Забвение
Не смотрел человек наверху и на них, видели самые пытливые зрители, – на самом деле он смотрел на себя и бережно извлекал из альпинистского пояса для инструментов блестящий сверток то ли из фольги, то ли из майлара и, аккуратно встряхнув, словно разворачивая полотенце, раскрыл его, а затем поднял обе руки, накинул поверх головы и капюшона и закрепил маленькими защелками или липучками на плечах и у низа горла. Это какая-то маска, высказал мнение длинноволосый велосипедист, который всегда носил в рюкзаке маленькую игрушечную подзорную трубу, хотя, за исключением двух отверстий для глаз и одного большого – для присоски на лбу, эта штука оставалась какой-то слишком мятой и опавшей, будто бы сдутой, чтобы разобрать, чьи конкретно черты должны представлять микротекстурированные линии на майларе, но даже на таком расстоянии маска казалась пугающей, мешковатой, гидроцефальной и карикатурно-нечеловеческой, а крики и восклицания уже стали громче и лишились прежней самоиронии, несколько членов наблюдающей толпы невольно отступили на улицу, затрудняя дорожное движение и вызывая краткую какофонию гудков, когда фигура положила обе руки на белый мешок на лице и с каким-то звуком влажного поцелуя от задней головной присоски исполнила полуоборот, в результате чего теперь оказалась лицом к окну и плотно прижималась к нему носом и губами обмякшей маски и ярко-оранжевой присоской на лбу – снова спровоцировав бог знает какую реакцию от штата сотрудников журнала «Плейбой» с обратной стороны стекла, – вслед за чем потянулась и извлекла из рюкзака что-то вроде маленького генератора или, может, водолазного баллона с тонким шлангом – либо черным, либо темно-синим и кончающимся странным патрубком, приспособлением или переходником в форме треугольника, наконечника стрелы или буквы «D», после чего подвесила баллон на ремнях и тросах к спине гортексового костюма и бросила темный шланг с патрубком безнадзорно болтаться над концентризированным задом и легинсами, так что, когда фигура продолжила свой мастерский подъем с окна восьмого этажа по методу противоположных рук и ног, теперь она уже обросла какой-то вялой наголовной маской или шаром, наспинным кислородным баллоном и откровенно демоническим хвостом и вообще представляла вид такой сложный и непохожий ни на что в визуальном опыте любого участника толпы (по-прежнему растущей и все более рассеянной – некоторые люди еще оставались на проезжей части и начали суетиться), что несколько мгновений царила мертвая тишина, пока индивидуальные неокортексы обрабатывали визуальную информацию и сканировали память в поисках какого-либо прецедента, а может, комбинации живых или просто подвижных явлений, которые напоминала или предполагала эта фигура. Маленький ребенок в толпе заплакал, потому что ему отдавили ногу.
Теперь верхолаз куда менее походил на человека, и тем, как он карабкался вверх, сначала поднимая левую руку / правую ногу, а потом правую руку / левую ногу, еще больше напоминал арахнида или ящера; так или иначе, фигура по-прежнему оставалась чертовски гибкой. Некоторые из покупателей «Гэпа» уже вышли на улицу и присоединились к толпе на тротуаре. Фигура с легкостью покорила этажи с восьмого по двенадцатый, затем передохнула, прикрепившись к окну тринадцатого (или, возможно, внутренне считавшегося четырнадцатым) этажа, чтобы нанести на присоски какое-то клейкое или чистящее средство. Ветер на стотридцатиметровой высоте, наверное, был очень сильным, так как каудальный шланг бешено мотался во все стороны.
