Синдром отсутствующего ёжика

Я быстро набрала номер, по которому надо звонить, если у тебя украли карточку, заблокировала счет. Громко сказано, конечно, «счет», но хотя бы зарплата останется цела. Через полсекунды мне пришла эсэмэска: кто-то успел купить на мою карточку… Я всмотрелась в название магазина – ну да, это магазин на той остановке, где я плакала и проворонила кошелек. Что-то успел купить, одним словом. Три китайских пальто, что ли? А что еще можно купить на всю мою зарплату, не сильно раздумывая… Ладно.

Беды ходят парами, тучами, толпами… В разных языках есть похожие пословицы. Значит, это правда для любого человека на земле. Странно, почему так? То ли человек слабеет от своей беды и не в силах бороться с новыми напастями? То ли здесь действует какой-то таинственный закон нашей жизни, о которой мы так мало знаем и не продвинулись за столетия ни на шаг в поисках главного ответа: зачем все это? То, что вокруг и внутри нас?

Я сошла на остановку раньше, решив сначала зайти к Грише, к которому меня не вызывали. Наверно, мне просто хотелось, чтобы кто-то посмотрел на меня с надеждой и любовью.

Я долго звонила в дверь, но никто не открывал. Уже собираясь уйти, я вдруг услышала голос мальчика за дверью:

– Это кто?

– Гришенька! Это Александра Витальевна. А мамы нет?

– Мама ушла…

– А ты не можешь открыть мне дверь?

Мальчик молчал.

– Гриша!.. Ну, хорошо… А мама давно ушла?

– Давно.

– А ты ел что-нибудь?

– Я не могу дверь на кухню открыть… Я случайно ее запер на защелку… И свет в комнате не включается…

– Понятно. Но ты ведь не плачешь, нет?

– Нет, – еле слышно ответил мне Гриша.

– Может, ты попробуешь как-нибудь мне дверь открыть?

– Мама сказала никому не открывать.

– Правильно, конечно. Гриша… как у тебя уши сегодня? Не болят?

– Болят.

– Ты в школу не ходил?

– Нет…

Я услышала, как мальчик подошел совсем близко к двери.

– Это вы?

– Я, конечно, я, Гриша. Ну все, малыш, ты не стой у двери, иди играй, мама скоро придет.

Хотелось бы в это верить…

Я ходила по вызовам до самого вечера, решив, что в справочное бюро я сегодня не поеду Нет, наверно, никакого смысла так срочно разыскивать Ийку и бежать завтра к ней, если она прячется от меня в своей ракушке. Долго она в ней не просидит, так мне кажется.

Домой спешить не надо было, и я могла дольше, чем обычно, слушать жалобы мамочек и бабушек моих маленьких пациентов. Я обратила внимание – если начинаешь вслушиваться и разговаривать, то тебе расскажут обо всем – о том, чем болеет папа, больше всего замужние женщины любят рассказывать о своих мужьях, и о том, сколько бы надо скопить денег на ремонт, а также о том, отчего вспучило все банки с заготовками в прошлом году… Так что в общем, если рассматривать вызовы как визиты к знакомым, можно считать, что мне даже повезло: кто же еще так много раз за неделю ходит в гости? Причем, если не отказываться, то можно и чаю попить, и пообедать, и пирожками угоститься… И так хорошо, если можно не спешить. Ведь тебя прождали целый день, у ребенка уже упала и снова поднялась температура, и маме хочется рассказать всю историю не только болезни своего дитя, но и своей собственной жизни, начиная с того момента, как она познакомилась с будущим отцом…

Когда оставался один вызов, позвонила администратор из поликлиники.

– Саш, ты сходи побыстрее на Твардовского, ладно? Последний адресок я тебе давала, помнишь? Папаша уже четыре раза звонил, матерился.

