины развели костер. Паша готовила завтрак, а Еленка и Лида уже сгребали осоку в копны, чтобы она зря не мокла в воде.

– Завтракать, мужики!.. – крикнула Паша.

Косцы враз остановились, обтерли мокрые косы и воткнули держаки в топь. Только Сергей продолжал косить. Шкипер подошел, положил руку на его голое потное плечо:

– Отдышись, парень.

– До кустов дойду…

– Весь день впереди. Намахаешься.

Сергей покорно воткнул косу и пошел к костру, чувствуя, как плывет и качается под ногами топь. У опушки Вася и Михалыч умывались в глубокой луже.

– Ополоснись, Серега, – сказал Вася. – Сразу посвежеет.

Сергей подошел, нехотя зачерпнул пригоршню холодной желтой воды, протер лицо.

– Зла мужицкая работка? – улыбнулся Михалыч.

– Приспособится, – сказал Вася. – Тут хитрости нету.

– Есть хитрость!.. – возразил Михалыч. – В городе все быстрей норовят, все наскоком, все нахрапом. Нетерпеливые вы. А у нас так нельзя, не-ет, нельзя! У нас силу сберечь надо. Но – умеючи, умеючи, значит. Вот это и есть мужицкая хитрость.

Паша сварила ведро картошки с тушенкой, и они начисто выскребли ведро, напились чаю и сразу вернулись на недокошенные полосы.

– Ну, мужики, до обеда должны все скосить, – сказал шкипер. – Если осилим – значит, выхватим это сенцо у бога из самой запазушки.

– Не у бога, а у колхоза имени Первого мая, – улыбнулся Вася.

– Сроду здесь колхоз не косил и косить не будет, – сказал Иван. – А траве зря пропадать не положено.

Солнце вставало все выше, топь звенела полчищами слепней. От болота поднимался пар, пот струйками тек по спинам косцов; они все чаще отходили к опушке, где бил родник, и пили холодную желтую воду.

– Как нога? – спросил шкипер. – Отдохнул бы.

– Ничего. – Иван сполоснул лицо, улыбнулся: – Погодка-то, а? Как заказанная…

Он врал, когда улыбался. Ногу ломило до пояса, он давно уже косил, стараясь не опираться на нее, но боль росла. Лечь бы сейчас, вытянуться – тогда отпустит. Но он не давал себе спуску. Никогда не давал: только начни болеть – и тело припомнит все осколки и пули, все контузии и ржавые сухари с болотной водой. Только распусти вожжи – не встанешь.

Поэтому он деловито ел за обедом пропахшую горьким осиновым дымом похлебку. Ел насильно: его мутило от боли и усталости.

– Не могу, – сказал Сергей и бросил ложку. – В глотку не лезет.

Он откинулся на кучу ломкого хвороста и закрыл глаза. Плыло, качалось болото…

– Попей.

Он открыл глаза: Еленка протягивала большую эмалированную кружку.

– Выпей, – повторила она. – Нельзя же ничего не есть.

– Ослабнешь, – сказал Иван.

Сергей хлебнул: в кружке было молоко. Прохладное, густое, почему-то чуть горьковатое.

– Больше не коси, – сказал Вася. – Что осталось, мы с Михалычем подберем, а вы копешки готовьте. Пудика по три потянем, Михалыч?

– Потянем, чего же не потянуть?..

Поначалу сгребать мокрую осоку показалось делом почти пустяковым. Но осока была не просто тяжелой; она была цепкой, как колючая проволока, пласты ее упорно свивались в большие вязкие комья, в которых намертво запутывались грабли.

– Ты руками, Сережа, – сказала Еленка.

Руки ее уже были порезаны в кровь, до волдырей искусаны комарами. Но она двигалась легко и гибко, словно не чувствуя усталости.

– Здоровая ты девка, – сказал Сергей.

– Привычная…

Через час с дальнего конца топи вернулись Михалыч и Вася. Сунули держаки кос в раскисшую землю:

– Готово, Игнат Григорьич.

– Ну что, мужики, отдохнем полчасика, а? – спросил шкипер. – Отдохнем, покурим и – двинем.

