Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена (сборник)

– Доктор Троубридж, – раздался в трубке взволнованный голос, – это миссис Мейтленд. Вы можете срочно выехать? С Полом случилось что-то страшное!

– Н-да? – пробормотал я. – А что с ним?

– Мы… мы не знаем, – нервно ответила она. – Он без сознания. Понимаете, он был на танцах в загородном клубе с Глэдис Филлипс, и мы давно спали, но услышали, как кто-то стучит в дверь. Мистер Мейтленд спустился, и когда открыл дверь, Пол упал в прихожую. О, доктор, он опасно ранен. Неужели вы не приедете?

Сон врача подобен общественной собственности. Я со вздохом поднялся с постели, оделся, завел мой отремонтированный автомобиль и отправился в дом Мейтлендов.

Юный Мейтленд лежал на кровати, закрыв глаза, стиснув зубы, на лице его даже в бессознательном состоянии застыло выражение невыразимого страха. На его плечах и руках я обнаружил несколько длинных рваных ран, словно его плоть терзали каким-то острым зубчатым инструментом.

Я обработал и перевязал раны, думая о том, чем они могли быть нанесены.

– Помогите! Помогите! О, Господи, помоги мне! – бормотал парень в бреду. – О, о, оно на мне… – Тут он закричал и внезапно сел, глядя прямо перед собой с безумным страхом в глазах.

– Тише, тише, юноша, – успокоил его я. – Ложитесь, все хорошо. Вы дома, в своей постели.

Он глянул на меня, потом без сознания откинулся на кровать.

– Обезьяна… тварь… Это за мной! Отоприте двери, Бога ради, отоприте двери!

– Все хорошо, – я сделал ему подкожную инъекцию. – Сейчас вы уснете.

Опиат вскоре сделал свое дело. Я оставил молодого человека с родителями и вернулся домой, чтобы попытаться ухватить концы моего прерванного сна.

С первых полос газет, лежащих рядом с моим грейпфрутом на завтрак, кричали заголовки:

Тело молодой женщины найдено рядом с Седгеморе

В загородном клубе – преступление

Извращенец повинен в убийстве – немедленно арестовать!

Сара Хамфрис, красавица девятнадцати лет, работавшая официанткой загородного клуба в Сенгеморе, была обнаружена этим утром в одном из помещений для гольфа Джоном Берроузом, газонокосильщиком. Полуодетая; лицо изуродовано, шея сломана. Мисс Хамфрис работала в клубе три месяца. Ее работа заканчивалась незадолго до полуночи; товарищи по работе сказали, что она собиралась уехать по Эндовер-роад на последнем автобусе до города. Ее изуродованное тело было найдено примерно в двадцати пяти ярдах от дороги на поле для гольфа. Между Эндовер-роад и полем для гольфа – гряда деревьев. Считают, что на молодую женщину напали, когда она проходила через лесок от дороги. Помощник коронера Несбетт, осмотревший тело, заявил, что девушка умерла около пяти часов тому назад. На учете в полиции она не состояла. Несколько подозрительных личностей, появлявшихся в последнее время в клубе, могут быть в ближайшее время задержаны.

– Тута два жантльмена хотят вас видеть, сор, – прервала мое чтение Нора Макгиннес, моя экономка. – Сержант Костелло и француз, или итальяшка, или кто-то еще. Они хочут вам делать вопросы про девушку Хамфриса.

– Расспрашивать меня об убийстве? – удивился я. – Да я только что узнал об этом из заметки в газете, а отчета о преступлении вообще не видел.

– Все в порядке, доктор Троубридж, – улыбаясь, вмешался сержант Костелло, входя в гостиную. – Мы не собираемся арестовывать вас. Но есть вопросы, которые мы зададим, если вы не возражаете. Это – профессор де Гранден из французской полиции, он работал здесь и предложил свою помощь в расследовании убийства. Хорошо бы узнать все обстоятельства. – Он махнул рукой, представляя нас: – Профессор де Гранден, доктор Троубридж.