Также некоторые люди в передней части толпы, собравшейся на тротуаре и проезжей части, не могли удержаться и не взглянуть на свое собственное и коллективное отражение в витрине «Гэпа». Криков или восклицаний «Прыгай!» больше не слышалось, но среди самых молодых и сведущих в СМИ зрителей начались рассуждения о том, что это может быть каким-то пиар-трюком для рекламы продукта или услуги или что, возможно, верхолаз – кто-то из городских нонконформистских сорвиголов, которые покоряли высотки, а потом спускались с них на парашюте и сдавались полиции, посылая воздушные поцелуи в новостные камеры. Кто-то высказал мнение, что для подобного трюка ввиду большей высоты и видимости лучше подошли бы башня «Сирс» или даже Хэнкок-центр, если это вообще трюк. Первые две патрульные машины прибыли, когда фигура – к этому времени даже в игрушечной подзорной трубе она казалась совсем маленькой и почти целиком скрывалась из вида, преодолевая каждый новый карниз, – висела, закрепившись налобной присоской у окна пятнадцатого этажа (или, возможно, шестнадцатого – в зависимости от того, был ли в здании тринадцатый этаж; в некоторых бывает, в некоторых нет), и как будто доставала из нейлонового рюкзака новые предметы, собирала их, потом раздвинула какое-то приспособление на длину руки, а затем присоединила к ней другие детали поменьше. Возможно, как раз из-за патрульных машин у обочины и их аляповатых маячков множество других машин на Гурон-ав. притормозили или даже остановились у обочины посмотреть, что произошло, убийство или арест, из-за чего одному офицеру пришлось посвятить все время регулировке движения, чтобы автомобили ехали дальше и не заблокировали улицу окончательно. Пожилая афроамериканка, которая одна из первых остановилась и взглянула наверх, теперь широкими жестами всех четырех конечностей давала показания или воссоздавала для полицейского все, что видела до этого момента, и между делом поинтересовалась, не знает ли он, что это: может, подъем фигуры в странном костюме на самом деле лицензированный трюк для фильма, коммерческого телевидения или кабельного канала, и тогда некоторым другим зрителям пришло в голову, что восхождение гибкой фигуры, возможно, снимают с верхних этажей одного из соседних серийных небоскребов, и немало вероятно, что в высоком сером головокружительно флешированном старом здании, стоящем прямо напротив северного фасада д. 1101 по Вост. Гурон, прямо сейчас находятся камеры, кинобригады и/или знаменитости; и определенный процент зрителей из арьергарда толпы развернулся и задрал головы, чтобы оглядеть окна на южной стороне того здания, правда все окна были закрыты, но это ничего не значило, ведь, согласно городскому постановлению 920-1247(д), в постройках коммерческой зоны как владельцам, так и арендаторам запрещено устанавливать открываемые окна выше третьего этажа. Оставалось неясным, односторонним было стекло у старого здания напротив или нет, потому что угол полуденного солнца, теперь почти прямо зависшего в небесной щели над улицей, вызывал ослепительные блики в окнах этой древней высотки со шпилями, и некоторые из окон с яркими отражениями фокусировали и отбрасывали свет, похожий чуть ли не на лучи прожекторов, на поверхность изначального здания, где и теперь фигура в маске, с баком, хвостом и полуавтоматическим оружием или предметом, похожим на него, – ибо именно им он казался, эта сборная конструкция из рюкзака, наброшенная на спину субъекта под легким поперечным углом так, что разложенный приклад покоился на маленьком сине-белом баке для, предположительно, миниатюрного боевого противогаза или даже, хоспади спаси и сохрани, огнемета или приблуды по типу распылителя биохимического аэрозоля типа как у Клэнси, отрапортовал офицер с казенным биноклем высокой кратности в рацию, каким-то образом прикрепленную на манер эполета к униформе, так что ему нужно было только склонить голову и коснуться левого плеча для контакта с другими офицерами, сирены чьих разогнавшихся сине-белых «Монтего» доносились, судя по звуку, от Университета Лойола, – продолжала карабкаться вверх, а именно на д. 1101 по Вост. Гурон, так что вокруг нее плавали квадраты, маленькие прямоугольники и параллелограммы света высокой интенсивности и подсвечивали окно шестнадцатого или семнадцатого этажа, по которому она и сейчас карабкалась с бесстрашной легкостью вместе с прикладом и сложенным стволом как будто бы полностью автоматической М16, просунутым в пришитые на левом плече гортексового костюма петли, чтобы не затруднять движения левой руки с наладонной присоской во время подъема на окно, добравшись до которого фигура снова присела на карнизе, а длинный шланг приспособила под собой, так что всего пара его футов торчала между ног, неподатливо покачиваясь на ветру. Вокруг плескался отраженный свет. Стайка голубей или горлиц на карнизе смежного окна встревожилась и встала на крыло, перелетела через улицу и перегруппировалась на карнизе противоположного здания ровно на той же самой высоте. Теперь фигура вроде бы извлекла из скалолазного пояса какую-то рацию, сотовый телефон или записывающее устройство и говорила с ним. Ни разу она не взглянула вниз и не обратила внимания на толпу, собравшуюся на тротуаре и проезжей части, на крики и поощрения, раздававшиеся с каждым преодоленным окном, или на полицейские машины, которые к этому времени припарковались по всей улице под разными углами, испуская сложный свет, тогда как еще две патрульные машины с боков заблокировали Вост. Гурон, встав на крупных перекрестках.
