Училка

– Отвали.

– Не обращайте внимания! – красивая девушка, сидящая на второй парте, громко и уверенно обратилась ко мне. – Он урод.

Урод, уже открывший дверь, обернулся на девушку и выплюнул грязное словцо. Та даже не шелохнулась, не ответила.

– Ignore, это правильно, – заметила я и увидела интерес сразу на нескольких лицах.

– Я не понял, у нас какой сейчас урок? – проговорил кто-то с задней парты. И нарочито громко зевнул.

– Русский, Громовский! Проснись, – сказала, не оборачиваясь, всё та же красивая девушка. – А действительно, почему ignore, а не «игнорируй»? Это не одно и то же?

– Нет, – улыбнулась я. – В русском «игнорировать» есть легкое раздражение, поза, негативный оттенок. А английское слово нейтральное. Не хорошее, не плохое. В этом разница.

– А вы что, английский хорошо знаете? – лениво спросил юноша с очень странным лицом, худым, похожим на обтянутый кожей череп. – Или только так, для понтов? Подготовились?

– Подготовились, – кивнула я, чувствуя легкую тревогу. – И для понтов. Хорошо я знаю немецкий и русский.

А что они, собственно, так на меня нападают? Во мне что-то не так?

– Не обращайте на них внимания, – ответила на мои мысли красивая девушка. – Я – Саша Лудянина.

– А тебя как зовут? – спросила я некрасивого наглого юношу.

– А меня зовут на «вы», – ответил он мне.

– Может, вы выйдете вместе с первым товарищем? – спросила я его.

– Во-первых, Шимяко мне не товарищ. Вам Лудянина объяснила, что он урод, для всех нас урод. А во-вторых, не разбрасывайтесь лучшими учениками, Анна Батьковна. Сначала разберитесь, кто есть who в этом классе.

– Миша! – одернула его красивая Саша Лудянина. – Успокойся, хватит. Анна Леонидовна, это Миша Сергеев, наш почти медалист.

– А почему почти? – машинально спросила я, тут же подумав, что не стоит, вероятно, поддерживать все темы, которые подкидывают мне эти переросшие школу детки.

– Потому что медаль мне на фиг не нужна, – ответил Миша и с хрустом потянулся, привстав на стуле. – Геморрой в вашей школе заработаешь.

– Ты хочешь обсуждать состояние болезненных трещин в своем заднем проходе? – спросила я Мишу, не очень уверенная, что последует за этим вопросом.

Миша сильно покраснел. И даже встал из-за стола. Ничего себе. Ну да, они еще дети. Хамские, ужасные, с четырнадцати лет пытающиеся повторить то, что они с двенадцати или раньше видят в мировой сети, где открыты двери в чужие спальни, в притоны, в туалет, в гинекологический кабинет, в психиатрическую клинику. Всё, что человечество прятало от своих же собственных глаз, теперь можно посмотреть в любое время, в любом месте, в любом возрасте. Не пощупать, и не потрогать, и не понюхать, но посмотреть в деталях. А вот пощупать – они пытаются организовать себе сами, кто как сумеет – в летних лагерях, дома, пока нет родителей, в кустах на даче.

– Вы считаете, что я маленький мальчик, которому можно говорить всё, что вам в голову придет? – спросил меня Миша, красный и злой.

– Тему подкинул ты. Я лишь развила ее до логической точки. Точнее, запятой.

– Не надо, – сказал Миша. – Я понял. Писать что-нибудь будем?

– Ты присядь, разберемся. Писать, читать, разговаривать… Всё будем.

Я осмотрела класс. Никто больше не вступал в разговор. Несколько человек играли в телефон или на планшете. Кто-то, по всей видимости, смотрел в планшете видео. Сидящая на первой парте девочка увлеченно рисовала в стиле аниме. Огромные кошачьи глаза с вертикальными зрачками, синие волосы, острые углы локтей и коленок…

– Электронные устройства свои мне все на стол сдайте. Напишем небольшую проверочную работу, – сказала я.