Профессор низко поклонился в континентальной манере, потом с дружеской улыбкой протянул руку. Он был прекрасным образчиком редкого типа белокурого француза, среднего роста, но с военной выправкой – так что казался на несколько дюймов выше. Его светло-голубые глаза были маленькими и показались бы смешными, если бы не холодный прямой взгляд. Со своими пшеничными усиками, расправленными на концах, и мерцающим взглядом он походил на охотящегося кота. Бесшумно, по-кошачьи, он пересек комнату и пожал мне руку.

– Боюсь, мсье Костелло ввел вас в заблуждение, доктор, – проговорил он приятным голосом, почти лишенным акцента. – Это правда, я связан с Service de Sûreté, но не служу там. Моя основная работа – в парижском университете и в Больнице святого Лазаря, с которой я совмещаю исследования в области криминалистики. Видите ли…

– Так вы, – перебил я, схватив его тонкую сильную руку, – профессор Жюль де Гранден, автор «Ускоренной эволюции»?

Миг – и заразительная улыбка появилась на его лице.

– Так вы меня знаете, hein? Хорошо, что я среди друзей! Однако сейчас наши проблемы лежат совсем в другой области. У вас есть пациент, некто мсье Пол Мейтленд? И он вчера вечером был на Эндовер-роад?

– У меня есть пациент по имени Пол Мейтленд, – признал я, – но я не знаю, где он получил травмы.

– Мы тоже, – ответил он с улыбкой, – но будем спрашивать. Пойдемте вместе поговорим с ним?

– Почему бы и нет, – согласился я. – Так или иначе сегодня утром я должен осмотреть его.

– А теперь, юный мсье, – начал профессор де Гранден по завершении знакомства, – расскажите нам, что с вами случилось прошлой ночью. Итак?

Пол с беспокойством и некоторой нервозностью переводил взгляд с одного из нас на другого.

– Мне не нравится думать об этом, – признался он, – и еще меньше хочется говорить. Но вот правда, верьте или нет: я отвез Глэдис домой из клуба около одиннадцати часов, потому что у нее разболелась голова. Пожелав ей спокойной ночи, я решил направиться к себе, и уже почти доехал, когда потянулся в карман за сигаретами. Портсигар исчез, и я вспомнил, что он лежал на подоконнике перед самым последним танцем. Мать подарила мне его на последний день рождения, и я не хотел его потерять. Но, вместо того, чтобы позвонить в клуб и попросить кого-нибудь из парней забрать его, я, как дурак, решил вернуться за ним.

Вам хорошо известно, – по крайней мере, доктору Троубриджу и сержанту Костелло, – что Эндовер-роуд спускается к маленькой долине и огибает край поля для гольфа между восьмой и девятой лунками. Я успел добраться до той части дороги, которая ближе к полю, когда услышал, что дважды крикнула женщина. На самом деле это были не два крика, а, скорее, полтора, потому что второй крик прервался, едва начавшись. В моем кармане лежал маленький пистолет двадцать второго калибра, я вытащил его, выбрался из автомобиля и поднялся на обочину. Это было тоже везение, поверьте. Я побежал в лес, крича во весь голос, и тут увидел что-то темное: это было женское тело, лежащее поперек дороги. Я направился к нему, наверху зашелестели деревья, и – плюх! – что-то упало прямо передо мной.

Джентльмены, я не знаю, что это было, но знаю, что не человек. Он был не таким высоким, как я, но выглядел примерно вдвое шире, и его руки свисали. Свисали до земли. Я закричал: «Что, черт возьми, здесь происходит?» И достал пистолет, а он не ответил, только начал прыгать вверх-вниз на четырех конечностях. Поверьте, я был в ужасе.

«Остановись, – снова закричал я, – или я прострелю тебе голову!» В следующий миг – я так нервничал и волновался, что не знал, что делаю, – я выпустил несколько пуль прямо в лицо этому существу. Оно не дало мне выстрелить последний раз. Поверите или нет, тварь, или что это было, протянула руку, вырвала мой пистолет и сломала его. Да, господа, так же легко, как я мог бы сломать спичку.

Теперь она оказалась на мне. Я почувствовал, что одна из ее рук сжала мое предплечье, и попытался оттолкнуть ее. Тьфу! Она была волосатая, господа. Волосатая, как обезьяна!

– Morbleu! Вот как? А потом? – торопил его де Гранден.