Прибыла машина ЧПД, высыпали пожарные в тяжелой форме и начали мельтешить без видимой цели. Также в округе до сих пор на глаза не попадались фургоны, оборудование или мобильные камеры СМИ, самым сведущим зрителям это казалось дополнительным подтверждением того, что восхождение может быть какой-то лицензированной и подготовленной заранее корпоративной промоакцией, трюком или уловкой. Последовали споры, в основном благодушного характера, но их вскоре пресекли несколько слушателей поблизости. Новый усиливающийся ветер на уровне земли принес запах жареной еды. Прибыла иностранная пара и начала продавать футболки с принтами, не имеющими ничего общего с происходящим. Наряд полиции и пожарных вошел с северного фасада 1101, чтобы занять позицию на крыше здания, топоры и каски пожарных вызвали небольшую панику в «Гэпе» и пробку во вращающихся дверях здания, после чего один человек в солнечных очках «Оукли» осел на пол и схватился то ли за грудь, то ли за бок. Несколько человек в тылу толпы вскрикнули и показали на, по их словам, движение и/или блик объектива на крыше противоположного здания. По толпе разошлись контрспекуляции о том, что все это специально задумано как подражание медиатрюку и что оружие, которое фигура сейчас неудобно прижимала спиной к окну, настоящее, а смысл в том, чтобы забраться достаточно высоко, своим крайне эксцентричным видом привлечь толпу побольше и затем без разбора начать поливать ее огнем из автомата. Бесхозные автомобили на обочинах по обеим сторонам улицы теперь пестрели штрафами под дворниками на лобовом стекле. Из каньона или расщелины коммерческих строений вдоль улицы было слышно, но не видно вертолет. Теперь в небе над головой плыли один-два пальца перистых облаков. Некоторые зрители ели крендельки и сосиски, купленные у уличных торговцев, пока ветер хлестал их бумажными салфетками, заткнутыми за воротники. Один офицер держал мегафон, но, кажется, не мог его включить. Кто-то оступился с крутого бордюра и подвернул лодыжку или ногу; ему оказывал помощь санитар, пока пострадавший лежал на своем пальто и смотрел прямо вверх на маленькую фигурку, к этому времени вставшую на ноги и распластавшуюся под семнадцатым/восемнадцатым этажом, как будто оставаясь на месте, прикрепившись к окну в ожидании чего-то.
Отец Терри Шмидта служил в вооруженных силах США и в возрасте всего 21 года при исполнении получил звание офицера, а также «Пурпурное сердце» и «Бронзовую звезду», на гражданке больше всего на свете орденоносный ветеран – это так и виделось по его лицу – любил полировать туфли и пуговицы на своих пяти пиджаках, чем и занимался каждый воскресный день, и безмятежная концентрация на его лице, когда он присаживался на газету с баночками, туфлями и замшевой тряпкой, стала важной и практически не поддающейся анализу частью в решимости юного Терри Шмидта когда-нибудь в будущем внести какой-то вклад в жизнь людей. Правда, не когда-то, а уже сейчас: время, естественно, пролетело незаметно, как поют во всех поп-песнях, и показало, что Шмидт-младший не такой уж особенный или привилегированный.