– Как раз иду, – вздохнула я. Есть все-таки некоторое отличие от похода в гости…

Три рыже-коричневых новых дома, построенных на самом берегу Москвы-реки, немного испортили привычную идиллическую картину берега. Чистую пойму реки с низким берегом и далеко выдающимся мысом, на котором прекрасно разрослись за двадцать пять лет настоящие ивовые рощи, так красиво обрамляли белые многоэтажки, аккуратно повторявшие естественный ландшафт района – то вползая на пригорок, то спускаясь по пологому склону. Раньше мы часто гуляли на мысе с Ийкой. Ее любимой игрой было спрятаться от меня, по-настоящему, так, чтобы я искала и не могла найти. Однажды зимой, ей было лет шесть, она засыпала себя снегом и просидела в таком самодельном сугробе минут пятнадцать. Когда я вынула ее из сугроба, то не знала, плакать мне или смеяться, – на шапочке у лба от ее горячего дыхания повисли длинные сосульки, ресницы и челка заиндевели…

Размышляя, я прошла ворота во двор нужного мне дома, и теперь мне пришлось вернуться. Я нажала на кнопку звонка на металлической ограде, объяснила, что иду по вызову к ребенку. Кто-то невидимый открыл мне дверь, и я вошла во двор.

Это называется сейчас – жилье «бизнес-класса», элитная новостройка – для сделавших мощный прыжок через голову, из пионеров всей страны в ее же элиту. Вот, оказывается, о чем втайне мечтали мы, пионеры семидесятых и восьмидесятых, отдавая салют смотрящим в вечность бюстикам дедушки Ленина, – о туевых деревцах в подъездах фешенебельных домов, о ласковых консьержах, бдительно охраняющих вверенный им мирок от чужих, о швейцарских горнолыжных курортах, о школах для избранных детей, о закрытых клубах… Мы ведь мечтали о неравенстве, разве нет? О том, чтобы было видно, кто лучше, кто талантливее, кто сноровистей… Чтобы не под одну гребенку… А вышло вот оно как.

Неужели и моя дочка думала о том, чтобы любой ценой попасть к лучшим, к избранным? Если бы я знала… А если бы знала – то что? Готовила бы ее, как могла, к борьбе за свое место под солнцем? Борьбе без правил… Что бы я делала – не знаю… Но что-то делала я не так, это точно. И разобраться в один день не смогу. Ийка слишком хорошо таила от меня свои желания и страдания. Не от счастья же она ушла от меня. Но что упущено, где? И возможно ли было иначе? И почему ребенок получается совсем другим, чем хочется родителям…

В лифте я не сразу поняла, что женщина в туго застегнутом капюшоне, взглянувшая на меня, когда я вошла, с некоторым ужасом, – это я сама. Глядя в большое затененное зеркало, я сбросила капюшон, поправила выбившиеся волосы, которые утром, как обычно, на скорую руку стянула в невысокий хвост, и расстегнулась. Когда люди видят белый халат, их уже не интересует, почему ты пришила к шубе совсем не подходящую верхнюю пуговицу. Скорей бы уж ее снять, эту шубу… В Москве – полгода зима. Так почему у меня шесть маечек на короткое лето и всего одна шуба? Одна на пятнадцать лет… Так быстро пролетевших с того прекрасного дня, когда мне показали прелестную, горько плачущую девочку со светлыми глазками и нежной кожицей. И я потом лежала в палате три часа до следующего кормления и думала лишь об одном: мне только что показали человечка, которого я буду любить всю жизнь, до самой смерти, и сильней этой любви никакого чувства уже не будет.

Площадка на три квартиры закрывалась кованой черной решеткой. Весь подъезд был отделан в стиле средневекового замка. На стенах горели светильники в виде факелов, и не хватало только рыцарей, охраняющих покой маленьких детей, которые одинаково болеют и у элитных, и у обычных родителей, и неизвестно еще, у кого больше. Я позвонила в маленький золотой звоночек над числом «69», вдалеке раздалась бравурная мелодия. Дверь распахнулась на третьем аккорде, как в оперетте, и из нее вывалился очень импозантный и крайне разъяренный мужчина. Видимо, именно он и матерился, что я долго не иду к его ребенку.

