Лицей 2020. Четвертый выпуск

Грузчик уже водрузил лапы на плечи студента.

Грузчик был самаритянин, альтруист, благожелатель, время у него измерялось не минутами, а хо́дками, и в тяжёлый день (а это был тяжёлый день) Баканов представлялся наиболее лёгким и приятным грузом. И Розу грузчик знал, и начальнице он подмигнул, и вот так своими силами отделение вполне было способно отделаться от приставучих граждан.

Одной рукой он обхватил студента поперёк груди, отрывая от прилавка. Другой упёрся в плечо. Немного откинулся назад, дабы затылком Баканов не заехал по подбородку. Грузчик был сноровист. От синей фуфайки пахну́ло застарелым потом. Ноги студента (в прежней обуви) заскользили по линолеуму.

Тут произошло смятение, практически и немедленно разрешившееся.

В том самом окошке выдачи посылок, мимо которого грузчик протаскивал упрямца, была на верёвке подвязана шариковая ручка. Рядом крепилось лезвие для разрезания коробок. И обычно оно свисает на сторону служебную, внутрь склада, но в этот особенный день лезвие перекинуло на сторону клиентскую. И за острый якорь Баканов успел ухватиться.

Чрезвычайная грубость была менее неприятна ему, нежели факт, что коробка с новой обувью осталась на прилавке у Розы Твердыщевой. Что немало уже воспетые усы её не давали выпутаться хлебной крошке. Что книга жалоб распахнута, а в графе начинался недописанный отзыв (книга жалоб – место общее; зато почерки, манеры, изъяснения – совершенно индивидуальны), и вот уж отзыв категорически требовал завершения.

Студент упирался пятками в выступ порога, пока жилистая рука не перебралась с груди и не сдавила ему горло. Кто-то вошёл в отделение почты, освидетельствовал сцену и спешно покинул.

Баканов задыхался. Он не находил своё поведение нарушением общественного порядка, никак нет.

Отметим сверх прочего: он до сих пор и до самого исхода не произнёс ни единого звука, который бы не относился к делу получения отправления и оценки купленной обуви. Были вопросы, были несоответствия, была повреждённая обувь для носки поздней осенью. Не было угроз, ругани, выходок.

Конечно же, грузчик развлекался, и, мы признаемся, выше меры. Каждый, ожидая в очереди, склонен надеяться на обретение своего личного. А для этого легко готов принять сторону хозяина положения. Даже если хозяин лицом не вышел, плюётся, носит траур под ногтями и от слова “этика” у него свербит в одном месте. Важно же, что хозяин – то есть структура – превращается из средства доставки в некую власть благодаря своему положению в умах людей, а также – правилам.

Правила Баканов знал безукоризненно и в уме хранил порядок.

Хотя в этот особенный день нетрудно обнаружить некий сумбур его поведения.

Ситуация шла по колее, приемлемой для общего нрава, но никак не для Баканова, и тут ситуацию следовало переломить. Он воспользовался лезвием. Это даже и не лезвие было, а так. Заполированная грань металлической пластины; присмотритесь к вещице при случае. Без насильственного умысла – ни в коем случае! – студент, побагровев от удушья, употребил лезвие. Эдак веско.

Грузчик отпустил.

Нельзя сказать, чтоб от полученного дефекта пострадали функциональные свойства грузчика. Но и не был он незаметен.

Инструмент зарекомендовался положительно: Баканов им же перерезал верёвку.

Очередь из пяти человек растерянно смотрела мимо дотошного студента – на шаркающего вбок грузчика. Тот обхватил себя за горло, вжал голову в плечи. Бережно, словно опасаясь, что вся конструкция отлепится от тела и взмоет под потолок. Затем из-за целеустремлённого возвращения Баканова очередь слегка вдавилась внутрь залы. Заметим: отступила, попятилась, сохраняя строй и последовательность.

Дуплиное окошко оператора опять было доступно.

Кто, как не женщина, нуждается, а то и напрашивается на корректировку нрава?

И кто, как не женщина, менее всего подвластна корректировке, поправлениям, договорённостям и прочим ограничениям? Несколько лет назад наиболее выносливая в преодолении запредельного педантизма однокурсница имела опыт “встречаться” с Бакановым на протяжении семестра – а потом отчислилась. Но вопросы-то остались.

Вечные партнёры субъектов вроде нашего студента – вопросы.