– Чё? – раздалось всё с той же задней парты. – Ты научи сначала, потом проверяй…

Хорошая крепкая школа. Девочки-учительницы, которых я знаю с детства. Девочки хорошие – были, по крайней мере, когда-то. Школа – одна из лучших в округе. А что происходит в худших? Но эти дети точно не у всех на уроках так себя ведут.

– Сюда подойди, смелый! – позвала я парня с задней парты.

– Да пошла ты! – Высокий парень с всклокоченными по моде светлыми жидковатыми волосами громко включил музыку. – Мужики, у меня тут кое-что есть, подваливайте!

Так. Я или проиграю сейчас навсегда или заставлю его замолчать.

– Он беспризорный, бездомный? – спросила я Сашу.

– Да что вы! Богатый мальчик. Папа его фуры гоняет по всей России.

– Шофер, что ли, папа?

– Сама ты шофер! – откликнулся парень. – Олигарх мой отец!

Я вопросительно посмотрела на Сашу. Она покрутила пальцем у виска.

– А что же ты, дитя олигархов, в такой простой школе делаешь?

– Тебя не спросил!

Я обратила внимание, что на его предложение посмотреть что-то коллективно откликнулся только один мальчик. Подошел, но поглядывал на меня при этом с опаской. Чего-то они все-таки боятся. Кто-то просто не будет так себя вести, это не всеобщая норма. А чего боится сам этот парень?

– Как его зовут? – спросила я у Саши.

– Илья. Громовский, – ответила девочка, вложив всю свою неприязнь в эти два слова.

Да, надо быстро понять расстановку сил. А она непростая, это ясно.

Как бы поступил учитель тридцать лет назад, я не знаю, у них не было таких возможностей. Но тридцать лет назад такие Ильи Громовские в крепких московских школах все-таки не учились. А если и учились, то не до выпускного класса. Но я-то могу поступить так… Я быстро открыла электронный журнал. Хорошо, что я успела разобраться в этом вчера, когда специально вечером пришла в школу, чтобы оглядеться в кабинете. Меня предупредили, что кабинет дали временно. Видимо, чтобы не очень в нем располагалась. Во мне видят человека временного – и ладно. И я никого не обманываю, я тоже не знаю, сколько здесь продержусь.

В журнале я открыла персональную страничку Громовского. Как удобно. Всё передо мной: мама – домохозяйка, телефон; папа – владелец автотранспортной компании, два телефона, адрес. Ничего, кстати, особенного, Ломоносовский, 36, я знаю этот дом. Олигархи там точно не живут. А если бы и жили. Я набрала номер его отца на своем ноутбуке:

– Ну что, Илья, звоним отцу?

Громовский ничего не успел мне ответить. Открылась дверь, и в кабинет вошла неспешно и важно Роза. Огляделась.

– Как дела? Познакомились с новым учителем? – спросила она класс.

Несколько человек вразнобой ответили:

– Познакомились! Да, Роза Александровна!

Ага, ясно. У Розы есть авторитет. Кто-то из детей даже попытался привстать, приветствуя ее. Здорово. На чем держится авторитет, узнаем позже.

Роза мельком взглянула на мой ноутбук, на котором я успела открыть программу Skype – для видеосоединения с отцом Громовского. Роза едва заметно качнула головой, но ничего не сказала. Я не поняла, что она хотела бы мне сказать.

– Илюся! – обратилась она приторным и притворно-сладким голосом, не предвещавшим ничего хорошего, к Громовскому. – Как дела? С головой сегодня у нас как?

– Нормально, – буркнул Громовский и уткнулся носом в планшет.

– Головушку-то подними, чай не оторвется! – так же умильно продолжала Роза, решительно направляясь к Громовскому. – Ай-яй-яй, какие тут у нас картиночки… Можно всем показать? А у самого ничего нигде не зачешется от таких картиночек?

– Гибель цивилизации, – подал голос некрасивый худой мальчик Миша. – Бесполезно. Гром погиб первым. Тянет всех за собой.

– А по морде? – незло и лениво огрызнулся Громовский и захлопнул кожаную крышку планшета. – Все, Роза Александровна. Я слушаю.

– Вот и слушай, Илюся, слушай, будь хорошим мальчиком, ага? – Большая Роза нависла над Громовским своей туго обтянутой фиолетовым пиджаком грудью.