– Вы что, через Братеево к нам добирались? Или как? – набросился он на меня, спеша высказать все, что накипело, пока я ходила по участку, и правда, не очень торопясь.

– Никогда не была в Братеево, – миролюбиво ответила я, снимая и протягивая ему свою шубу.

– Я мог восемнадцать раз уже вызвать платную «скорую»! Понимаете?

– А, собственно, почему не вызвали? – Я так и стояла, протягивая шубу папаше, а он вовсе не собирался ее брать. – Возьмите, пожалуйста…

Он взял, наконец, у меня шубу и небрежно бросил ее на низкий диванчик.

– Ботинки будете снимать?

Я оглядела холл и вздохнула. Тридцать четыре раза в день снимать и надевать ботинки со сломанным пятником на правой ноге… Но тут уж точно не прошлепаешь в уличной обуви… Белый дубовый пол и сверху на нем – огромный белый мягкий ковер. Бедный ребенок. Не пролить, не испачкать. Хотя, кто знает, возможно, дети в этой квартире счастливы оттого, что у них большие светлые комнаты, и белые полы, и мягкие ковры от самых дверей. Они счастливы их беречь и проливать гуашь и какао только в строго отведенных для этого местах.

Я на всякий случай поискала в сумке целлофановые бахилы, зная, что последние кончились еще часа два назад. Не нашла и наклонилась, чтобы расстегнуть ботинки. Папаша нетерпеливо ждал, пока я разуюсь, и уже протягивал мне огромные пластиковые шлепанцы. Я влезла в них, догадываясь, что это коммунальная обувь для служб сервиса – электриков, сантехников и заставляющих себя ждать районных врачей.

– Да пойдемте же скорей! – с досадой поторопил меня папаша.

Я взглянула в загорелое славянское лицо с чуть неправильным носом и серыми глазами. Наверно, эти глаза умеют смеяться, смотреть с любовью, обольщать и очаровываться… На меня сейчас они смотрели с неприязнью.

– Я бы еще хотела вымыть руки.

– Помойте! Вам некуда спешить, да? Дети подождут, правда?

– Да, мне сегодня некуда спешить, и я уже ко всем детям сходила. Ваш – последний.

Я спохватилась, вспомнив, что так и не взглянула в карточку, мальчик или девочка здесь болеет. Папаша меня не поправил, только демонстративно вздохнул и рукой указал на открытую дверь в одну из комнат. Вот, очевидно, о такой квартире втайне от меня мечтала моя Ийка.

Я опустила голову и прошла в комнату.

– Вы тоже болеете? – спросил меня папаша, услышав, как я шмыгнула носом.

– Нет, я плачу, – ответила я.

– О господи, час от часу не легче… То совсем дура приезжает, понос от насморка отличить не может, то эта вот теперь плачет, – объяснил он кому-то, скорей всего по телефону. Не мне же вслед он это сказал…

Мальчик лет трех, осунувшийся, бледный, лежал в красивой деревянной кровати и молча смотрел, как я вхожу, сажусь около него на энергично подставленный его папой стул. На столике рядом я тут же увидела целую батарею лекарств – дорогие антибиотики, гомеопатические сиропы замедленного действия и разодранные, видимо, в крайней спешке, коробочки со свечками, которые нужно хранить в холодильнике.

– У вас уже был врач? – оглянулась я на папашу.

– Был! То есть была. Посмотрите, пожалуйста, ребенка! – Папаша нервно дергал в руках какую-то мягкую игрушку, и от каждого его движения раздавался приятный мелодичный звук. Мальчик, глядя на игрушку, съежился еще больше.

– Конечно. – Я села так, чтобы не видеть разгоряченного папашу. – Ну, малыш, расскажи, что у тебя болит?

– Ничего, – тихо ответил мальчик.

– У него есть температура? – спросила я, чуть обернувшись.

– Да, все время высокая температура!