Первым из очереди выбился лживый добряк – импозантный мужчина в пальто. Он улепётывал так, что споткнулся об грузчика, а затем об дверной порог. Женщина с ребёнком присела на единственный куцый стул у шаткого стола, потому как утомилась и к тому же не хотела верить в происходящее. Сарказм застрял у пожилой дамы в горле. “Чувака” стали снимать на камеру из дальнего угла.

Баканов отложил ручку, хлопнул ладонью по жалобной книге, нервно зевнул.

Левая рука, с резаком, оказалась возле обувной коробки. Студент решил, что испачкался своей же кровью, когда, несомый грузчиком, вцепился в лезвие. Он вытерся носовым платком. Потом по таинственному прозреванию, по особенному наитию он взял да и провёл резаком по картону, по следам на липкой ленте. В нужном месте железка соответственно ухнула наполовину в коробку и задела обувь.

Повторно ли?

– Что же творится, что же творится, о господи?.. – залепетала пожилая дама, но известное лицо промолчало.

– Вы по-прежнему утверждаете, что в этом отделении не вскрывали мою посылку? – спросил Баканов.

Уверенность Розы Твердыщевой не поколебал ни грузчик, сползающий по стенке, ни чёртов студент.

Они стояли друг против друга.

Под орлиным штандартом да на стеклянной границе. И пахло картоном, липкой лентой, по́том тяжёлого труда. Оказалось, через окно оператора можно проделать немалое. Грудью Баканов упёрся в прилавок, физиономией распластался о перегородку. Манипуляции посредством рук должны были вызволить Твердыщеву из аквариума. Чтобы та самолично осмотрела коробку, а не швыряла получателю. Отчасти же это был фарс, потому как коммуникация уже не имела смысла. Но вместе с тем выглядело и довольно смело. “Признайте, – хрипел студент, – что вы напортачили с посылкой, и я подпишу извещение”.

Настенные часы указывали на закрытие.

Как до́лжно поступить тому или иному легиону: подчиниться структурному распорядку или довести начатое до конца?..

Начальница скрылась. Роза Твердыщева некоторое время и уже сверхурочно уворачивалась от длинных рук клиентского возмездия. Наконец её достало и подцепило, потом подсекло, опять подцепило и как бы потащило на себя, но всё-таки она сорвалась и скрылась под столом. Оседала плавно, с русалочьей грацией, разве что скребя ногтями по столешнице.

При этом свойства почтового оператора (игнорировать, хамить, врать) были сохранены, однако же дефекты не были незаметны.

Волокита кончилась, пора было и честь знать.

Но тут дунул сквознячок. Кто-то новый за спиной крикнул раз-второй, и Баканова толкнуло под лопатку. Куртку на груди распахнуло, будто из тела выбили дух. Тем не менее великий педант удержал его присутствие, и мы разразились аплодисментами.

С потолка на осенний манер спорхнуло ещё немного побелки. Стёкла в окнах завибрировали. Наконец-то проснулся, расплакался ребёнок, а мать словно того и ждала – их вынесло вон. Выстрелило ещё раз, и Баканов навалился на прилавок. Пошарив руками в некоем припадке невралгии, он задел обувную коробку. По сравнению с оглушительным громом, что, казалось, как вырос из табельного оружия, наполнил отделение, так и воцарился в одной, натянутой как леска секунде, – по сравнению с выстрелом обувная коробка упала бесшумно.

Следовало бы уходить.

Пальба, во-первых, противоречила настроению студента. Во-вторых, не способствовала установлению справедливости. Настал исключительный случай, когда Баканов уже готов был капитулировать, махнуть рукой, уйти восвояси. Отзыв в книге жалоб был закончен. Роза Твердыщева была ему без надобности. Глупости какие… Усилия, с которыми она избегала объяснений, несоразмерны делу… Зачем юлить? Признайте, что с посылкой нечисто.

От некоего внутреннего раздрая он согнулся. Медленно сел на пыльный линолеум. Пол устилали осколки перегородки. Подбежали двое полицейских, шурша материями. Как-то избирательно ощупали. Забрали лезвие, залезли в куртку, нашли паспорт, полистали, отложили, прошлись по карманам, потом даже притронулись к горлу Баканова – но тут он дёрнулся. Безобразие!.. Далее, не обращая на них внимания, студент вытащил пару из коробки.

Разулся и натянул ботинки с сайта karmakoma.com.

В этот момент Баканов прозрел во второй раз. И даже не оттого, что Твердыщева всё-таки выплыла в зал. Растрёпанная и хромая, наверно, оттого, что набойка у неё слетела с каблука. На ходу оператор запахивалась в васильковый шерстяной жакет. Так споро закрывалась, будто под ним имела наготу.