В последние два года «Команда Δy» стала функционировать как «Пойманная фирма», так это называлось в рекламной индустрии: с контрактной точки зрения она занимала место где-то между дочерней компанией «Ризмайер Шеннон Белт» и внешним подрядчиком. Под руководством Алана Бриттона «Команда Δy» влилась в общий тренд индустрии на подобную «Пойманную» консолидацию и более-менее перестроилась, став, по сути, научно-исследовательским бюро «Ризмайер Шеннон Белт Эдвертайзинг». Новый статус «Команды Δy» задумывался так, чтобы снизить бумажный оборот РШБ и максимизировать налоговые преимущества тестирований с помощью Фокус-групп, которые теперь можно было заносить на счет клиента и списывать как научно-исследовательские расходы по субподряду. Также «Команду Δy» (теперь компания, согласно § 1361–1379 НКСША, классифицировалась как находящаяся в собственности сотрудников корпорация с совместным налогообложением) ждали значительные зарплатные и льготные преимущества. Главный недостаток, с точки зрения Терри Шмидта, заключался в следующем: не было никаких механизмов для того, чтобы сотрудник «Пойманной фирмы» мог совершить горизонтальный переход в саму «Ризмайер Шеннон Белт», в чьем подразделении НПИР разрабатывались стратегии исследования рынка, тем самым кто-нибудь вроде Т. Э. Шмидта даже теоретически не имел возможности хоть как-то повлиять на проектирование и анализ исследований. В рамках «Команды Δy» единственным возможным направлением для Терри Шмидта была позиция Старшего директора отдела исследований, ныне занятая все тем же темным, лощеным, льстивым эмигрантом (с детьми в колледже и женой, которая, казалось, все время была готова разрыдаться), усложнившим профессиональную жизнь Дарлин Лилли в прошлом году; и, конечно, даже если «Команда» проголосует и вынудит Алана Бриттона сместить Роберта Авада и если потом (что, мягко говоря, маловероятно) оглушительно невыдающегося Терри Шмидта выберут и успешно представят остальному высшему эшелону «Команды Δy» в качестве замены Авада, пост СДОИ на самом деле был не особо значительным, в обязанности Старшего директора входило только наблюдение за шестнадцатью полевыми исследователями-винтиками, вроде самого Шмидта, плюс проведение бессвязных презентаций для новых работников, плюс, конечно, контроль за переводом данных ЦФГ в статистически разнородные итоги, происходящим на коммерчески доступном оборудовании и не требующим ничего особенного сверх добавки четырехцветных графиков и огромного количества жаргона с изобилием акронимов, чтобы исследование, которое провел бы любой компетентный десятиклассник, казалось запутанным и многозначительным. Хотя, конечно, еще были рабочие обеды, гольф и лесть нпировцам из РШБ, и полноценная трехчасовая презентация результатов полевых исследований в конференц-зале наверху – еще больше и дороже обставленном, – где Авад, его безмолвный и призрачно-худой аудиовизуальный техник и избранный член соответствующей полевой команды представляли цифры и графики и способствовали мозговому штурму нпировцев из РШБ и глав креативного отдела и маркетинга по прикладным применениям исследований для кампании, в которую на этой стадии РШБ уже инвестировало столько, что изменить в ней можно было только самые эфемерные или декоративные элементы. (Ни Шмидта, ни Дарлин Лилли ни разу не выбирали в помощь Бобу Аваду на этих ПК[6] – по причинам в случае Шмидта даже слишком очевидным.) То есть, другими словами, хотя никто не говорил об этом вслух, реальная функция «Команды Δy» – представлять «Ризмайер Шеннон Белт» те тест-данные, которые РШБ потом может извратить и представить Клиенту в качестве подтверждения здравости той самой ОКК[7], за которую РШБ уже выставила Клиенту счет на миллионы долларов и которую не могла бы исправить, даже если бы тест-данные оказались отрезвляюще мрачными или малоперспективными, – и негласной работой «Команды Δy» было предотвращение именно такого нежелательного результата, ей она успешно занималась, просто выбирая столько разных Фокус-групп и фокусов, так барочно варьируя формат и контекст тестов и в