12 новых историй о настоящей любви (сборник)

Мне неловко стоять у доски без дела, так что я заглядываю в записи мистера Траута, чтобы узнать, что объяснять дальше, стираю с доски чертеж и начинаю новый.

– Итак, это алгебраическое доказательство, – говорю я. – «А» в квадрате плюс «b» в квадрате равняется «с» в квадрате.

Рисую на доске большой квадрат и внутри него второй поменьше, повернутый под углом, помечаю стороны. Я даже не оборачиваюсь, потому что знаю, что никто меня не слушает. Закончив, я откладываю маркер и смотрю в окно. Мистер Траут и его подруга, вальяжно расположившись на пледе, едят и болтают, будто в парке субботним днем. Весь класс смотрит в окно, наблюдая за ними.

Кроме Мими, которая смотрит на меня.

И вдруг я вспоминаю, как в первый раз я увидела ее, когда ждала Блейка под дубом, а она раздавала листовки.

– Ты из этой школы? – спросила она. Я покачала головой. – Так я и думала. Жаль, – а потом все равно дала мне листовку.

Спустя пару недель, под тем же деревом, мое сердце заколотилось, когда я увидела ее.

– Как дела в клубе? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Да так себе. Слишком много гетеро, слишком мало геев, а это не соответствует нашей задаче.

Рядом с ней стояли Трэвис и Хоуп.

– Нас не вини, – сказал Трэвис. – Мы просто хотели тебя поддержать.

– Да все равно. Похоже, что клубы – это не для меня, – заметила Мими.

И вот, спустя почти три года, пока наш учитель устроил пикник под окнами школы, а весь класс завороженно за ним следит, Мими поднимает руку.

– Да? – отзываюсь я.

– Почему ты ходишь на этот курс?

То ли из-за странности этого момента, то ли из-за того, что в окружении двадцати учеников, отвернувшихся от нас, кажется, что мы с Мими остались вдвоем в этом классе, я решаю ответить честно:

– Мне нужен был повод уходить из дома.

– Мы собираемся в поход, – говорит Мими два часа спустя. – Хочешь с нами?

Мы стоим на том самом месте, где мистер Траут и его подруга устроили пикник, а потом ликвидировали все его следы. Он вернулся в класс как ни в чем не бывало и отпустил нас на обед.

– Когда? – спрашиваю я у Мими.

– Завтра утром. Мы недалеко, на пляж Муир на пару дней.

– Вряд ли у меня получится, – отвечаю я. – Мне бы хотелось, но у меня другие планы.

– Вечеринка по случаю 4 Июля?

– Не совсем. Надо выбирать вещи для нового дома. С мамой.

– Очень жаль, потому что нам всем не помешала бы помощь с геометрией.

– А, так вам просто нужен бесплатный репетитор?

– Не только, – возражает Мими.

– Перемена кончилась! – кричит из кабинета мистер Траут. – И почему я должен вам об этом напоминать? У вас у всех в телефонах есть часы.

– Дерзкое замечание для человека, который устроил пикник посреди рабочего дня, – парирует Трэвис.

– Справедливо, – признает мистер Траут. – Но все равно я тут главный.

Я разворачиваюсь и иду обратно в класс.

В конце дня, выходя из кабинета, Мими протягивает мне записку. За все время нашего знакомства это второй листок бумаги, который она дала мне. Он больше, чем тот флаер – лист из тетрадки в клеточку, сложенный пополам. Там написано «На случай, если твои планы отменятся». Под текстом рисунок: палатка, пара деревьев, луна, звезды и костер. И приписка внизу: «кемпинг на пляже Муир, участок 12».

– Сперва выпьем кофе, – говорит мама. – А потом в магазин за шторами!

Она хочет, чтобы мы поехали на двух машинах, потому что у нее потом еще дела. Пока она заказывает два латте в кафе, куда мы обычно ходим, я выбираю столик и достаю ноутбук, чтобы показать ей папку с картинками, которые я выбрала.