Папаша перебрался к окну, чтобы видеть меня. И я невольно заметила, какие у него стройные и крепкие ноги под просторными серыми штанами. Не заметила бы, если бы он этими ногами нервно не перебирал, как взбудораженный резервный конь, которого подготовили к скачкам, да не пустили. Спортивный, хорошо тренированный папа, очевидно, плохо справлялся с ролью сиделки. Где же мама, интересно? На работе? Я знаю пару таких перевернутых семей…

– Тут вот ему давали лекарство… – продолжил он уже спокойнее. – Вот это и, кажется, еще это. После какого-то порошка его затошнило. Я, знаете ли, просто не успел оформить полис в нормальную поликлинику. Поэтому вчера пришлось вызывать из Морозовской, там есть коммерческая неотложка, а сегодня решил попробовать из районной. Может, что скажут дельное…

Я достала спиртовую салфетку, протерла руки, раз папаша не захотел проводить меня в ванную, и после этого посмотрела у мальчика горло, живот, послушала легкие. Все как будто было в порядке.

Папаша стоял рядом и наблюдал, как я осматриваю его сынишку.

– Ничего не ест, пьет еле-еле…

Я внимательнее взглянула на мужчину. Нормальный вроде человек. Если забыть о классовом барьере, о котором он сам ни на секунду не забывает.

– Он всегда у вас такой худенький, с рождения?

Папаша нервно пожал плечами:

– Н-не знаю… Он совершенно здоровый родился, нормальный!

– Да малыш и сейчас нормальный… Ну, хорошо.

Я еще послушала у ребенка сердечко, внимательнее осмотрела его всего. Мне показалось, что мальчик чего-то боится.

– Простите, – я взглянула на нервного папашу, за это время успевшего сложить в самолетики и развернуть обратно несколько бумажных салфеток, лежавших на подоконнике. – У вашего сына не было травмы, шока?

Я спросила просто так, можно было начать и с других, обычных вопросов. Папаша отчего-то дернулся и отвел глаза.

– А какое это имеет отношение к гриппу?

– Почему вы думаете, что у мальчика грипп? Я не вижу пока никаких признаков. Да и потом, у нас в районе совсем другой грипп, без высокой температуры, с другими симптомами…

– Я не знаю, что у вас в районе!.. – закричал вдруг он. – Меня это не интересует! Район – сам по себе, а мой сын – это мой сын! У него не должно быть коммунальных болезней! Я не для этого вкалываю!.. – Папаша перевел дух. – Но я вижу, что никто из вас не может помочь моему сыну! Ему плохо! Вы, что, не видите?

– Вижу. Не кричите, пожалуйста, и… принесите мне чистую ложку.

Он выразительно посмотрел на меня, как будто я просила ложку, чтобы покушать вместе с ним борща со сметаной, и вышел из комнаты.

– Как тебя зовут?

– Ваня… И… Вадик, – не сразу ответил мне малыш, очень тихо.

– Ваня и Вадик? – удивилась я.

– Нет, Ва-адик, – поправил меня мальчик, и я поняла, что он не может выговорить сложное для него слово.

– Владик?

– Да, – кивнул мальчик, ни разу не улыбнувшись.

– Понятно… А тебе как больше нравится? Какое имя?

Мальчик молчал.

– Хорошо, а как тебя зовет мама?

Малыш посмотрел на меня и очень тихо ответил:

– Ваня.

– Ясно. Дать тебе какую-нибудь игрушку?

– Нет.

– А ты папу любишь?

– Да.

– А маму?

Мальчик, который до этого лежал замерев, вцепившись ручками в край одеяла, вдруг набрал полные глаза слез и стал часто-часто дышать.

– Ты что, Ванечка…

– Моего сына зовут Владик! Вла-дик! Вы слышите меня? – закричал, входя в комнату быстрыми шагами, его папа.

Я растерялась.

– Ну… хорошо, конечно… Может быть, вы мне все-таки скажете… У вас в семье что-то произошло? Да? У вас какие-то проблемы?