– Потом я увернулся и изо всех сил ударил ее по голени. Она на миг ослабила хватку, и я освободился. Стремглав пробежал четверть мили, прыгнул в машину и покатил по широкой дороге. Но пока добрался до своего «родстера»[3], получил удары по спине и плечам. Монстр пытался три или четыре раза схватить меня, неизменно царапая своими когтями. К тому времени, как я вернулся домой, я почти сошел с ума от испуга, боли и потери крови. Я помню, как пинал в дверь и кричал, чтобы мне открыли, а затем в глазах моих потемнело. – Юноша остановился и серьезно посмотрел на нас. – Вы думаете, скорее всего, что я самый большой лгун, но я говорил вам абсолютную правду, господа.

Костелло глядел скептически, но де Гранден нетерпеливо кивнул.

– Конечно же, вы говорите правду, mon vieux. Скажите мне, если можете, этот poilu[4], это волосатое создание, как оно было одето?

– Гм, – Пол наморщил лоб. – Не могу сказать точно, потому что в лесу было темно, и я был очень избит, но… думаю, оно было в вечерней одежде. Да, клянусь. Я видел его белую рубашку.

– Ah? – пробормотал де Гранден, – Волосатая тварь, человек, который прыгает вверх и вниз, как сумасшедшая обезьяна или марионетка, и носит вечернюю одежду? Есть о чем подумать, mes amis.

– Я «подумать», – сказал Костелло. – что хууч[5] действует на молодежь не так, как на нас, старых ветеранов Первой мировой…

– Доктора Троубриджа разыскивают по телефону, пожалуйста, – обращение горничной прервало его тяжелую иронию. – Если желаете, можете взять трубку здесь, господин. Она связана с главной линией.

– Это миссис Комсток, доктор, – сообщил мне голос. – Ваш повар сказала, что вы у миссис Мейтленд. Можете ли вы прийти ко мне домой, когда освободитесь? Мистер Мэнли, жених моей дочери, был ранен прошлой ночью.

– Ранен прошлой ночью? – повторил я.

– Да, в загородном клубе.

– Хорошо, я скоро буду, – пообещал я и протянул руку профессору де Грандену.

– Простите, мне нужно бежать, – извинился я, – вчера вечером в клубе пострадал еще один человек.

– Pardieu! – его круглые глазки уставились на меня. – Этот клуб – самое нездоровое место, n’est-ce-pas? Могу ли я сопровождать вас? Этот другой человек может рассказать нам что-то, что мы должны знать.

Рана молодого Мэнли оказалась огнестрельной, нанесенной из оружия малого калибра, на левом плече. Он держался очень сдержанно, и ни де Гранден, ни я не были слишком настойчивыми, поскольку миссис Комсток нависала над кроватью больного с нашего прихода до завершения осмотра.

– Nom d’un petit porc! – пробормотал маленький француз, когда мы покинули резиденцию Комстоков. – Он неразговорчивый. Вот-вот заговорит – и ничего! Я несу чушь. Пойдемте в морг, cher collègue. Вы отвезете меня туда в своем автомобиле и расскажете, что увидите. Зачастую вы, джентльмены общей практики, видите то, что не могут увидеть специалисты, потому что мы зашорены в нашей специальности, n’est-ce-pas?

В холодном, тусклом свете городского морга мы рассматривали останки бедной маленькой Сары Хамфрис. Как и говорилось в газете, ее тело было изувечено множеством ран на руках и плечах, достаточно глубоких. В некоторых местах виднелась кость, – там, где кожа и мышцы были основательно разодраны. На шее виднелось пять различных ярких пятен: одно размером около трех дюймов, квадратное по форме; остальные четыре, проходящие друг за другом вокруг шеи, завершались глубокими рубцами, словно когти хищного зверя погрузилась в плоть. Но самым ужасным в этом страшном зрелище было лицо бедной девушки. Многократные удары исказили ее некогда прекрасные черты, а фрагменты песка и мелкого гравия, все еще остававшиеся на коже, рассказывали, что ее лицо, должно быть, было вдавлено в землю с потрясающей силой. Никогда, со времен моей практики больничного интерна, я не встречал такого количества травм на одном теле.

