Там мое королевство
– Спасибо, я хочу попасть к Лере, – тихо отвечаю ему я.
С важным видом пройдя по вагону (еще бы! Со мной только что говорил поезд), я сажусь именно туда, куда и хотела – у окна справа. Поезд трогается, мои коленки на секунду подскакивают вверх от радости. Много интересного предстоит мне увидеть, и много опасностей ждет на пути. На смену мирным осенним холмам с заплатками снега приходят высокие, покрытые мхом скалы. На одной из них, я знаю, живут огромные птицы, и время от времени они сбрасывают вниз тяжелые камни. Нужно быть очень везучим, чтобы не угодить под такой.
А дальше – дальше поезд въезжает в Ведьмин лес. Это единственный участок пути, который я не очень хорошо знаю, так как его я всегда проезжаю зажмурившись или с полузакрытыми глазами. Дело в том, что по этому лесу бродит ведьма, и если встретишься с ней глазами, то непременно превратишься в дерево. Я люблю деревья, но если я превращусь в одно из них, то больше не смогу увидеть тебя, поэтому-то я и закрываю глаза каждый раз минут на десять.
Но не Ведьмин лес – самое страшное место в пути. Есть другое. И оно гораздо более коварное и опасное.
Уже перед самым въездом в твой город поезд останавливается на одной маленькой станции. Это – Станция времени. На ней поезд дожидается другой состав, идущий в противоположном направлении, и благополучно с ним разъезжается. Однако не все знают, что поезд дожидается не какого-то другого состава, а самого себя, идущего из будущего в прошлое. А так как в данную минуту я нахожусь на поезде, следующем из прошлого в будущее, то мне совершенно не хочется оказаться вдруг на том, что уже возвращается назад. Такое, между прочим, случалось. Некоторые люди вдруг обнаруживали, что пустились в обратный путь, так и не достигнув пункта назначения. Точнее, они его, конечно, достигли, только вот это уже было в прошлом, и они могли только вспоминать об этом.
Мне до сих пор не удалось разгадать загадку Станции времени, но я надеюсь, что меры предосторожности, которые я принимаю для того, чтобы не оказаться не в том поезде – правильные. Нужно обязательно быть сосредоточенным, следить за каждой мелочью, происходящей здесь и сейчас, ничего не терять из виду, а главное – не спать. Спать ни в коем случае нельзя – это верный путь к тому, чтобы проснуться совсем не там, где ожидал.
Однажды рядом со мной сидел человек, он задремал где-то на середине пути. Мы подъехали к станции, я смотрела в окно, ожидая встречного поезда, а когда я вновь повернулась к своему попутчику, его уже не было. Можно было предположить, что он пошел, например, в туалет. Однако я таких предположений не делала, так как через пару минут увидела его, таким же мирно спящим, в окне другого, встречного, поезда. Когда поезда одновременно тронулись, человек проснулся. Я успела увидеть только мгновение его пробуждения, но мне хватило. Смертельный ужас был в его глазах, как будто вся его жизнь прошла мимо него, а он и не заметил. Вот поэтому я и смотрю в окно во все глаза и время от времени щиплю себя за руку.
Поезд замедляет ход, а значит, уже совсем близко. Еще минут десять до самого радостного мига встречи, от которого пойдет обратный отсчет. Я рассматриваю старые привокзальные здания, каждый камень на ветхих, поросших мхом крышах. Потом появляются люди. Они всегда появляются неожиданно, как будто одна картинка накладывается на другую, и нет больше ни мхов, ни древнего леса, ни мрачных таинственных станций. Ты где-то среди людей, но пока я тебя не вижу.
Двери открываются, и на меня обрушивается запах пенициллина (это завод медпрепаратов приветствует меня), он немного похож на запах жареной картошки, только гораздо противнее. Первое время от него даже немного тошнит. Но, несмотря ни на что, это – мой любимый запах, потому что он возвещает о том, что я прибыла именно туда, куда надо, и через мгновение увижу тебя. А вот и ты машешь мне рукой.
* * *В следующий раз, когда ты приезжаешь ко мне на выходные, все идет наперекосяк. Мы знаем, что в мире много злых сил, которые замышляют помешать нашей дружбе, и в этот раз они стараются на славу. Днем в субботу заявляются две одноклассницы, которые очень хотят узнать, почему меня не было в школе и не заболела ли я. Можно подумать, их волнует мое здоровье. На самом деле я знаю, что они хотят украсть наше с тобой время и пошпионить. Увидев, что родителей нет дома, одноклассницы решают зайти.