– Так здорово! – говорит она, усаживаясь за столик. – Посмотри-ка на эту! Отличный цвет.

– Мне тоже нравится, – говорю я и листаю вниз, чтобы показать ей еще несколько похожих картинок. – Я подумала, что вообще-то это не так уж глупо – выбирать шторы, не зная, где мы будем жить. Может, это поможет нам придерживаться выбранного стиля.

– Ты у меня такая умница. Кажется, бариста назвал наши имена, – говорит мама. – Пойдем.

Мы приезжаем в салон текстиля и допиваем кофе у входа. Глядя на витрину, я понимаю, что нам будет из чего выбирать, и убеждаю себя, что мое приподнятное настроение – это хорошо и вовсе не значит, что я изменяю себе. Джессика всегда говорит, что чувства – сложная штука. Иногда они могут быть противоречивыми. И в них не всегда есть логика.

Я заглядываю в витрину, мой взгляд падает на образец ткани на стене.

– Кажется, я уже нашла один вариант, – говорю я маме.

– Где? – спрашивает она.

– Вон там, третья от нас.

Мамино лицо рядом с моим, я что-то показываю ей… Все это воскрешает какое-то забытое ощущение, из времен, которые были до того, как в моей голове возникла фраза «конец любви» и стала преследовать меня даже во сне. Мы выбрасываем стаканчики от кофе и заходим в магазин.

– А, это вы! – восклицает женщина за прилавком. – Ваш заказ у меня в кладовке.

– Какой заказ? – спрашиваю я.

Мама игриво пожимает плечами, как будто это все очень мило.

– Попалась! Я не удержалась, и заглянула сюда пару дней назад, и просто влюбилась в одну расцветку!

– А зачем тогда ты меня сюда привела?

– Нам же нужна не одна пара штор. Ну-ка покажи мне, что тебе приглянулось.

Я веду ее к стене, где висит образец, который я приметила с улицы, но вблизи ткань не такая, как я себе представляла.

– Отличные цвета! – говорит она. – Посмотри, что я выбрала, тебе понравится.

Продавщица выкладывает штору на прилавок перед мамой. Она сине-белая с орнаментом икат – вовсе не в турецком стиле и совсем не таких теплых цветов, которые мы выбирали.

– Ну разве не прелесть? К ним бы подошел журнальный столик в деревенском стиле и кожаный диван… – Она приподнимает брови и улыбается, выжидающе глядя на меня.

– Звучит неплохо, – выдавливаю я.

– Ну и хорошо, – говорит она. – А теперь у меня для тебя сюрприз. Нам нужно еще в одно место. Поезжай за мной!

Я следую за ней по шоссе, сквозь туннель и череду пригородов. Она сворачивает в жилой квартал, я за ней. Мы паркуемся перед новеньким многоквартирным комплексом. В одной руке она держит ключ, на другой болтается пакет со шторами.

– Что происходит? – спрашиваю я.

– Сейчас увидишь! – чирикает она и ведет меня по бетонным ступенькам к красной двери. Поворачивает ключ в замке, и мы оказываемся в пустой гостиной. – Сюрприз! Добро пожаловать домой, Флора!

Внутри у меня снова взвивается пчелиный рой, жужжит и бьется крылышками. У меня мутнеет в глазах.

– Ты издеваешься?

Она в замешательстве смотрит на меня.

– Тебе что, не нравится?

– Сюрприз, добро пожаловать домой?! Помоги мне выбрать шторы?!

– Флора…

Но я уже разворачиваюсь и выхожу из квартиры. Сбегаю по ступенькам, сажусь в машину и, не глядя на нее, уезжаю прочь. Я сама не знаю, куда еду, но вскоре мне приходится остановиться, потому что слезы текут ручьем, застилая глаза.