– Ага, – Громовский, кривясь и ерзая на стуле, посмотрел на ее огромный бюст.

Я открыла рот, чтобы пошутить, что в тени Розиного великолепия даже Громовский померк, и закрыла. Я пока пасую. Мне надо быть чуть осторожнее. Я не знаю правил. Я ничего не понимаю. Я даже не знала, что так можно разговаривать с учителем и оставаться учеником хорошей крепкой школы.

Роза прошествовала по классу, выразительно щелкнула пальцами перед носом Миши Сергеева.

– Да я что? – спросил он. – Я же только за правду и за объективность.

– Вот-вот, Мишаня, вот-вот, за них, за родимых. Если бы не ты, мы бы тут ваще… – Роза засмеялась. – Анна Леонидовна, я еще зайду! Вы их нагружайте, не стесняйтесь. Они очень сильный класс, да, одиннадцатый «А»?

– Да, – нестройно ответили несколько голосов.

– А что, есть одиннадцатый «Б»? – спросила я, когда дверь за Розой закрылась.

– Нет! – засмеялась Саша Лудянина. – Просто так положено. Нумерация начинается с «А».

– Вот и отлично. А теперь все-таки проведем небольшой тест.

– На «ай-кью»? – поинтересовался Миша.

– Да, на коэффициент отсутствующего интеллекта, у кого в какой степени он отсутствует – полностью или частично.

– Хотите сразу узнать результат? – спокойно спросил меня молчавший всё время и внимательно слушавший мальчик.

Я давно обратила на него внимание и ждала, когда он хоть что-то скажет, чтобы убедиться – я не ошиблась.

Мне казалось, что он хорошо говорит, спокойно, умно. Он тоже не очень красив, но, наверно, мальчики в семнадцать лет все в большинстве как щенки в год-полтора. Уже не щеночки и даже не щенки, но еще и не молодые кобельки. Лапы выросли, тело не доросло. Всё наполнено соками, всё время беспокойство, хочется лаять, задираться, бегать, нюхать, обращать на себя внимание, драться, отстаивать свое место в стае… Мой маленький Никитос тоже очень скоро почувствует свою мужскую природу, начнет интересоваться глупостями, гадостями, будет тайком рассматривать, как растет и изменяется его мужская природа, откровенная, выпирающая. Будет отводить глаза, стесняться, обсуждать с мальчиками, как да что, – не со мной же обсуждать, и не с Игоряшей, который сам толком не знает – как да что…

– Результат? – переспросила я мальчика. – Представься, пожалуйста.

– Николай Зимятин.

– Хорошо учишься?

Он спокойно посмотрел мне в глаза:

– Да.

Так, вот тут, кажется, есть какая-то надежда. Что далеко не пошлют, может, и вообще посылать не будут. Если что интересное скажу, то, пожалуй, займу пытливый мозг этого юноши.

– Ты можешь предсказать результат? – Я сознательно не дала ему ответить: – И все-таки попробуем что-то написать.

– А вы листочки раздавать будете? – спросила полная девушка с сильным румянцем, которая, одна из немногих, не рисовала, не играла, не смотрела фильмы. Ее хоть что-то интересовало во мне.

Хоть что-то. Хоть ее. Хоть кого. Я, такая интересная, смелая и разносторонняя, не могу справиться с парочкой наглых кобельков-недоростков?

– Изложите свое мнение по следующему вопросу, господа…

– Попроще нельзя? – подал голос Илюся, как странно называла большого глупого мальчика, или уже давно не мальчика, моя пионерская подружка Роза. Или уже не подружка? И не пионерка?

– Попроще – только если для тебя. А другим – нет.

– Для меня тоже не надо, – вдруг мирно согласился Илюша. – Давай, начинай.

– Давай договоримся так. Ты меня называешь на «ты», я тебя называю дебилом. Пойдет?

– Пойдет, – радостно согласился Илюся. – Димон, снял на телефон? Ща мы на сайт Генпрокуратуры это вкачаем… – Он очень глупо заржал. Хотела бы сказать «засмеялся», но это, увы, не тот глагол.