Мои новые школьные знакомые тебе не нравятся, мне они не нравятся тоже, но с тех пор, как моя жизнь раздвоилась, мне приходится с ними мириться. Однако тебе они неприятны настолько, что ты берешь книгу и фонарик, залезаешь в шкаф, в котором я впервые встретила тебя, и сидишь там. Целый час я трачу на разговоры о какой-то школьной ерунде. Целый час, который можно было бы потратить на рисование или на обход нашего с тобой королевства.
Когда девочки уходят, ты выбираешься из шкафа и говоришь, что тебе было очень весело сидеть там и слушать про то, что на классном вечере Марина будет изображать певицу Алсу, а Лена – Кристину Агилеру.
Как ни странно, на российской и зарубежной эстраде наши неприятности не заканчиваются: через полчаса в квартиру врывается отец, которого мы теперь называем призраком коммунизма. Пройдя в мою комнату сквозь закрытую дверь, он задает свой коронный вопрос, обозначающий одновременно угрозу и то, что у него хорошее настроение:
– Дети, а что это вы тут делаете?
После нашего краткого отчета он зачем-то требует, чтобы ты написала любую фразу на клочке бумаги. Зная его, можно предположить, что он подозревает, будто это именно ты оставила ему какую-нибудь оскорбительную записку, написала неприличное слово на Мавзолее или развалила Советский Союз.
Ты берешь ручку и пишешь: «Кимберли и Джеральдина долго и счастливо правили своим королевством».
Призрак коммунизма хмыкает и сообщает нам, что завтра мы в обязательном порядке идем на митинг в честь годовщины Великой Октябрьской социалистической революции.
В воскресенье мы, исполняя волю призрака, идем на митинг. Я боюсь, что кто-нибудь из одноклассников меня там увидит, и в школе надо мной будут смеяться. Коммунистический митинг – не самое модное времяпрепровождение для ученицы средней школы, а отец, баллотирующийся в муниципальные депутаты от «красных», – не самый удобный вариант отца. Хотя, если бы это был его единственный недостаток, я бы не возражала. Так или иначе, за поход на это мероприятие я купила себе возможность поехать к тебе на следующие выходные.
– Не волнуйся, – говоришь ты, – я ведь не просто так взяла плащ-невидимку. Покажемся на глаза твоему отцу, а потом наденем его, и никто нас больше не увидит.
Скажи мне кто-то другой про плащ-невидимку, я бы покрутила пальцем у виска, но всему, что говоришь ты – я верю.
Твой план мне нравится. Мы спускаемся по ста пятидесяти трем ступенькам на улицу Комсомольская (кажется, эту улицу придумали специально, чтобы проводить на ней митинги). У памятника Ленину – средних размеров толпа, красные флаги и старухи. Призрак коммунизма парит над сценой и, кажется, готовится произнести пламенную речь. Мы встаем так, чтобы он нас обязательно заметил.
Из речи мы узнаем о том, что Ельцин – это плохо, а Зюганов – хорошо, и голосовать нужно за Зюганова. Мы ни за кого из этих двоих голосовать бы не стали хотя бы потому, что знаем, один из них – заколдованный ведьмой старый кабан, а другой – гигантская жаба.
– Если бы люди только знали, между кем и кем они собираются выбирать, – шепчемся мы и смеемся.
Весь обратный путь до моего дома мы сочиняем дурацкие стихи про Ленина, Зюганова, Ельцина и Клинтона, а точнее, переделываем стихотворения из школьной программы. Так у нас появляются: Клинтон опрятней модного пакета; Ельцин, сверкающий великолепными трусами под голубыми небесами; Зюганов, решивший Клинтона убрать, потом страну атаковать – и наконец Ленин, который даже в стихах остается памятником, правда, с очень длинными руками. Но до нас ему не дотянуться.
Когда мы заходим в подъезд, от смеха болят животы. Нам так смешно, что мы не замечаем, как зловеще мигают лампочки, трещит облупившаяся краска и скалятся перила, стараясь предупредить нас о том, что впереди поджидает опасность. На лестничном пролете между первым и вторым этажом стоят двое мужчин лет двадцати пяти в спортивных костюмах.
– Вот эта – дочь коммуняки, – говорит один из них, тыкая в мою сторону длиннющим, как шпага, пальцем. Мужчины надвигаются на нас, их руки сжимаются в кулаки, а глаза превращаются в узкие щели.