Я считала, что, когда люди разводятся, им положено из-за всего ссориться. Сражаться за дом, машины, мебель. За сохранившиеся свадебные подарки. За коллекцию картин, если вы из тех людей, кто собирает картины, а мои родители как раз из них. Я думала, при разводе людям хочется сохранить кусочки своего прошлого. Что ушедшие годы все еще что-то значат.

Я хочу оставить маленький диванчик. И кружки с маргаритками. И подставки для яиц. И придверный коврик, и бабушкин портрет, и лошадку-качалку, и обои. Пианино и ковер с индейским рисунком. И свою комнату, и папу. Я все хочу, все!

– Так мы все-таки тебе нравимся! – восклицает Трэвис, когда я вылезаю из машины и ступаю с гравия на траву.

– Конечно, нравитесь.

– Но ты не сидишь с нами в классе, – говорит Хоуп. – Нам обидно.

Они развалились на ярких разноцветных складных стульях. Мими опирается о пенек ногами, обутыми в ярко-красные сандалии, теребит расстегнутую лямку обрезанного комбинезона и улыбается мне. Я краснею, как будто снова в девятом классе. Но теперь мы обе стали старше и лучше умеем выражать свои желания.

– Я надеялась, что ты приедешь, – говорит она.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь легкомысленное и кокетливое, но вместо этого у меня вырывается всхлип. По щекам текут слезы. Этого я не ожидала. Я закрываю лицо руками.

– Боже мой, – говорю я. – Мне так стыдно. – Но, к счастью, я уже смеюсь и перестаю плакать.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Хоуп.

– Просто у меня был тяжелый… день? Месяц? Пара лет?

– Мы все думали, что с тобой такое. Сидишь на первой парте, ни с кем не общаешься, если не втянуть тебя в разговор.

– У тебя часто отсутствующий вид, – добавляет Трэвис.

– И грустный, – вставляет Мими. – Я помню, раньше ты гораздо чаще улыбалась.

– Родители разводятся, – говорю я. Я редко произношу эти слова вслух, разве что на приеме у Джессики. Развод – такая распространенная вещь. Ничтожная проблема по сравнению с действительно ужасными вещами, которые случаются со многими другими. Но, начав говорить, я вываливаю на них все.

– Они два года то сходились, то расходились. Пробовали пожить отдельно. Долгое время казалось, что они друг друга ненавидят, по-настоящему, лютой ненавистью. Но теперь решение принято окончательно, и ненависть прошла. Они, блин, веселятся. Папа начал насвистывать!

– Так вот почему ты записалась на геометрию, хотя сама могла бы ее вести, – говорит Мими. – А что с вашим походом в магазин?

Я качаю головой.

– Катастрофа.

– Ну что ж, – говорит Трэвис, – хоть тебе и пришлось бежать из дома, зато теперь ты оказалась в раю.

И это правда. Мы сидим посреди леса, но я чувствую запах океана. Над нами возвышаются секвойи, с ветки неподалеку взлетает стайка голубых птичек. Я смотрю, как они взмывают в небо, ныряют вниз, разлетаются и снова слетаются вместе и наконец скрываются из виду. Я поворачиваю голову и осматриваю лагерь. Две палатки, между ними аккуратно сложенные в рядок рюкзаки. Стулья расставлены вокруг костра, а рядом большой походный холодильник, обклеенный стикерами Калифорнийского национального заповедника.

Они явно профессионалы походного дела.

– Эй, – говорю я, – я так плохо подготовилась. Заскочила по дороге в супермаркет, но купила только зубную щетку.

– У меня палатка на двоих, – говорит Хоуп.

– А у меня есть запасное одеяло, – добавляет Мими.

Трэвис указывает на старенький «Вольво», который стоит неподалеку.

– У меня в машине запас толстовок, которого хватит на небольшую деревушку.

Как же приятно снова смеяться!

– Так что же заставило тебя отправиться в поход с кучкой отщепенцев? – спрашивает Трэвис.