– Это вас не касается! – Папаша сильно ударился плечом о невысокий детский шкафчик и теперь, морщась, потирал свое крепкое тренированное плечо.

– Сядьте, пожалуйста. Я вижу, что с мальчиком что-то не в порядке. Похоже, он пережил какую-то неприятную сцену или… Не важно, можете не рассказывать. Я бы посоветовала не давать пока ему никаких антибиотиков… Просто больше давайте пить. И вот… – я быстро написала рецепт и протянула ему, – закажите в аптеке успокоительную микстуру. У вас есть кому сходить в аптеку?

Он посмотрел на меня, как на ненормальную.

– Естественно.

– Просто необычно – отец сидит с ребенком…

– Завтра придет няня… – устало ответил папа Владика и сел на другой стул напротив меня.

Я взяла мальчика за руку и через некоторое время почувствовала, как напряженная ручка разжалась в моей ладони.

– Жил-был один старый дровосек в глухом темном лесу…

Я стала рассказывать ему шведскую сказку, которую недавно читала своему пациенту Грише, помня, что раньше она очень нравилась Ийке, она даже переставала следить за тенями на потолке и стенах…

Владик слушал внимательно и через некоторое время стал прикрывать глаза. Я дождалась, пока он заснет, и встала. Папаша, все время сидевший рядом, сделал мне знак, чтобы я не разговаривала.

Когда мы вышли из комнаты, он объяснил мне:

– Он так чутко спит… А если проснется, то потом никак не засыпает.

– И вечером, наверно, долго не может уснуть, да?

– Да…

– А вы не заставляйте его ложиться спать слишком рано. Если вы последите, то обратите внимание, в какое время малыш лучше всего засыпает, тогда и укладывайте. Даже если это окажется одиннадцать часов, значит, это его время, раньше только сами мучаться будете и его мучить.

Папаша кивал головой, похоже, думая о своем.

– А у вас есть дети? – вдруг спросил он.

– Есть.

– А муж?

– А мужа нет, – ответила я, как обычно чувствуя себя при этом так, как будто мне пришлось признаться-у меня нет ни одного своего зуба и ни одного волоса на голове. Почему бы не произносить это так, как будто я отвечаю: «У меня нет никаких проблем со здоровьем!» или: «У меня нет врагов!»

– Ясно. А вот у нас… – Он остановился и, видимо, попытался улыбнуться – получилась ужасная, мученическая гримаса. – Спасибо. Вы придете завтра?

И что мне ему давать? Я имею в виду… есть… пить… таблетки какие?

Я посмотрела на растерянного папашу. Он несколько секунд выдержал мой взгляд, а потом отвел глаза.

– А никакой женщины нет у вас, которая могла бы помочь?

Он вдруг засмеялся.

– Есть очень много женщин, но я не хочу, чтобы мне помогали. Я специально объявил на фирме внеочередные каникулы. Ничего, не обеднеем! Пусть все тоже позанимаются со своими детьми. И сам вот… пытаюсь… – Он посмотрел на меня. – Вы младше меня или старше?

От неожиданности я ответила не сразу.

– Думаю, что младше. Или старше…

– Я тоже так думаю. – Мужчина улыбнулся и взъерошил свои и без того взъерошенные волосы. – Думаю, что старше. Ну то есть… в хорошем смысле.

– Само собой! – кивнула я.

Я видела, что надо ему помочь, бедному папе маленького Владика-Вани.

– Давайте я напишу, что вам надо делать с мальчиком, пока он болеет. Только дайте мне лист бумаги или тетрадку, ручка у меня есть.

– Конечно, – обрадовался он.

Я села на диванчик в прихожей.

– А… может, вы пройдете на кухню?