– И что вы видите, друг мой? – спросил француз низким хриплым шепотом. – Вы смотрите, вы размышляете. Что же вы думаете?

– Это ужасно, – начал было я, но он нетерпеливо прервал меня.

– Конечно. Не следует искать красоту в морге. Я спрашиваю про то, что вы видите, а не про ваши эстетические впечатления. Parbleu!

– Если вы хотите знать, что меня больше всего интересует, – отвечал я, – так это раны на плечах и руках. Я почти уверен, они точно такие же, что были нанесены и Полу Мейтленду прошлой ночью.

– Вот как? – его маленькие голубые глаза плясали от волнения, его кошачьи усы шевелились больше, чем когда-либо. – Клянусь голубым человечком! Мы начинаем продвигаться вперед. Теперь, – он тронул синеватые пятна на горле мертвой девушки кончиком изящного отполированного пальца, – эти отметины вам что-нибудь говорят?

Я покачал головой.

– Возможно, синяки от какой-то гарроты[6], – рискнул заметить я. – Они слишком длинны и толсты для отпечатков пальцев. Кроме того, нет синяка от большого пальца.

– Ха-ха! – его смех был безрадостным, как у актера старой школы. – Нет отметины, вы сказали? Мой дорогой сэр, если бы была отметина большого пальца, я должен был бы отправиться в море. Эти знаки являются приметами достоверности истории молодого мсье Метленда. Когда вы были последний раз в le jardin des plantes, – как вы его называете? – в зоологическом саду?

– Зоо? – эхом отозвался я.

– Précisément, зоо, как вы его называете. Вы никогда не замечали, как четверорукие берут вещи? Поверьте, cher collègue, не будет большим преувеличением сказать, что большой палец – это разница между человеком и большинством обезьян. Человек и шимпанзе захватывают предметы пальцами, используя большой палец в качестве опоры. Горилла, орангутанг, гиббон – все глупцы, они не знают, как использовать свои большие пальцы. Теперь посмотрим, – он указал на синяки на шее мертвой девушки. – Эта большая квадратная отметина – знак основания кисти, эти круговые линии – пальцы, и эти раны – отпечатки когтей. Клянусь старым и злющим котом! То, что рассказывал юный Мейтленд – правда. Это была обезьяна, с ней он повстречался в лесу. Обезьяна в вечерней одежде! Что вы об этом думаете?

– Бог знает, – беспомощно ответил я.

– Конечно, – торжественно кивнул он. – Le bon Dieu точно знает, но я, уверен, что тоже узнаю.

Он резко отвернулся от мертвой девушки и осторожно подвинул меня к двери локтем.

– Хватит, хватит, – заявил он. – Вам предстоит еще помогать больному. У меня также есть работа. Если вы отвезете меня в полицейский участок, я буду вам признателен. И, если неудобство не слишком велико, могу ли я остановиться у вас дома, пока работаю над этим делом? Вы согласны? Хорошо. До вечера, au revoir.

Вскоре после восьми часов вечера он пришел ко мне, нагруженный таким количеством пакетов, что можно было заказать грузовик.

– Ну и ну, профессор! – воскликнул я, когда он положил свои свертки на удобное кресло, ухмыльнулся, и подправил вощеные стрелки усов, взметнувшихся вверх, словно миниатюрные рожки. – Вы скупили весь город?

– Почти, – ответил он, упав в кресло, и зажег ужасно вонючую французскую сигаретку. – Я долго говорил с бакалейщиком, аптекарем, хозяином гаража и табачником, и в каждом месте делал покупки. Я сейчас новый житель вашего столь очаровательного города Харрисонвилля, который хочет узнать своих соседей и свой новый дом. Я разговаривал, как болтливая старуха, я изжевал много словесной мякины, но, grâce à Dieu, из нее я состряпал хорошую еду!

Он взглянул на меня с любопытством кошки и спросил:

– У вас среди соседей есть мсье Калмар?

– Да, кажется, здесь есть такой человек, – ответил я, – но я мало знаю о нем.

– Расскажите мне немного о нем, будьте так добры.