– Анна Леонидовна! – Миша даже поднял руку, чтобы обратить на себя внимание.

Ясно. Два центра, вероятно. Оба наглые, оба с претензиями. Один – интеллектуальный, другой – дебильный. Ведут борьбу с учителем и между собой. При случае могут объединиться.

– Я слушаю тебя.

– Можно поменьше внимания – туда? – Миша махнул рукой, не оборачиваясь. – Еще есть мы. И совершенно неинтересно все время слушать Громовского.

Я посмотрела на Колю Зимятина. Он спокойно и с интересом наблюдал за нашей очередной схваткой с Мишей и Ильей. Пока не вмешивался. Мне хотелось, чтобы он вмешался? Чтобы один семнадцатилетний мальчик начал защищать меня от других? Я привыкла быть младшей сестрой Андрюшки. Зачем я тогда поперлась в школу?

Всё, есть три человека как минимум, которые доброжелательно и… (чтобы не опережать события) скажем, – нормально отнеслись ко мне. Саша Лудянина, Коля Зимятин и еще полная девочка, имени которой я не знаю. Я посмотрела на нее. Она увидела мой вопрос. Вот именно не услышала – я ничего не говорила, а увидела.

– Оля, – представилась она, – Улис.

– Интересная фамилия, – сказала я и тут же подумала, что я сама провоцирую их на ответы, высказывания, реплики, шутки. Не стоит говорить лишнего, и они будут поспокойней. – Два «с»?

Я это зря спросила.

– С-с-с-с-с-с…. Пс-с-с-с-с-с… – тут же завелся Громовский, очень громко, очень нагло, показывая всё, что ему могло прийти на ум, если он у него есть. Когда он был маленький, то, наверно, был смешной и даже трогательный. Все время лез вперед… Как мой Никитос? Нет! Нет, конечно. У меня не может получиться такого педагогического результата, как Громовский. Сегодня же подумаю, как и чем оседлывать собственного обормота.

– У вас осталось двадцать минут, остальное время мы потратили на знакомство и выпендреж Громовского…

– Сергеев тоже… – Илюша Громовский не слишком громко, но внятно выругался.

«Ignore!» – сказала я самой себе.

– Ты сейчас записываешь материал на сайт Генпрокуратуры? – спросила я Громовского. – Нет? А жаль. А я вот Skype давно включила. Папа твой наблюдает за нашим уроком с большим интересом.

Громовский поднял белые глаза. Ясно. Били, бьют и будут бить. В восемнадцать лет купят квартиру, отселят и вздохнут спокойно.

– Западло, – процедил он сквозь зубы. – Чё, правда?

– Неправда. Но зато теперь я знаю твой маленький секретик.

– А вот можно до конца урока фамилию Громовский больше не произносить? – Миша обернулся к классу: – Народ, я прав?

Не могу сказать навскидку, что Миша был всеми признанным авторитетом в классе. Пока мне так не показалось. Кто-то ответил «Да!», кто-то промолчал, несколько девочек, которым надоело то, что происходило в классе, увлеченно склонились над одним планшетом.

– Я прошу, – повысила я голос, включив телефон в режим видеозаписи и подняв его повыше, – открыть тетради и написать ответы на следующие вопросы: «Мне близка мораль Толстого в том, что…»

– Мне мораль Толстого… – очень грубо выругался Илюся, не отрывая взгляда от планшета.

– Гром! – шикнули на него сразу несколько одноклассников.

Громовский поднял голову и увидел, что я снимаю его.

– Блин!.. – заорал он и сорвался с места.

Я не могла даже предположить, что лениво висящий на стуле весь урок парень сможет в два прыжка добежать до меня. И ловко выхватить мой телефон. И швырнуть меня изо всей силы. И, бросив телефон на пол, раздавить его одним движением.

– Ё-о! – выдохнул он, как заправский рэпер, не как хулиган из подворотни, срывающий сумки с женщин. Для него это было что-то вроде реалити-шоу – вроде и по-настоящему, и зрители смотрят. Все должно быть красиво. Илья отряхнул руки и нарочито не спеша, вразвалочку, вихляя тяжеловатым задом, пошел на место.