Я кивнула и пошла за ним в большую кухню, соединенную широкой аркой с другой комнатой, очевидно гостиной. По дороге я потеряла с ноги один огромный тапок. Наклонившись, чтобы поднять его, я увидела на полу, на светлом дереве, еле заметное бурое пятно. В середине оно отмылось, но края четко обозначались ярким ржавым ободком. Ничего себе… То, как не отмывается, въедается кровь, особенно с натуральных тканей и поверхностей, спутать с чем-то трудно. Отец мальчика оглянулся на меня и, видимо, заметив ужас на моем лице, тут же решительно подошел ко мне.

– Это я упал, – внятно произнес он. – Выпил и упал, понимаете? Разбил губу. Было много крови. Ясно? Я никого не убивал.

– Точно? – спросила я, имея в виду пошутить.

– Точно, – вздохнул папаша. – И очень об этом жалею.

Почему-то мне показалось, что он говорит правду. Я взяла в руки потерянный тапок вместе со вторым и прошла на кухню. Там я села за стол и немного огляделась. Похоже, папаша не первый день шуровал тут один… Бумаги вперемешку с какими-то счетами, игрушки, полупустые банки из-под дорогого фруктового пюре, фломастеры без колпачков, включенный ноутбук в режиме ожидания, на котором сиротливо висел маленький полосатый носок…

Папаша принес мне тетрадь и одним движением сдвинул все в сторону на столе.

– Располагайтесь. Хотите чаю?

– Да, спасибо.

– Какого?

– Любого. Лучше зеленого, если есть.

– Зеленого? – Он с сомнением открыл один шкафчик, другой… – Точно был… А кофе растворимый не подойдет?

– Подойдет, конечно, – торопливо кивнула я и стала писать.

Он подключил мгновенно закипевший полупустой чайник, налил мне кофе и встал напротив, прислонившись к мойке.

– Он заболел, когда ушла Маша.

Я посмотрела на него. А он не отвел глаз и прямо смотрел на меня, как смелый большой мальчик, наконец решившийся прийти в поликлинику со своим ужасным, постоянно ноющим, расковырянным чирьем в самом стыдном месте.

– Понятно, – осторожно произнесла я и отпила несладкий кофе.

– А перед тем, как уйти, она… Ну, в общем… Маша очень… гм… переживала, и Владик все видел…

Я постаралась спросить очень аккуратно:

– Ему… не досталось при этом?

– Нет, – быстро ответил мужчина. – Ну, то есть… наверно… может быть… Тут такое было… – Он замолчал и отвернулся к окну. – Напишите, если не сложно, чем его кормить… Вернее, что нельзя давать. Там, знаете, грибы маринованные… И что еще?

Я кивнула:

– Конечно. Я уже начала писать.

Он опять повернулся ко мне.

– Маша сильно его толкнула, но он не ушибся, а только испугался… Просто… пролетел через весь холл и удачно упал… Ну и… еще она его трясла, долго, я никак не мог отобрать его.

– Зачем?

– Что – зачем?! – повысил он голос и тут же осекся.

– Зачем трясла?

– Простите. Она… Машенька очень молодая… Вы не хотите выпить? Немного?

Я с сомнением посмотрела на мужчину. Он сразу правильно понял мой взгляд.

– Да вы не волнуйтесь! Я никогда не напиваюсь. Точнее – редко. Это случайно происходит – от усталости чаще всего. Просто… – не дожидаясь моего ответа, он достал две рюмки и початую бутылку вина. – Вот видите, это я вчера открыл. Сегодня еще не пил. Сухое… почти что виноградный сок…

Он пододвинул ко мне высокую рюмку.

– Попробуйте, хорошее вино. Вообще сухое вино полезно… гм… для расширения сосудов. Даже лучше, чем коньяк… Вы согласны? Так ведь обычно врачи говорят…

– Да-да, некоторые говорят… А вот скажите, у Владика есть… бабушка, дедушка? – осторожно спросила я.

– Есть, – через короткую паузу ответил папа Владика.

Прищурясь, он несколько секунд смотрел в окно, в котором повисла влажная пелена мартовских сумерек, потом взглянул на меня, сделал несколько больших глотков вина и отставил рюмку.