Баканов получил посылку. Обрёл свою обувь. И будто умылся.

Он даже собрался расписаться в извещении.

Но бледная Твердыщева отклонила его побуждение и предложила кое-что получше.

Славного врага встретил наш герой! Почище иного друга он даёт зажить полной грудью. Твердыщева показала ему отодвинуть развязку сцены вдаль, расширить её, подобно звуковой стене, что одинаково обоих оглушила.

Твердыщева отринула правоту студента.

Затем она, жуя губами, закатывая глаза, ждала, когда Баканов разберётся со шнуровкой. А он любил шнуровать сложным манером: то ассиметрично, вкрест, то из-под – наружу, то снаружи – внутрь. Отняло это уйму времени, уже и скорая помощь прибыла. Отделение наводнила совершенно иная публика. Начальницу позвали за перегородку на опознавание, там что-то лежало и требовало от неё, и она прошла, расплылась, расфокусировалась, заскулила. Люди на минуту оторвались от грузчика. Тот сидел по стенке, свесив подбородок на грудь. И с таким собачьим выражением на лице, с безнадёжно пустыми глазами, настолько инструментально-брошенный, что эмоционально Баканов вмиг его простил.

Люди тоже зашли внутрь, перемолвиться с начальницей парой слов, и стали разевать рты.

Тогда Баканов встал, тщательно отряхнулся. В новой обувке, сопровождаемый Розой Твердыщевой, поначалу слабой походкой двинул на выход. На пороге ему захотелось обернуться в зал. Обстоятельнее изучить, что там да как, отчего шум. С другой стороны, почта – рассадник злотворства, как он убедился: кроме его непотребного случая, тут бывает и что-то масштабнее.

Обернуться категорически не позволили ботинки. Тяжёлая рифлёная подошва, обжигающее облегание стопы, твёрдость неподдающейся кожи. Новизна и крепкая вещественность. И этому он не смог и не захотел сопротивляться. Да ещё громоподобный выстрел застрял в ушах, отсёк всякие звуки, помешал бы общению. Сама Твердыщева виляющей походкой тянула студента вперёд.

Оператор шла попутно. В нечистом наряде – пыльной кофте, перекрученной юбке, и не слишком близко, и не слишком далеко, самовольно, но и всё-таки заодно со студентом. Оставалось только подивиться операторскому упрямству и нежеланию признавать очевидное. Такое отношение почты к клиенту и до ручки доведёт…

Итак, Роза настояла на своём. Прежде всего, уходя, им вдвоём было посильно поднять грузчика. Тот упирался, тыкал пальцем за спину, даже всплакнул. И за ручки его, за ручки они повели, усадили за руль.

Благо, эта троица никому теперь не мешала.

– И вот он всё стоит, и нудит, и нудит, и нудит…

– Мы горой были за девушку: “Молодой человек, прекратите”.

– А он вот прям ненормальный, и глаза горят!

– Конечно, там покорёжило посылку. Но это сплошь и рядом. Буйствовать-то отчего?

– Я тоже ему: “Чувак, ты не прав, кончай допрос…” Он достал ножик, принял позу…

– …тут – дыщ! Приехали.

На крыльце отделения их встретил застывший день осени.

От мутного солнца отре́зали по куску жестяные крыши. Длинные тени наплывом скрывали человеческую суету. Люди опрашивали теперь женщину с ребёнком. Зеваки толпились, жужжали, и стоило труда через них протолкаться. Обходя скорую, Баканов встретился взглядом с той пожилой дамой из очереди. Не напрямую, а через боковое зеркало заднего вида. Дама грохнулась в обморок, и её обступили, и врач уже распахнул чемоданчик.

Левой-правой: студент топтал пожухлую листву, а казалось – мириад заполненных квитанций, счетов, извещений, заявлений. Подошвы оставляли ровный рельефный след, левой-правой, эти долгожданные ботинки печатали зигзаги на отжившие узоры.

Чем ближе троица подступала к почтовому уазику, тем ровнее шагал и грузчик. Воистину мастера оживлял станок! Сама полоса триколора, горизонтально летящая по синему корпусу, дала троице что-то вроде отдохновения. Эмблематический орёл о двух головах здесь гораздо больше походил на гербового. И сами модерновые буквы “Почта России” обернулись эдакой хлебобулочной боковитостью.