– Почему это вы отщепенцы?

– Ну, для начала, – говорит Мими, – мы ни черта не смыслим в математике.

– К тому же мы все разных национальностей, – добавляет Трэвис. – Мими – наполовину кореянка, я – наполовину мексиканец, а Хоуп вообще гремучая смесь.

Хоуп кивает с притворной серьезностью и говорит:

– Полуфранцуженка, полуголландка.

– Кроме того, – продолжает Мими, – мы, пожалуй, единственная компания в истории старших классов, в которой никто никогда не ссорился, не влюблялся друг в друга и не целовался с чужими возлюбленными.

– В походах нам уютнее, чем дома, – вставляет Хоуп.

– За последние три года мы повстречали четырех медведей, но нас так и не съели.

– А еще, – завершает Мими, – мы никогда – ни разу! – не были на школьной дискотеке.

– Почему? – спрашиваю я.

– Мы вместо этого ходим в походы, – поясняет Хоуп. – Так повелось еще с бала выпускников в девятом классе. Правда, тогда нас не отпустили одних, и родители Трэвиса поставили палатку в паре участков от нас и приходили нас проведать каждые несколько часов.

– Это мило, – говорю я.

Мими добавляет:

– А однажды, в десятом классе, мы разбили лагерь во дворе у Хоуп.

– Это была вынужденная мера, – поясняет Хоуп. – Никто из родителей не был готов идти в поход в декабре.

– Ты рыбу любишь? – спрашивает Трэвис. – Мы готовим форель в честь нашего учителя.

– Серьезно?

– Ну, вообще-то мы всегда жарим на костре форель, но на этот раз в этом есть особый смысл.

– Плохие новости на алкогольном фронте, – говорит Хоуп, расстегивая один из рюкзаков. – Удалось раздобыть только одну бутылку, да и в той на донышке.

Трэвис изучает этикетку.

– Бурбон.

– В походах я предпочитаю чай, – говорит Мими, поднимая кружку.

– А ты взяла с собой чай?

– Тут мята повсюду растет, – поясняет Мими.

– Так ты что, просто нарвала мяты и бросила в чашку? – спрашивает Трэвис.

– Ну да.

– Гадость какая.

– Почему это? Я всегда так делаю. С чего это ты взял, что мятный чай – гадость?

– Но это же разве чай? – возражает Трэвис. – В моем понимании, чай – это сушеные листья.

Мими качает головой, широко распахивает глаза и смотрит в чашку.

– А мы даже в интернете посмотреть не можем! – говорит Хоуп.

– Возможно, мы так и не узнаем правды, – говорит Трэвис.

– А я хочу попробовать, – говорю я. – Твой чай.

Мими смотрит на меня:

– Значит, ты на моей стороне?

Я улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Вот попробую, и узнаем.

Она встает, ставит кружку на стул и идет по тропинке к кустику мяты. Я смотрю, как она срывает стебелек.

Наливает в жестяной чайник воду из бутылки и ставит его на огонь.

– А кружка у тебя есть? – спрашивает она. Я качаю головой.

Она заходит в палатку и через несколько секунд появляется с зеленой кружкой в руках. Я не могу удержаться от мысли о том, сколько раз ее губы касались края этой кружки. А теперь коснутся и мои. Она бросает на донышко мяту, которую сорвала для меня, заливает горячей водой и протягивает мне.

– Подожди пару минут, пусть заварится.

– Я тут подумала, – говорит Хоуп после ужина. – Насчет твоей татуировки. Если ты все-таки решишься, сделай тогда еще одну – на другой руке, с надписью «начало любви». И в зависимости от того, с какой стороны читать – справа налево или слева направо, – будет получаться, что любовь началась, а потом кончилась, либо что любовь кончилась, а теперь начнется снова.

Костер ярко пылает, освещая их лица.