– Маша его трясла, потому что хотела уйти. От меня, от него. И пыталась ему это сказать… Ей ведь непросто было уйти. Да я еще не пускал.

– Вы сказали, что она очень молода?

– Да, моей жене только что исполнилось двадцать лет. Владику – три с половиной. А мне – тридцать девять. Понимаете, да? Просто я влюбился в нее. До этого я женат не был. Были всякие варианты, но ничего серьезного, без детей… По крайней мере, я не знаю, никто детей не предъявлял… – Мужчина посмотрел на меня, чтобы удостовериться, что я внимаю ему. Мне пришлось кивнуть. – Я мотался по стране, пока сколачивал свой бизнес… Когда, наконец, и деньги пошли, и надоело знакомиться каждую пятницу на два дня… я увидел Машу… Она… – Он взглянул на меня и почему-то вздохнул. – Она в десятый класс не пошла, работала в турфирме. Я пришел туда за путевкой, хотел один поехать куда-нибудь на недельку расслабиться… А поехал с ней. Она сразу, на второй месяц забеременела. Ни в какую не хотела рожать, да и замуж не очень стремилась – просто она еще не видела ничего, не набегалась… И потом, она красавица такая… Хотите, покажу фотографию?

Я опять кивнула, стараясь подавить вздох. Вот ненавижу таких мужчин! С неразделенной страстью к вероломным Лолитам. Будет всю жизнь ныть и всем рассказывать, как он ее нежно любил…

Папа Владика быстро сходил и принес огромный фотоальбом. О, нет. Если сейчас начнутся фотографии свадебной церемонии, родственников и школьных друзей… Но он открыл альбом и показал мне только одну фотографию. Высокая стройная девушка с длинными светлыми волосами, сильно накрашенным ртом смотрела в камеру небольшими цепкими глазами и смеялась. Я представила, как она трясла маленького Владика и бросила его через весь холл, площадью не меньше тридцати квадратных метров, почти как вся наша с Ийкой квартира.

Я заметила, что папаша выжидательно смотрит на меня. Что я должна была сказать? Что Маша – действительно красавица и что мне очень жалко его, бедного?

– Да, – кивнула я. – Очень здорово.

– Что здорово? – нахмурился он.

Я пожала плечами. «Красивый у тебя чирей, малыш, – могла бы ответить я бедняге. – Могу себе представить, как болит и мешает жить…» Но вместо этого спросила:

– А куда она ушла? К родителям?

Мужчина глубоко вздохнул:

– Да если бы! В модельный бизнес. Она высокая, все параметры… Ну вы сами видите. Модель! Сняла с какой-то девчонкой квартиру… Еще раньше сняла… Все подготовила, понимаете?

– А она что, не могла заниматься этим, живя здесь, с Владиком и вами?

– Нет, конечно, – удивился он. – Я же ей не разрешал. Я хотел, чтобы у меня была нормальная ухоженная жена, которая спала бы до десяти утра вместе с малышом, потом бы с ним гуляла и ждала бы вечера, делала маникюр, салаты… смотрела телевизор… ходила бы за покупками, там… шопинг, торговые центры… ну, как обычно… спокойно, нормально… Какой модельный бизнес, вы что?

– Понятно. И с того дня Владик болеет?

– Наверно. То есть… Это было в позапрошлую пятницу, значит, уже третья неделя пошла… – Он удивленно посмотрел на календарь. – Да, точно. Не понимаю… Как время полетело вдруг! Первые дни ползло, я все ждал, что она вернется. Полчаса проходило, час, еще час – и все ни с места. И телефон она выключила. Оба телефона. Поменяла номера, может быть, не знаю… Две недели уже… – Он резко допил вино. – Я не думал, что так бывает, понимаете? Я считал, что наконец нашел свою девушку, понимаете? Что она совсем другая, что она не сможет уйти от меня… Да и никто никогда не уходил от меня! Наоборот! Все соплюхи цеплялись как могли, а уж женщины постарше…