– Передай отцу, чтобы не рыпался, – говорит второй. – Вас таких закапывать надо.
Я сжимаю твою руку и одними губами произношу «бежим». Мы несемся прочь, надеясь, что заколдованная дверь хоть ненадолго задержит наших врагов. Она легко распахивается перед нами и мгновенно закрывается, оставив преследователей в подъезде. Заклинание слабое, скоро его действие закончится, поэтому мы бежим в сторону леса – там когда-то начиналось наше королевство. Если мы перейдем границу, то будем под защитой, и уже никто и ничто не сможет причинить нам вред.
Лес – в пятнадцати минутах ходьбы от дома, мы долетаем до него за пять, назад не оглядываемся, поэтому не знаем, преследуют нас или нет, но чувствуем, как по мере приближения к древним деревьям зло отступает.
В наших краях снег уже выпал, на склонах гор мелькают лыжники, которых мы принимаем за приспешников наших преследователей и стараемся двигаться незаметно. Мы переходим через замерзший ручей и оказываемся в лесу. Теперь бояться нам решительно нечего, мы пересекли границу нашего королевства, деревья сомкнулись за спинами, а ручей проснулся и яростно забурлил.
Тишина обнимает нас, как старый друг, мы сидим на ветке самого главного дерева в лесу, свесив ноги, и мечтаем о том, каким будет наше будущее.
– Главное, пережить детство, – говоришь ты.
– А что потом?
– Потом мы будем свободны. Все взрослые – свободны.
– Думаешь? Твоя мама не выглядит свободной, она принадлежит секте.
– Моя мама – дура.
– А твой отец – сатана, – добавляю я.
– Ну, твой-то тоже сатана, – говоришь ты, и мы смеемся.
– Думаешь, наше королевство исчезнет, когда мы совсем повзрослеем? – спрашиваю я.
– Если мы будем вместе, оно никуда не исчезнет. Ты только поклянись, что мы всегда будем вместе.
– Так и будет. Никто никогда не сможет нас разлучить. Клянусь, – отвечаю я.
Мы скрепляем нашу клятву двумя плевками под дерево. Вся сложность в том, чтобы один плевок попал точно в другой. У нас получается, а это значит, что все будет так, как мы задумали, и ни второе пришествие, ни мировая диктатура пролетариата не смогут нам помешать.
В этот момент я отчетливо вижу, как деревья сбрасывают свои белые шали, расступаются, и мы с тобой смотрим на многие годы вперед, туда, где две древние старушки отправляются в свое последнее в жизни путешествие, взявшись за руки.
* * *С семьями нам с тобой не слишком повезло, поэтому наша встреча и дружба кажутся нам иногда небывалой щедростью. Впрочем, когда в качестве матери ты получаешь жизнерадостную сектантку, а в качестве отца – законсервированного коммуниста, то небывалой щедростью может показаться очень многое. Нам стоит радоваться уже хотя бы тому, что никто из нас не получил этих двоих оптом – в качестве обоих родителей. Это было бы слишком жестоко даже для того мира, в котором мы живем.
У меня дома по-прежнему под запретом все западное, включая книги, так что моя любовь к чтению не особенно поощряется, и «Нарнию», «Хоббита», «Властелина колец» мне приходится читать тайком. Периодически в комнату врывается призрак коммунизма со своей неизменной фразой: «Дети, а что это вы тут делаете?» За секунду до его появления и ты, и я успеваем спрятать книги под подушку. Последствия промедления могут быть чудовищны – книги будут изъяты. Я понимаю, что призрак едва ли оценит тот факт, что мы с тобой просто сидим и читаем, каждая свою книгу, при этом общаемся ничуть не меньше, чем если бы говорили вслух. Вот поэтому я каждый раз отвечаю:
– Ничего особенного, разговариваем. Мы же долго не виделись.
Удовлетворив любопытство, призрак скрывается в недрах коридора, мы смеемся и снова беремся за книги.
Когда я гощу у тебя, действуют уже другие запреты, самый непонятный из которых – запрет на излишнее веселье и радость. Нам с тобой не очень понятно, как радость может быть излишней. Зато это очень хорошо понятно твоей матери, которая тут же находит для нас какую-нибудь работу, если видит, что нам весело.
– А ну, хватит веселиться! Хорошего – помаленьку, – говорит она и отправляет нас мыть пол. Ты пытаешься защитить меня от этого неблаговидного занятия и начинаешь спорить:
– Но ведь она здесь в гостях, разве в гостях работают?