стольких разных модальностях модерируя разные ЦФГ, что в итоге было проще простого избирательно взвесить и скомпоновать данные так, как только будет угодно подразделению НПИР РШБ, и потому в реальности «Команда Δy» находила не информацию или даже статистическую аппроксимацию информации, но скорее ее энтропическую противоположность – каскад случайного шума, предназначенного запудрить мозги фирме и ее Клиенту, чтобы все с облегчением выдохнули при отмашке для ОКК, причем в текущем случае сама «Мистер Пышка Компани» уже так серьезно инвестировала в кампанию, что не смогла бы ее свернуть и, более того, даже отстранила бы РШБ, если бы тесты показали какие-то существенные проблемы, потому что в родительской компании «Мистера Пышки» утверждены очень строгие нормативные пропорции для затрат на научно-исследовательскую маркетинговую работу (= ЗНИМР) по отношению к объему выпуска (= ОВ) – пропорции, основанные на функции Кобба-Дугласа, где значение
Ничего удивительного, что маркетинг пирожного очевидно Теневого класса с высоким содержанием сахара и холестерина представил существенно больше вызовов, чем обычная кухня разработки и производства. Как и большинство Антитрендовых продуктов, «Преступление!» шло по тонкой грани между презрением потребителя к аскетическому давлению тренда ЗОЖ и чувством вины и беспокойства, которые инстинктивно ощущает любое животное, отбиваясь от стада, – и успешным Теневым продуктом считался тот, что сумел позиционировать и презентовать себя в таком свете, чтобы резонировать сразу с двумя этими внутренними потребностями, говорил модератор Фокус-группе, заключая слово «стадо» в интонационные кавычки, слегка меняя голос и выражение лица. Стыд, удовольствие и их тайный (буквально чуланный) альянс, достигшие идеальной пропорции в роликах «Эриксон»-ДДБН, стали этапным примером подобного многостороннего питча, говорил Терри Шмидт (снова поддевая Авада, при такой мысли от тайного пробирающего восторга подмывало проказливо подмигнуть детектору дыма), как и каламбур в брендовом названии «Джолт-Кола», где «джолт» – «удар тока» – предназначался и для нервной системы индивидуума, и для тирании разбавленных и невинных безалкогольных напитков в эпоху модной самоотверженности, как и, конечно, лицо-символ на качественной банке «Джолта», с выпученными косыми глазами, электрифицированными волосами и жуткой флуоресцентной бледностью серверной комнаты: ведь «Джолт» старался позиционировать себя как напиток для отдыха ботаников и задротов цифровой эпохи, одновременно признавая, пародируя и превознося компьютерного задрота в роли аватара индивидуального бунта.
Также Шмидт перенял у Дарлин Лилли один фирменный физический МРП при обращении к ЦФГ: иногда выставлять вперед одну ногу с весом на каблуке, слегка приподнимать ступню от пола и рассеянно вращать туда-сюда по оси Х с упертым каблуком в качестве шарнира, что в случае Лилли было слегка эффективнее и привлекательнее, потому что бордовая туфелька с высоким каблуком представляла куда лучший шарнир, чем кордовский лофер кокосового цвета. Иногда Шмидту снилось, что он один из потребителей Фокус-группы, которую ведет Дарлин Лилли, и она скрещивает толстые лодыжки или вращает туфелькой девятого размера двойной ширины на высоком каблуке по оси Х на полу, и снимает очки – с маленькой и овальной оправой из черепашьего панциря, – и держит их в своем МРП так, что одна деликатная дужка очков находится на очень близком расстоянии от губ, и весь сон Шмидт, и остальная Фокус-группа для безликого продукта, парящего на краю зрения, не отрываются от Дарлин, которая все-таки помещает дужку очков в губы, к чему подходит все ближе и ближе, даже как будто не замечая, что делает или какой эффект оказывает на зрителей, и ощущение во сне такое, будто если она на самом деле поместит пластмассовую заушину в рот, то случится что-то очень важное и/или опасное, и после негласного фонового напряжения постоянного ожидания во сне Шмидт часто оставался без сил, когда просыпался и снова вспоминал, кто он и что он, раскрывая светонепроницаемые шторы.