– Конечно, отдохните, – сказала Лида. – Нам тут еще грести и грести.

Косцы побрели к костру, а Сергей еще дергал, пинал, волок проклятую осоку. Еленка мягко отобрала у него грабли.

– Покури. Главный труд впереди, Сережа.

Пошатываясь, Сергей подошел к костру и почти рухнул на хворост. Вася протянул ему папиросу, он взял ее и держал в руке, как свечку: не было сил прикурить.

– Воровство – это когда корысть есть, – сказал шкипер, мельком глянув на него. – Украсть, продать да прогулять – вот воровство. Так я мыслю, Трофимыч?

– Мысль с совестью в разладе, – вздохнул Иван. – Я горючее тоннами тащу, Григорьич – траву, Вася…

– Краску! – засмеялся Вася. – Облез наш лайнер, как апрельский кот, глядеть невозможно. Лидуха пилит: давай, мол, подновим, давай, мол, выкрасим. Пошел я краску добывать, а мне говорят: не положено. Ремонтные работы – зимой, сейчас средств нет. Я говорю: за мой счет. Все равно, говорят, не положено. Ну, плюнул я, сунул кладовщику на пол-литра, и краска сразу нашлась.

– А я гвозди, гвозди так добывал, – подхватил Михалыч. – Крыша прохудилась, ремонту требует, а гвоздей в продаже нет. Я туда, я сюда – нету! Пришлось со стройки захватить. Несу домой, а душа трясется. Страх ведь, страх!..

– От бесхозяйственности все, – вздохнул Вася. – Почему в Юрьевце, скажем, гвозди есть, а у нас нету? Что стоит завезти их вовремя?

– Расторопности мало, это ты, Вася, правильно говоришь, – сказал Иван. – И расторопности мало, и желания, и умения: вот и выходит, где – завал, а где – нехватка.

– Нет, это не воровство, – убежденно сказал шкипер. – Ну, а внутри-то мышка, конечно, скребет, это ты верно сказал, Трофимыч. Живет в нас эта мышка, будь она трижды неладна, и ворочается, и сна не дает. В старину тоже так случалось, но тогда способ знали, как эту мышку из души выжить.

– Что за способ? – спросил Вася.

– Каялись.

– Глупость это, Игнат Григорьич!

– Не скажи, Вася. Когда невмоготу – откровение требуется. Груз с души снять нужно, поделиться, очиститься. Без покаяния умереть боялись, очень боялись.

– Перед людьми надо ответ держать, а не перед попом, – сказал Иван.

Все молчали. Михалыч неуверенно улыбнулся.

– Пошли тягать. – Шкипер достал из мешка веревки. – Берите снасть, муравьи.

Женщины помогали увязывать мокрую осоку, рывком подавали на плечи. Веревки намертво вонзались в тело, выламывая спину, и мужчины, оступаясь, медленно брели по болоту.

Иван упал под первой копной: подвела нога. Упал неудачно, не мог встать, а только дергался, шепотом ругаясь. Вася, бросив осоку, кинулся, поднял:

– Оставь вязанку. Потом подберу.

– Ладно, Вася. Допру.

Вася шел сбоку, уголком глаза наблюдая за Иваном и вовремя подставляя плечо, когда Иван оступался. Поэтому они подошли к берегу последними: шкипер и Михалыч уже сматывали веревки, а Сергей сидел на своей ноше, опустив голову.

– Не ходи больше, Трофимыч, – сказал старик. – Отдышишься – тут попрыгай: сходни наладь, с катера все прими.

Иван кивнул: он понимал, что в этом деле не помощник. Выпростал из-под осоки веревку, сел рядом с Сергеем. Михалыч, шкипер и Вася уже скрылись в лесу: чавканье сапог постепенно замирало вдали. Иван закурил, протянул пачку Сергею.

– Живот что-то схватило, – виновато соврал Сергей.

– Иди на катер.

– Ничего. – Сергей встал. – Отпускает вроде.

Пошел назад, сматывая на ходу веревку. Хвост ее долго волочился сзади, подскакивая на кочках.