– Не спорь! Ничего с твоей драгоценной подружкой не случится, если она пол помоет. Кудахчешь над ней, как наседка над яйцом.
«Лучше уж мыть пол с тобой, – думаю я, – чем сидеть даже на самом прекрасном троне в одиночестве».
Я принимаю услужливый вид и иду за шваброй, ты показываешь язык за спиной у матери, а потом улыбаешься мне, давая понять, что согласна с моими мыслями.
Мы часто развлекаемся, воображая, как хорошо было бы избавиться от худших частей наших семей и соединить лучшие: то есть мою мать и твоего отца. К сожалению, эти наши мечты о маленькой семейной чистке не спешат воплощаться. Тем не менее, ничто не мешает нам думать, что мы сестры, и отнюдь не во Христе, а в самом что ни на есть природном смысле. Нашу уверенность в этом подкрепляет то, что мы узнаем страшный секрет твоей матери, которую мы теперь называем Ведьмаком за скверный нрав и любовь к тонким материям. Нам, в общем-то, было бы все равно, что Ведьмак сделал аборт за год до твоего рождения, но мы быстро решаем, что этим неродившимся ребенком должна была быть я, но поскольку Иисус, видимо, выпустил Ведьмака из поля зрения в тот момент, мне пришлось родиться в другой семье. Ну и что? Даже это большое недоразумение не смогло разлучить нас.
* * *Иногда я думаю, как было бы хорошо, если бы отец умер. В своей голове я убиваю его множеством способов: протыкаю его горло ножом, подливаю яд в суп, толкаю с лестницы и под машины. Кроме меня, его убивают бандиты, смертельная болезнь, упавшая с девятого этажа ваза и другие нелепые случайности. Но я знаю, что, к сожалению, мои заклятия над ним не властны. Возможно, потому что он только притворяется живым.
Ночью, подойдя к его с мамой кровати с ножницами в руках, я вижу, как рядом с живой дышащей мамой лежит мумия. Даже не мумия, а гипсовая статуя, точно такая, как бюст Ленина на столе у отца.
Отец не дышит, его гипсовые веки не шевелятся, руки как будто приклеены к животу. Но я знаю, его неподвижность – это обман, стоит мне издать хоть малейший звук, его холодная рука моментально метнется ко мне и сожмет мою шею каменной хваткой.
Как хорошо, что мама спит так крепко: если она случайно проснется среди ночи, то наверняка сойдет с ума от ужаса.
Тихо-тихо на цыпочках я крадусь в свою комнату. Нет, так мне его не победить.
– Ненавижу тебя! – кричу я отцу, когда он запрещает мне поехать к тебе на выходные. Без всякой причины, просто потому, что ему так захотелось.
Отец больно хватает меня за руку и бьет по лицу ладонью. Я кричу. На крик прибегает мама:
– Не трогай ребенка!
– Этот ребенок меня только что оскорбил, – шипит отец.
– Это не повод распускать руки. В чем она виновата?
– А знаешь, ни в чем, – неожиданно говорит отец и зловеще улыбается.
Я не могу понять, что происходит. Так все точно закончиться не может. Он еще не выпустил весь свой гнев. Я растерянно смотрю на мать.
– Она ни в чем не виновата, – продолжает отец, – виновата ты. Ведь это ты постоянно настраиваешь дочь против меня. Вот с тобой мы сейчас и поговорим.
Теперь я понимаю, какую игру он затеял. Он нутром чувствует, что за себя мне страшно гораздо меньше, чем за мать. Еще страшнее мне было бы за тебя, но на втором месте всегда – мама. Это моя слабость. Ее-то он и обернет против меня.
Отец выталкивает меня из комнаты, я отчаянно сопротивляюсь, но что я могу без своих заклинаний?
– Не трогай ее! Отстань! – кричу я, колотя в дверь, но никто не обращает на меня внимания. За дверью я слышу крики. Звонкие, а потом глухие удары. Я уже знаю, что глухие удары – страшнее всего.
Я должна что-то сделать, но на отца мои заклинания не действуют. Но если я дочь сатаны, то во мне течет его кровь, а сила крови – огромна. Я не могу убить его, но могу ослабить. Догадка приходит так неожиданно и быстро, что я даже перестаю плакать.
Я иду на кухню и беру нож. Немного потерпеть я смогу. Ничего страшного.