– Но я думала, что любовь должна быть вечной, – возражаю я.

Трэвис вздыхает.

– Еще одна сказочка из тех, которыми нас пичкают в детстве. Ну, с другой стороны, они хотя бы счастливы.

– Ничего они не счастливы, – возражаю я. – Они просто вычеркнули свое прошлое.

Был один случай в январе прошлого года. Но мы с мамой делаем вид, что его не было. Праздники тогда состояли сплошь из стрессов и переездов. Всю дорогу до Портленда, куда мы всегда ездим на Рождество, мое сердце переполняло нетерпение: я собиралась открыться своим двоюродным братьям и сестрам, тете с дядей и бабушке. Я знала, что кто-нибудь непременно спросит меня, есть ли у меня парень – они каждый год это делают. И на этот раз я собиралась не просто ответить «нет». Меня так поглотили эти мысли, что я едва замечала, как враждебно настроены друг к другу родители. Я обратила на это внимание лишь по дороге домой, когда у меня в голове прояснилось. Они прожили вместе большую часть января, но дом превратился в минное поле: один неверный шаг, и к потолку полетят осколки снарядов или гостиную заполнит ядовитый газ.

В конце месяца папа переехал к своему другу в соседний город. Однажды я допоздна делала уроки, старалась сосредоточиться и решила, что дело пойдет лучше, если перекусить.

Мама сидела одна за кухонным столом.

– Знаешь, – ни с того ни с сего сказала она, – то, что ты решила рассказать родственникам именно сейчас, отнюдь не упростило ситуацию. Я не говорю, что ты во всем виновата, между нами и раньше было не все гладко, но этот лишний стресс, да еще на Рождество…

Я рассказываю об этом ребятам.

Мими говорит:

– Надеюсь, ты сказала ей: «Мам, это бред какой-то».

– Нет, – говорю я. – Этого я не сказала.

– Ну, надеюсь, еще скажешь.

Она делает глоток чая. Я тоже.

– Надеюсь, скажешь в ближайшем будущем.

– В самом ближайшем, – добавляет Хоуп.

– Скажем, завтра вечером, – предлагает Трэвис. – Прямо с порога.

– Погодите-ка, – говорит Хоуп. – А может, прямо сейчас?

Она встает на цыпочки и принимается размахивать в воздухе телефоном, пытаясь поймать сигнал, но тут я говорю:

– Нет, не сейчас. Точно не сегодня.

Костер начинает затухать – все еще горит, но уже не так бойко, как раньше.

Мими подливает мне в кружку кипятка.

– Ну и как тебе? – спрашивает Трэвис.

– Что?

– Чай.

– Только честно, – предупреждает Мими.

– На вкус совсем как мятный чай.

Трэвис удивленно поднимает брови.

– Ну, как скажете.

Становится слишком холодно, чтобы и дальше сидеть на улице. Я достаю из упаковки зубную щетку, откручиваю крышку на мини-тюбике зубной пасты. И тут вижу, как Трэвис выходит из палатки Хоуп со спальным мешком и подушкой в руках.

– О нет, – говорю я, – я что, твое место заняла?

– Не парься, – отвечает он. – Так даже лучше. Она вечно ко мне пристает.

– Ой, да ну тебя, – возражает Хоуп. – Ты мне как брат.

Он забирается в спальный мешок.

Мими говорит ему:

– Я бы пригласила тебя к себе в палатку, но тогда тебе придется спать буквально на мне.

– Дорогуша, – говорит Трэвис, – ты же сама знаешь, что я не хочу всю ночь слушать твой храп.

Он застегивает мешок, забравшись в него до самых бровей.

– Не задохнись там, – предостерегает Мими. – Что мы без тебя будем делать.

– Ладно, – говорит Трэвис и с головой прячется в мешок.

– У тебя есть все, что нужно? – спрашивает Мими.