На подходе встретились Михалыч и Вася: с новыми ношами они шли к катеру. Михалыч разминулся молча, а Вася сказал:

– С дальнего конца копешки бери.

– Портянка сбилась. – Сергей поспешно и неуверенно улыбнулся. – Переобувался там…

Последние охапки несли уже в сумерках. Черные осины тревожно звенели по сторонам. Сергей шел последним, пропустив вперед Лиду и Пашу.

Почти в темноте перетаскали осоку на катер. Это были последние усилия: даже Вася перестал улыбаться. Иван накрыл старым брезентом сырую, остро пахнущую болотом кучу.

– Отдыхайте.

Они вповалку улеглись на брезенте, и Сергей сразу же провалился в полудремоту. Слышал, как застучал двигатель, как, отваливая, плавно качнулся катер и пошел вверх, натужно гудя мотором.

– Свалили! – выдохнул Вася. – Здорово это, когда своего достигнешь. Вроде уважение к себе самому поднимается.

– Дело вы для меня великое сделали, ребята, – тихо сказал старик. – Я за это…

– Ты нам за это покурить раздобудь, на том и сочтемся, – сказал Вася.

– Держи. – Сергей достал мятую пачку. – Не знаю, целы ли.

– Целые. Закуришь, Игнат Григорьич?

– Можно.

– Катер!.. – крикнул Михалыч.

Сзади нагонял катер. С палубы его кричали что-то, неслышное за шумом двигателя, махали фонарем.

Теперь уже все толпились возле рубки: колхозный катер вечерами патрулировал по реке.

– Плакала наша работка… – вздохнул Михалыч. – Ах ты господи, вот ведь не повезло, так не повезло…

И опять все замолчали, потому что молчал Иван, а ему одному принадлежало сейчас право решать. Но Иван упрямо держал максимальные обороты: катер дрожал как в лихорадке.

Справа открылся чуть видный в темноте пологий болотистый остров. Иван прижался вплотную к берегу: здесь течение было не таким сильным, но патрульный катер упорно шел в кильватере.

– Далеко? – спросил Иван, не оглядываясь.

– Метров триста, – сказал Вася. – Не уйдем, Трофимыч: у них и мотор посильнее, и катер не нагружен.

– Гаси топовые!.. – крикнул Иван.

Сергей щелкнул выключателем, погасли опознавательные фонари, и тут же Иван стремительно заложил катер вправо, уходя в протоку.

– Куда?.. – закричал шкипер. – Мель там, Иван! Мель!..

– Как крикну, все на левый борт, – сказал Иван, до рези в глазах всматриваясь в черную, заросшую камышом протоку. – Все – на один борт, поняли?

– Врежемся, Трофимыч, – сказал Вася. – Еще днище пропорешь.

– Все – на левый борт, как крикну, – повторил Иван. – Все – и бабы тоже. Готовьтесь. Только бы травы на винт не намотало…

Патруль чуть отстал: видно, капитан его не хотел рисковать в темноте, понимая, что все равно запер Ивана в ловушку.

– На борт!.. – крикнул Иван, круто кладя руль. – На борт!..

Все кинулись к борту, и «Волгарь», развернувшись, боком лег на волну, задирая винт. Днище скребнуло по грунту, катер дернуло раз, другой, третий, но, дергаясь, он пробивался вперед, поднимая винтом тучи песка и ила. Мокрая груда осоки, дрогнув, медленно поползла к борту, но катер, дернувшись еще раз, прошел мель, и Иван тут же выровнял его и погнал вперед, уходя в темноту.

– Ушли!.. – торжествующе закричал Михалыч.

– Да, Трофимыч… – Старик покрутил головой. – Всю жизнь на воде провел, а о таком не слыхивал. Орел ты, Иван Трофимыч.

– Лещ так перекаты проходит, – смущенно улыбаясь, сказал Иван. – Замечал, Григорьич? Весной, когда на нерест идет. Встретит мель, ляжет на бок, хвостом работает и – вперед, вперед. Вот нагляделся я, значит, и – пригодилось. А вообще это скверно – убегать от закона. Очень скверно…

С перегрузкой на баржу все вышло гладко, и утром «Волгарь» стоял у диспетчерской, как всегда. Начались будни: обеды на ходу в грохочущем кубрике и простой, когда можно было половить рыбу для обеда; нудная буксировка плотов и доставка приказов; проводка барж и перевозка мелких случайных грузов. В понедельник директор отдал приказ, и Сергей начал регулярные занятия по радиотехнике. Он относился к ним очень серьезно, тщательно готовился, чертил схемы.