Нож не очень острый, поэтому скорее карябает, а не режет мою руку. Я прикладываю чуть больше стараний, и вслед за лезвием появляются кровавые бусинки, а за бусинками – тонкий ручеек. «Вот так, с каждой каплей моей крови, ты будешь терять свою силу, пока не упадешь совсем без них. Как я, так и ты», – шепчу я.
Крики становятся тише, дальше. Я лежу на полу и смотрю, как прямо с потолка кухни идет снег. И я улыбаюсь, потому что снег пахнет королевством и тобой.
* * *На свое тринадцатилетие я получаю настоящий королевский подарок. После того случая с порезанной рукой в голове моей матери что-то щелкает и она начинает настаивать на разводе. Отец долго сопротивляется, но, после того как я забрала у него столько сил, он не может противостоять неизбежному. Заклинание набирает свою мощь. Если же я вижу, что процесс развода родителей начинает буксовать, то на моих руках появляются новые порезы.
Я слишком хорошо понимаю, что должна заплатить своей кровью за нашу свободу. Все самое дорогое всегда покупается только кровью.
Для нас я готова сделать все что угодно, даже отрезать себе палец, если нужно.
В один прекрасный вечер отец пакует свои вещички, правда, далеко не все: на стене он оставляет свой портрет времен службы в армии, на полке – бюст Ленина, а на балконе – кучу рухляди, которую будет забирать еще несколько месяцев. Он стоит на пороге и мнется с ноги на ногу, говорит, что «папа всегда рядом, хоть его и выгоняют из собственного дома». Он умеет прикинуться жалким, когда это нужно. Но я начинаю чувствовать внутри себя силу, так что ему меня не сломить.
Так мы избавляемся от моего отца. И несмотря на то, что моя мать и твой отец совершенно не интересуются друг другом, радости нашей нет предела.
Теперь остается победить только твою мать.
* * *Пока мы живем вдали друг от друга, я выбираю стратегию хамелеона: я быстро учусь делать вид, что ерунда, о которой говорят девчонки в школе, мне интересна и я совсем не против обсудить чужие прыщи, одежду и кто с кем целовался на школьном вечере, у меня даже появляются подруги. Я бы с большим удовольствием проводила все время без тебя в одиночестве, но я слишком хорошо понимаю, как важно выглядеть нормальной. Это как с ядовитой ягодой: не будешь выглядеть как все, тебя выдернут с корнем еще до того, как ты успеешь выполнить свою миссию, попав в чей-то жадный до сладенького рот.
Ты ведешь себя по-другому, и за тридцать шесть километров от меня у тебя появляются твои собственные друзья.
Каждый раз, когда ты приезжаешь, я прошу тебя все-все мне про них рассказывать. Кажется, они мало чем лучше тех, с кем приходится проводить время мне, но я-то их друзьями не называю.
К сожалению, к друзьям добавляется еще и собака, небольшой терьер, которого ты выпросила у матери. Вообще-то я против собак ничего не имею, они мне даже нравятся. Но к терьеру Джонни почему-то прилагалась еще и твоя новая подруга Маша, у которой тоже была собака.
У меня собаки никогда не было. Отец бы быстро показал мне, что значит собачья жизнь, если бы я притащила домой щенка, так что я ничем не могла потягаться с Машей и вашими веселыми ежедневными прогулками со своими лохматыми швабрами на ножках. Больше всего меня, конечно, расстраивало то, что у кого-то вообще есть такая роскошь, как ежедневные прогулки с тобой.
Джонни здорово меняет привычный ход вещей: теперь, когда я приезжаю к тебе на выходные, ты несколько раз в день идешь гулять с ним и Машей, так как у нее тоже есть собака и вы дружите. Ты, конечно, зовешь меня с собой, но я каждый раз демонстративно отказываюсь.
Ты слишком добрая и не видишь, что единственная цель, которую преследует эта девчонка – разрушить нашу дружбу. Если бы не эта дурацкая собака, ты бы ей никогда не заинтересовалась.
– Собаки – очень милые, – говорю себе я, – но Джонни – оборотень и приспешник зла, а не собака, а значит, он опасен.
В эту субботу мне везет. Все складывается как нельзя лучше для того, что я задумала.
Стоит начало осени, и Ведьмак берет тебя, меня и Джонни с собой на вашу новую дачу, а это значит, что никакой Маши сегодня не будет.
Мы проходим по залитым солнцам холмам, спускаемся к пруду, переходим через старый деревянный мост и оказываемся в Ведьмачьих владениях.
Весь день нам предстоит собирать с деревьев красивые сине-красные сливы, из которых твоя мать потом сварит варенье. Занятие само по себе, может, и не очень интересное, если только не считать каждую сливу живой и не придумывать ей имя.