Иногда наутро перед зеркалом над раковиной во время бритья Шмидт в роли Мистера П. изучал незаметные морщины, которые начинали проявляться и без смысла связывать разные бледные веснушки на лице, и уже видел перед мысленным взором предсказуемое будущее лица с глубокими морщинами, мешками и синяками под глазами, и представлял, как придется слегка изменить привычки бритья для 44-летних щек и подбородка, когда он будет стоять на том же самом месте десять лет спустя, осматривать бородавки и ногти, чистить зубы, изучать лицо и повторять одну и ту же рутинную подготовку для той же самой работы, которой он и так уже занимался восемь лет, и иногда переносил образ еще дальше в будущее и видел одряхлевшее лицо и разбухшее тело в коляске с пледом на коленях на фоне какого-то залитого солнцем пастельного фона, как он кашляет. И даже если что-то исчезающе маловероятное произойдет и Шмидта каким-то образом выделят на замену Роберту Аваду или любому другому СДОИ, единственной существенной разницей будет то, что он получит чуть бо́льшую долю от прибыли «Команды Δy» после налогообложения и потому позволит себе кондоминиум покрасивее в месте поудобнее для мастурбации перед сном и больше всякой бутафории и поверхностных претензий действительно важного человека, только на самом деле он не будет важным – он внесет не более заметный вклад в общий порядок вещей, чем сейчас. Почти 35-летний Терри Шмидт практически избавился от иллюзии, что отличается от великого стада обывателей – даже своим отчаянием из-за того, что не может внести никакой реальный вклад, или великой жаждой встряхнуть мир, за что в тридцать лет еще цеплялся как за свидетельство того, что, хотя по шкале грандиозных амбиций, по которой он сам себя судил, из него вышел неудачник, сама эта неудача тоже какая-то исключительная и выше неудач обывателей – но больше нет, ведь теперь даже сама фраза «внести вклад» стала такой заурядной банальщиной, что прозвучала в качестве мнемонического тэглайна в низкобюджетной городской соцрекламе для НКО «Старшие братья / Старшие сестры» и «Юнайтед Вэй», где говорили «Внеси вклад в жизнь ребенка» и «Внеси вклад в жизнь района» соответственно, причем «СБ/СС» даже приобрели телефонный эквивалент ВНЕ-СИ-ВКЛАД для номера горячей линии по набору добровольцев в области метрополии. А Шмидт – тогда только на грани тридцатилетия – загнал себя в классическую, как теперь ему было известно, потребительскую иллюзию – а именно, что тэглайн и телефонный номер «СБ/СС» не совпадение, а знак, предназначенный почему-то конкретно для него, и позвонил, чтобы добровольно стать Старшим братом для мальчика возраста 11–15 лет без важных менторов-мужчин и/или положительных ролевых моделей в жизни, и с психологическим эквивалентом застывшей улыбки протерпел два трехчасовых мастер-класса и проверку, и первый мальчик, к которому его назначили Старшим братом, сидел в черной кожаной куртке со свисающей с плеч сзади бахромой и красным платком на голове на завалившемся крыльце своего низкодоходного домохозяйства с двумя другими мальчишками в таких же дорогих кожанках, и все три парня молча заскочили на заднее сиденье машины Шмидта, и тот, кто по снимку и душераздирающему досье был безменторовым Младшим братом Шмидта, придвинулся и емко произнес название крупного торгового центра в Авроре в западном направлении за пределами городских границ, и, когда Шмидт довез их по кошмарному платному шоссе I-88 до самого центра и подчинился указаниям притормозить на обочине у главного входа, все три парня молча выскочили и вбежали внутрь, и после ожидания впустую на обочине больше трех часов – и после двух штрафных талонов на 40 долларов и предупреждения об эвакуации от сотрудника безопасности «Апекс Мегамолла», совершенно индифферентного к объяснениям Шмидта, что тот здесь в качестве Старшего брата и боится передвинуть машину из страха, что Младший брат выйдет, ожидая найти машину Шмидта ровно там, где они с друзьями ее оставили, и получит травму, если окажется, что она исчезла точно так же, как все остальные взрослые мужские фигуры в истории его досье, – Шмидт отправился домой; и последующие телефонные звонки домой к Младшему брату остались без ответа. Второй мальчик 11–15 лет, к которому его назначили, ни разу не был дома, когда ментор Шмидт приезжал на назначенные встречи, а женщина, открывавшая дверь, – заявлявшая, что она мать мальчика, хотя была совсем не той расы, что мальчик на фотографии в досье, и во второй раз находившаяся под воздействием алкоголя, – сообщила, что не знала ни о встрече, ни о местонахождении мальчика, ни даже когда последний раз его видела, после чего Шмидт наконец признал иллюзорную суть своего потрясения из-за той городской соцрекламы, и – будучи уже 30 лет и потому старше, мудрее и черствее, – махнул на все рукой, вернувшись к обычной жизни.