Она дала мне два одеяла, а Трэвис позволил мне порыться в его машине в поисках дополнительных утеплителей. К счастью, он оказался из тех мальчиков, от которых приятно пахнет.

Я киваю.

Она говорит:

– Я так рада, что нарисовала для тебя тот рисунок.

– Я тоже.

– Ну что, увидимся утром? Ты же не передумаешь и не сбежишь, пока мы спим?

– Ни за что.

Она касается моего запястья.

– Тогда спокойной ночи.

Мы закрываемся в палатке. Как только Хоуп улеглась в свой спальный мешок, а я на свою груду свитеров, все шорохи стихли, и я слышу лишь звуки ночи. Ветер и сверчки. Смех где-то вдалеке, на другом участке.

Хоуп шепчет:

– Мои родители развелись, когда мне было двенадцать.

– Ой! Мне так жаль.

– Мне казалось, земля уходит из-под ног. Это было ужасно. Потом я привыкла, но дом так никогда и не стал прежним.

Крыша палатки прозрачная. Я вижу луну и звезды, и слова Хоуп кажутся такой же вечной истиной, как они. Как бы люди ни старались сосредоточиться на хорошем, пытаясь перенестись сразу в будущее, где все хорошо, правда заключается в том, что нельзя просто проскочить этот период – время, когда становится трудно дышать и ты чувствуешь себя совершенно беспомощным. Как будто кричишь, а никто тебя не слышит. Как будто счастливое будущее – миф, на который нельзя рассчитывать, и хочется только одного – бежать от всего этого.

Конец любви. Конец семьи. Ты больше не дочь двух человек, которые просыпаются в одной постели, ставят зубные щетки в один стаканчик, иногда закатывают глаза и вздыхают, иногда злятся друг на друга, но каждый вечер возвращаются в один дом и садятся за один стол.

– Нам осталось потерпеть всего год, – говорит Хоуп. – А потом у каждого из нас будет свой собственный дом.

– Ага, – говорю я.

– А пока можем ходить в походы.

Хоуп засыпает. Я лежу неподвижно и прислушиваюсь, ожидая, когда захрапит Мими. Ее палатка стоит совсем близко, но оттуда не слышно ни звука. Проходит так много времени, что я начинаю бояться, что скоро рассветет, а я так и не усну.

Делаю вдох.

«Она нарисовала мне картинку».

Делаю выдох.

«Она хотела, чтобы я приехала».

– Тут есть волшебное дерево, – говорит утром Мими. – Я хочу тебе его показать. После завтрака, конечно.

Как по волшебству возникают сосиски, картошка и яйца, которые волшебным образом одновременно оказываются горячими у нас на тарелках, хотя готовится все на костре на одной-единственной сковородке. Мы едим молча, пьем кофе, который Хоуп варит всем по очереди. Сквозь ветви деревьев проникает утренний свет. В воздухе пахнет костром, землей и океаном, а я не могу подобрать слово, чтобы описать свое состояние. Разве что «жива».

Потом мы с Мими идем к ее машине, садимся в нее вдвоем, и я трогаю кристаллики, которые лежат у нее на приборной панели: один прозрачный, один розовый, один желтый.

– А это зачем? – спрашиваю я.

– Мама заставляет меня всегда хранить их в машине. Она считает, что они меня оберегают.

У меня нет слов. Я не представляю себе, каково это – иметь маму, которая верит в такие вещи.

– Хорошо еще, они хоть на вид симпатичные, правда? – говорит Мими, и я киваю.

Она медленно едет по проселочной дороге, которая ведет к выезду из кемпинга, останавливается, чтобы пропустить группу детей. Когда они проходят, она ждет еще пару секунд, и вскоре на дороге показывается мальчишка, спешащий за остальными. Мими улыбается.

– Так и думала, – говорит она. – Всегда найдется отстающий.