– Эмма! – кричу я со своего дерева.
– Джеймс! – отвечаешь мне ты.
– Петр!
– Клара!
Сегодня вечером все эти Эммы, Джеймсы и Клары отправятся в раскаленный Ведьмачий котел, где захлебнутся в собственном соке. А вместе с ними отправится еще кое-кто.
Спустя полтора часа твоя мать забирает первую партию слив и отправляется с ними в дом, тебя она просит пойти и как следует прибраться там перед обедом. Скоро должно приехать сектантское подкрепление для сбора урожая, а значит, в доме должно быть чисто.
Джонни несется в дом за тобой, но Ведьмак выставляет его за дверь.
Убедившись, что осталась одна надолго, я спускаюсь со стремянки и подзываю к себе пса. Когда я глажу его, мне приходит в голову, что он так же хорошо притворяется собакой, как и я нормальной школьницей. Я беру свой рюкзак, в котором сегодня чуть более необычное содержимое, чем всегда: обычно мешки, веревки и камни я с собой не ношу, но сегодня я хорошо подготовилась. Даже колбасу взяла.
Мы с Джонни идем к пруду, мне кажется, что он начинает что-то подозревать, поэтому я подкармливаю его колбасой.
– Хороший мальчик, – говорю я, поглаживая пса между ушей. У Джонни мягкая шерсть и доверчивые умные глаза. Мне становится жалко его, а этого допускать нельзя, поэтому нужно закончить с этим поскорее.
«А что если он просто обычная собака?» – задаю я вопрос себе. И тут же отвечаю на него, но другим голосом:
«Он – не обычная собака, совсем скоро ты поймешь это. Не позволяй ему околдовать тебя».
«Но я боюсь, вдруг все-таки…»
«Не бойся, ты делаешь это ради Джеральдины и вашей дружбы, а значит, ты должна быть смелой».
«Да, должна, и я буду».
Когда я завязываю веревкой извивающийся и скулящий мешок, я не могу избавиться от чувства, что делаю что-то неправильно.
«Камни, я не положила камни», – догадываюсь я. Хорошо, что я взяла два мешка: в один – собаку, в другой – камни, и один – в другой.
Вернувшись на дачу, я заливаюсь слезами, но снова взбираюсь на стремянку и каждую брошенную в корзину сливу упорно называю Джонни, пока меня не зовут обедать.
Во время обеда пропажа Джонни обнаруживается, и остаток дня проходит ужасно: ты наматываешь круги по округе; плачешь взахлеб, лежа на кровати; снова бежишь искать пса; опять плачешь; расспрашиваешь всех встречных о собаке, до последнего надеясь найти Джонни. Но никто его не видел, потому что Джонни не убежал, а уплыл на прекрасной лодке на другой конец озера, туда, где тень зла вылетела из него, и он превратился в обычного пса.
– Мы еще встретимся, Джонни, – шепчу я, сжимая твою руку, свешивающуюся с соседней кровати, и засыпая в слезах.
* * *Помимо меня у тебя появляются и другие гости. Кстати, гораздо менее приятные. Сезонная миграция сектантов заставляет тебя то и дело делить квартиру с какими-нибудь жаждущими божественного внимания адептами из близлежащих городов. Они слетаются, как правило, на Соборное собрание или какие-то свои замысловатые праздники. Твоя мать селит их в свободную комнату, где они преспокойно живут иногда по несколько недель. Мы с тобой смиренно принимаем этот факт и находим в нем если уж не что-то приятное, то уж кое-что смешное точно.
Так случается и этим летом, когда Ведьмак уезжает на сектантский отдых (плот, на который сажали только лучших представителей церкви и отправляли бороздить водохранилище).
Тебя она оставляет на попечение парочки отборнейших любителей Иисуса: стервозной халды Нади и ее супруга – проныры-подкаблучника, имя которого мы никак не можем запомнить. Сектовые занимают одну из трех комнат и практически оккупируют вторую, в оставшейся живешь ты и приехавшая в гости я. Нам такое соседство не особенно по душе, поэтому мы стараемся оградить наше последнее прибежище от непрошеных постояльцев всеми возможными заклятьями, в том числе перевернутыми крестами и пентаграммами, мелко нацарапанными на обоях и двери. Мы с тобой никакими сатанистами никогда не были, но перспектива припугнуть не в меру впечатлительных адептов кажется нам слишком уж заманчивой.