Стёкла от дыхания Баканова и Розы Твердыщевой покрылись инеем, и поначалу студент их оттирал рукавом, но позже решил опустить. Пока он это проделывал, то не заметил, что машина пошла без зажигания. В зеркалах заднего вида отражался хор очереди, бесконечный хор, бесконечная очередь, и, возможно, он-то и дал первоначальную тягу своей реактивной и самозарождающейся полифонией, а уже потом включилось целеустремление этой необоримой парочки: Розы Твердыщевой и Баканова.

Клиент и оператор сплелись в извечной борьбе. Их заключил под крышей уазик-“буханка”, осенённый общим знаменем.

Ботинки жгли ноги.

И чем отчётливее студент ощущал новизну обуви, различал нюансы соприкосновений на пятке, на поджатых пальцах, в прогибе стопы, тем сильнее давил угрюмый грузчик на газ.

Ещё до наступления темноты они остановились у Автоматизированного сортировочного центра Почты России. Так-так, кивала Роза Твердыщева, ты этого хотел? И Баканов, вытащив обоих спутников, трижды вокруг центра обошёл. Дождь ошпарил холодом. Вряд ли в этой трапециевидной коробке потрепали его посылку. Конвейеры, системы упорядочивания, дикая скука… Чем дольше он бродил, тем явственнее вело дальше, а ум распространялся обширнее, будто бы и дело всё состояло отнюдь не в АСЦ, а гораздо глубже. Роза Твердыщева хромала, бесшумно посылала студента вперёд, – и мы с ней были согласны.

Они отправились дальше, к истокам.

Ботинки жгли ноги; нога давила на газ; уазик-“буханка” мчался ямским экипажем.

Не то закостеневший в дрёме, не то сосредоточенный на самоощущении ног, Баканов непозволительно поздно заметил: габаритные огни-то не горят. Выглянув наружу, смутился и тем, что выхлопные газы не вьются следом. Наконец, и приборная панель не светилась; лежали стрелки индикаторов. Да, студент был одновременно убаюкан ездой и неприятно поражён тому, как порезанный язычок ботинка змеиным жалом впивался в кожу. Да, он отдал вожжи правления грузчику, но не подписывался перемещаться в транспорте, нарушающем правила дорожного…

Тут они оказались у Авиационного отделения почтовой перевозки.

Пулковская таможня могла потрепать его обувь, вполне могла, но время было совершенно неподходящее для выяснений, и Баканов помаячил вокруг помещений, сокрытых от посторонних, прикинул, с чем ему сунуться внутрь, кому предъявить, каким образом, да сколько ещё ждать утра (наручные часы встали), да смутился, потому что оставил вскрытую коробку в самом почтовом отделении. Оплошность!

В сердцах он плюнул, и Роза Твердыщева кивнула.

“Вы по-прежнему утверждаете, что в своём отделении не портили мою посылку?” – Баканов пошлёпал губами безо всякого звука.

Едем дальше, – махнула грузчику упрямая Твердыщева, и обоюдная принципиальность толкнула “буханку”.

По причудливой, но неоспоримой логике они устремились в аэропорт самого отправления, и студента опять смутило, поверх прочего, что грузчик не нуждается в навигации. Но Роза-то была в нём уверена. Тогда Баканов попытался восстановить ощущение времени. Неприятно поразился тому, что давным-давно не ходил в туалет, даже растерялся и пригладил вставшие дыбом вихры на висках. Но опять же, вспомнив дневное происшествие, списал уснувшие потребности на нервное потрясение мочевой системы.

Они направились к государственной границе, укутанной тьмой.

Вплотную приблизившись, нашли, что путь им освещается лишь двухголовым орлом с правой двери, а луны нет, родные леса поредели, и распростёрлась колючая кустарниковая чаща. Петляющая грунтовка исчезла. Потребовалась вся выдержка, всё упорство троицы, чтобы сквозь эту чащу прорваться. Местность правдоподобно смахивала на финские болота. В лобовое стекло бил ветер. Тут уже и не было тверди, и они увязли, помыкались, свернули в холодной пустоте за пригорок, где высилась простая изба, потом за другой пригорок, где воткнулись резные идолища, что угрюмостью превзошли даже грузчика.

В один вполне ожидаемый момент “буханка” выкатилась на пологий песчаный берег. Другой край реки от Баканова скрыл туман. Этой клубящейся трясиной, смазывающей сон и явь, стало заволакивать порядком замученный ум. Но студент не зря многие годы пестовал дисциплину.

Выбрался.