Девочки разохались, кто-то подбежал, помог мне подняться. Я встала. Я не ударилась. А если ударилась, пойму это позже. Мне не было больно. У меня тикало в голове, сильно, горячо, быстро, неровно стучало сердце, как загнанный зверек. Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук! И остановилось. Стало нечем дышать. Поплыло что-то перед глазами. Я схватилась за чью-то руку и за стол. Нет. Нет, я не упаду. Я двойню родила сама, носила до последнего дня двоих детей общим весом семь килограмм триста пятьдесят грамм.

Я родила. Я кормила до двух лет, я поднимала двойную коляску до лифта – по лестнице она не шагала. Я сильная.

Сердце снова начало нормально стучать, пелена перед глазами – рассеиваться. Я просто испугалась. Я не ожидала. Я растерялась, больше ничего. Я взглянула на часы и попыталась понять, сколько оставалось до конца урока. Не понимаю.

Я спросила у Саши, чье лицо все время было передо мной:

– Сколько до конца урока?

– Давайте вызовем врача, – ответила мне Саша. – И директора. Или Розу Александровну. Да?

– Нет.

Я подошла к окну и открыла его. Вдохнула морозный воздух. Я вспомнила, как Никитос упал утром в сугроб и хохотал. И как Настька гладила мою новую кофточку с жабо. И доверчиво смотрела на меня на улице. Как даже в утренней темноте был виден ее покрасневший от морозца носик. Какая ледяная ладошка была у нее. Как сто раз орал Никитос, убегая в свою младшую школу: «Пока! Пока, мам! Пока!» Я быстро всё это вспомнила, за полсекунды. Еще пару секунд подышала, посмотрела на искрящийся на деревьях снег. На младшую школу, как раз видную из моего окна. Моего… Да, теперь это мое окно.

Я повернулась к классу.

– Вон пошел из класса, Громовский! – четко сказала я.

– Чё? – спросил он.

Я подошла к нему и встала очень близко.

– Вон пошел из класса.

– Ребята, снимайте! – заорал Громовский. – Ой, меня ударили, меня учительница ударила! По почкам! По голове!

– Вон пошел из класса, Громовский, – в третий раз повторила я, стараясь говорить твердо, четко и уверенно.

– А потом что? – спросил он с интересом.

– Потом я вызову полицию. И попрошу составить акт.

– Да пошла ты! – постарался как можно легче ответить Громовский и подхватил планшет и сумку. – Но имей в виду, если со мной что случится на уроке – виноват препод. Если я вдруг отравлюсь никотином или клеем или порежу себе руку в туалете. Захочу покончить с собой. Я должен был быть на русском.

– Лучше штаны замой, ты сел на что-то, – сказала я.

Громовский инстинктивно схватился рукой за зад.

Класс, замерший в ожидании исхода боя, выдохнул и засмеялся.

Илья выплюнул из себя мат, изо всей силы толкнув дверь ногой. В принципе, можно считать, что он просто выругал дверь. Никто меня не заставляет примеривать эти грязные слова на себя.

Я посмотрела на класс. Саша Лудянина изо всех сил улыбалась мне. Оля Улис хлопала глазами, как будто говоря: «Все хорошо, все хорошо!» Коля опустил голову. Ему было стыдно – за всё, что было сейчас? За меня? За себя, что не вмешался? Не знаю, пока не знаю. Миша улыбался, но очень плохо. Ведь он тоже напал бы на меня. Но он не может, как Илюся. Не позволяет что-то. Пока не знаю – что. Должна понять. Если не хочу, чтобы эти дяди и тети в школьной форме меня уничтожили за неделю и на всю оставшуюся жизнь.

Я уже успела услышать, что в школе работает как минимум один человек, уничтоженный детьми. Продолжает работать. Ведет какой-то кружок во второй половине дня. Дети его всерьез не воспринимают. А остальные – уничтоженные – просто ушли из школы. Нет, я так не хочу.

– И тем не менее. Пишем, пожалуйста!

– Осталось семь минут от урока! – подал голос кто-то из тех, кто не проронил до сих пор ни слова.

– Значит, чтобы ответить на такой важный вопрос, у вас есть семь минут.