Вечерами Иван оставался один: Сергей уговорил Еленку заниматься в кружке. Отогнав катер к затопленной барже, Иван уходил к старикам и сидел там допоздна: помог шкиперу убрать сено, расширил закуток для телки, а когда не было работы, беседовал со шкипером или просто молча курил. Он не спешил теперь на катер.

На неделе зашла Паша: Федору стало лучше, он просил Ивана навестить его. В среду занятий не было, и они пошли втроем: Иван считал, что Сергей должен познакомиться с бывшим помощником.

– Должен так должен, – нехотя согласился Сергей. – Не знаю, капитан, будет ли ему приятно.

Никифоров лежал в отдельной палате. Лежал на животе, неудобно вытянув подвешенную на шнурах руку в гипсе. Худое лицо его заросло щетиной, глаза ввалились. Он встретил их приветливо, но говорил так мало и неохотно, что они вскоре заторопились.

– Погоди, Иван Трофимыч, – вдруг спохватился Федор, когда они уже подошли к дверям. – Останься на два слова, а?

Сергей и Еленка вышли, а Иван вернулся к Никифорову и сел на табурет возле его головы. Федор молчал.

– Может, лекарство какое нужно или еще что? – спросил Иван.

– Да не в этом дело, – вздохнул Федор. – Тут, понимаешь, баба моя в суд подавать надумала. Нажужжали ей, понимаешь.

– Не знаю, – сказал Иван, подумав. – Может быть, правильно.

– Да что правильно, что? – зло дернулся Федор. – Ты меры прими, понял? Она у меня дура, ей что наговорят, то она и делает. А я позора такого…

– Ты, Федя, взвесь все, – мягко перебил Иван. – Ты подумай.

– Так ведь на тебя же – в суд-то!..

– Ну и что? – Иван помолчал. – Если б я преступление совершил, тогда… И тогда было бы правильно, Федя.

– Дурак ты, капитан!.. – Федор дернулся, скрипнул зубами. – Ты, это, не сердись. Не давай ты ей воли, Трофимыч. Позор выйдет. Один позор.

– Посоветоваться бы надо, Федя. С юристом.

– Не надо. Не хочу я этого. Не хочу!.. Обещаешь?

– Ладно, Федя.

– Ну, затем и звал. А сейчас иди. Сестру покличь: боли, мол, начались…

В Юрьевец для консультаций приехал профессор из самой Костромы. Иван случайно узнал об этом и кинулся в больницу. Главврач, недовольно хмурясь, написал записку, предупредив, что профессор – человек занятой и вряд ли согласится ехать в такую даль. И Иван тут же решил, что уговорить заезжую знаменитость сможет только Сергей.

– Понимаешь, я две недели Сашка не видал…

– Что за вопрос, капитан! – улыбнулся помощник. – Надо – значит, надо.

Иван выправил документы на рейс, долго объяснял, как идти, куда швартоваться, где искать профессора. Потом отдал чалку и стоял на берегу, пока катер не скрылся за дальним поворотом.

Налегая на палку, он медленно взбирался по крутой тропинке к поселку. Конечно, можно было пройти до лестницы и подняться по ней, но Иван всегда ходил только здесь. Это была тропинка его детства – узкая, утоптанная до бетонной твердости: даже палка не оставляла следов. Когда-то он на одном дыхании взлетал наверх, а теперь полз с остановками, приволакивая хромую ногу.

Наверху он оглянулся, но катера не увидел даже за первой излучиной: видно, шел «Волгарь» куда ходче своего капитана.

У ворот бревенчатого, в три окна дома он остановился. Низкий штакетник захлестнула малина, и с улицы двор не проглядывался. Иван одернул пиджак, застегнул на горле ворот рубахи, пригладил волосы и распахнул калитку.