Через десять минут она останавливает машину на крутом повороте, в котором на первый взгляд нет ничего примечательного. Ни зоны отдыха, ни знака – ничего, что бы указывало, что тут стоит остановиться. Я жду, что она скажет, что мы пропустили поворот, но она выключает двигатель и смотрит на меня.

– Готова? – спрашивает она, и мы идем вперед по узкой тропинке. Она ведет меня вверх по холму, сквозь деревья и папоротники, заросли травы и диких цветов. Мы ныряем под ветки и лавируем между кустами ежевики, и вот перед нами возникает поляна, а за ней, прямо под нами, океан.

– Вот это, – говорит Мими, – мое самое любимое место в мире.

Она ведет меня к волшебному дереву. Это не секвойя, не дуб, не сосна и не клен. Я вообще раньше не видела ничего похожего. Дерево старое, это сразу видно, но не такое величественное, как секвойя. В ширину оно больше, чем в высоту. Толстые ветви раскинулись во все стороны, а ствол покрыт узлами.

Мими забирается на услужливо протянутую ветку, залезает повыше. Я касаюсь коры и нащупываю место, откуда вылезает крошечный зеленый побег.

– Я хочу рассказать тебе одну историю, – говорю я. Мими кивает.

Она напоминает мне Алису перед путешествием в Страну чудес. Я тоже забираюсь на ветку и усаживаюсь, болтая ногами. Одно неловкое движение – и можно сорваться в океан, но я уже давно нигде не чувствовала себя так спокойно и безопасно.

То самое чувство, которого я ждала от летних курсов.

– Это про меня, мою маму и наш дом.

– Я очень хочу послушать, – говорит Мими.

У меня возникает такое же чувство, как на приемах у Джессики, когда я начинаю рассказывать ей что-то и тут же задумываюсь, зачем я это рассказываю. Но, как всегда говорит Джессика, надо же с чего-то начать.

– Мы купили дом, когда я была в седьмом классе, – говорю я. – Мама давно об этом мечтала. Раньше мы жили в доме, который был вполне ничего, но не очень красивый, а маме хотелось, чтобы все было как на картинке: крыльцо, большие окна и все такое. Чтобы было место, где разбить сад, и уютные ниши, и уголки. Она их просто обожает. Я, кстати, тоже.

Мими улыбается:

– Я это запомню.

– Папа часто работает по выходным, так что мы с мамой вдвоем ходили смотреть дома, выставленные на продажу. Мы несколько месяцев искали идеальный дом и нашли его. В нем было все, о чем мы мечтали. Он стоял на красивой улице, усаженной дубами, и стоил чуть дороже, чем родители были готовы заплатить. Они предложили свою цену, хозяева согласились, и вот тогда-то мы с мамой взялись за дело.

Поднимается ветерок, и я на несколько секунд замираю, наблюдая, как колышутся ветви над нами. Пытаюсь вспомнить, как все было тогда. Когда мне каждый день хотелось проводить с мамой.

– Мы спланировали каждую комнату – цвет стен, мебель. Мы прикладывали к стенам картины, чтобы найти для каждой идеальное место. Составляли длинные списки покупок. Выбирали обои для своих ниш и укромных уголков. Мне доверили выбрать обои для уголка под лестницей. Я выбрала обои под старину, с одуванчиками на розовом фоне. Мы поставили там маленькое кресло и столик, и на долгое время это место стало моим самым любимым в доме.

– Мы прочесывали лавки старьевщиков, охотясь за антиквариатом. Посещали аукционы, скупая картины. Ходили в галереи, сетевые магазины и шоу-румы. Я узнала, как сочетать разные цвета, орнаменты и текстуры. Как ухаживать за комнатными растениями. Каждый раз, как кто-нибудь делал маме комплимент по поводу дома, она говорила: «Мы с Флорой вместе все придумывали».

А теперь они просто все выбрасывают. Все. Как будто это никогда не имело значения. А я не могу подобрать слов, чтобы объяснить, что это значит для меня.