С каждым шагом новая обувь нравилась ему всё меньше.

У берега глянцево-чёрных вод, не льющихся, но хрустящих, напоминающих о пластиковой упаковке посылки, обозначился паромщик. Был он в костюме любителя рыбалки из палаточной ткани. Махнул, мол, ищешь заграницу? Баканов кивнул. Паромщик протянул серую ладонь, требуя платы за перевоз. Роза Твердыщева образовала неприличный жест, усиленный красным маникюром: мы сами себе паром! дубина, не узнал тачку?!

И шлёпнула грузчика (не без игривости) по плечу.

Уазик тронулся и вошёл в реку.

Паромщик остался в безмолвной растерянности, и уныло, кучерявясь петлями, свисала с его удочки леска.

Салон быстро наполнился чёрной водой, а с нею и всякой дрянью вроде лягушек, мокриц, водомерок и мелкой рыбни. Оставалось удивляться тому, что дно не уходит вниз и двигатель безразличен к влаге. Тем временем промокшие ботинки стали совершенно негодны для студента, а экспедиция вырвалась из вод на сушу.

Двери распахнулись.

Вся водяная дрянь выплеснулась наружу, заскользила, засочилась вместе с героями. И тут было уместнее уже добираться пешим ходом, потому как уазик путал дорогу со мглой, ветер стал тенью, а движение – терпением. Почва была всё зыбче. Баканов только и держался, что ботинками да педантичностью. На исходе сил, когда идти за справедливостью стало невмоготу, Баканов обернулся к Розе Твердыщевой. Искал поддержки. Ведь находясь по разные стороны в споре, в поиске-то правды были они заодно.

Тут спутница проделала фокус.

Роза Твердыщева со смаком слизнула красным языком свою хлебную крошку. Баканов моргнул, и хаос будто отступил.

Опять вспыхнула светом галогенок приёмная зала, и опустилась стеклянная перегородка, и вернулись стены и куцая утварь. Запахло бумагой и картоном, всё – истинная истина как будто. Почта. Только без очереди. Неправильная почта… На прилавке студента ждала открытая книга жалоб. Напомним: всякий отзыв высказывает предприятию, по сути, единое: “Я – или последствия меня – возымеют действие. Я вернусь”.

Баканов кивнул, вспомнив разом тысячи своих замечаний, кивнул острым подбородком так, словно карму свою прокомпостировал.

Баканов склонился в окошко и протянул нам извещение.

Мы закрыли рот, и гром последнего выстрела иссяк. Слова обрели слышимость. Студент указал на ноги: ботинки облепили стопы его козлиными копытцами. Каков наш улов!

– Ваша работа?

– Тебя мы ждали, – сказали мы без обиняков. – Приманка наживлена. Заострён крючок. Ты видел ад, ответь же: кто, если не ты, упорядочит эту баламуть? Кто потянет? Откорректирует, поправит, выяснит в подробностях сверхточных. А то мы порядком косноязычны, небрежны, да и времени не считаем… Видишь ли, здесь дней нет. Или день всегда один, и потому особенный. И поступает чрезвычайная масса отправлений. Всё измысленное рано или поздно отправляется к нам – из филиалов. Пришлось ускорить твой приход, поэтому извиняй за анимацию. Пока ждали, мы лишь могли, что развлекаться словами… Ну, – мы вгляделись в извещение, – распишись, прибывший!

– Во-первых, всё было совсем не так, – сказал нам Баканов.

– Тогда как ты себя чувствуешь?

– Как перевёрнутая клепсидра.

– Точно подмечено… А во-вторых?

– А во-вторых… – Баканов прищурился.

Из наведённых, обманчивых стен почты засочился мрак. Проступили тени праха, и костяные колёса, и медузы пламени. Аберрации отделения. Проступили и, окружив людей, – содрогнулись. Замерли рогатые псы, скользкие птицы, бумажные змеи, иная неведомая чертовщина, оживавшая от шариковой ручки на привязи. Какую только дрянь не предвидит скучающий на почте умишко! Всё это нашлось сквозь обман. Всё – и сущее ничто – рядом с нашей троицей…

Роза Твердыщева положила руку на плечо Баканова.

Грузчик выпятил грудь.

Где-то вдали проснулось, разразилось неумолимой латынью радио “буханки” – словно луч света дотянулся. И это будто отбросило нас назад. Но и мы готовы были плодить слова, блудить словами и громоздить смыслы…

– Во-вторых, – насупился Баканов, – это не мой размер.