– Гм. Он прожил здесь около года и держится очень замкнуто. Насколько я знаю, он ни с кем не дружит и никого не посещает, кроме торговцев. Я знаю, что он какой-то ученый, что он снял старое здание на Эндовер-роуд, чтобы спокойно проводить эксперименты.

– Вот видите, – де Гранден задумчиво постучал по портсигару. – Я столько же сведений собрал из разговоров с торговцами. Теперь скажите мне, если сможете: этот всем-неизвестный-мсье – друг молодого Мэнли, джентльмена, чью огнестрельную рану вы осматривали сегодня утром?

– Я ничего не знаю об этом, – отвечал я. – Никогда не видел их вместе. Мэнли – странный, капризный тип, никогда никому ничего не говорит. Как Миллисент Комсток влюбилась в него, ума не приложу. Он хорошо ездит верхом и высоко ценит ее мать, но это единственные достоинства, которые он будет иметь в качестве мужа, как я мог видеть.

– Он очень сильный?

– Понятия не имею, – признался я.

– Ну, итак. Послушайте меня, пожалуйста. Вы думаете, де Гранден – глупец, hein? Возможно, да. Возможно, нет. Сегодня я занимался другими вещами помимо разговоров. Я пошел в дом леди Комсток на разведку. В золе я нашел пару лакированных ботинок, весьма поцарапанных. Я подмазал слугу и узнал, что они принадлежат этому мсье Мэнли. В мусорном контейнере я произвел дальнейшие расследования и нашел белоснежную рубашку, перепачканную кровью. С разорванными манжетами и рукавом. Рубашка тоже, думаю, принадлежала мсье Мэнли. Я, как старьевщик, поговорил со слугой госпожи Комсток. Купил эту рубашку и эту обувь. Вот так!

Из одного из своих свертков он вытащил пару туфель и рубашку и предоставил их моему осмотру, будто они были сокровищами.

– В Париже у нас есть способы разговаривать с неодушевленными предметами, – заявил он, засунул руку в карман и вытащил сложенную бумажку. – Эту рубашку и туфли я достаю уже в третий раз, и они разговаривают со мной. Mordieu, они болтают, как пара старых дев над чашкой чая!

Развернув бумажку, он показал три грубых темно-коричневых волоска, длиной от полутора до трех дюймов.

Я с любопытством взглянул на них. Возможно, они упали с головы мужчины, хотя они казались слишком длинными и прямыми, чтобы быть волосами, а их текстура выглядела слишком грубой для человека.

– Гм, – без слов прокомментировал я.

– Précisément, – усмехнулся он. – Вы можете их классифицировать, а?

– Нет, – признался я. – Они слишком грубы, что быть с головы Мэнли. Кроме того, они почти черные, его же волосы светло-каштановые.

– Друг мой, – он наклонился и невозмутимо посмотрел мне в лицо. – Я видел такие волосы раньше. Как и вы, но вы их не узнали. Они принадлежат горилле.

– Гори… вы бредите! – отшатнулся я. – Как могли волосы гориллы попасть на рубашку Мэнли?

– У вас неправильное предположение, – поправил он. – Они были не сверху на рубашке, а внутри. Под линией шеи, где пуля разорвала белье и ранила его. Волосы, найденные мной в засохшей крови. Посмотрите на эту одежду, если хотите, – он держал передо мной рубашку для осмотра, – вот, как она разорвалась. В ней было слишком большое тело. Говорю вам, мсье Троубридж, эту рубашку носила тварь, чудовище, которое убило эту бедную девушку, погибшую на поле для гольфа прошлой ночью. Которое через несколько минут напало на молодого Мейтленда, и которое наследило в доме мадам Комсток, когда пришло туда той же ночью. Что вы так смотрите? Вы говорите себе: «Этот де Гранден сумасшедший, как апрельская рыба!» Послушайте, я докажу каждый шаг в этой цепочке. Сегодня утром, когда вы изучали раны молодого мсье Мэнли, я изучал его и его комнату. На подоконнике я заметил несколько царапин – такие царапины мог оставить кто-то вроде дракона, вползающего в оконный проем. Я посмотрел в окно, и на белой стене дома увидел свежие царапины. Кроме того, я нашел царапины на окрашенном водостоке.

Эта труба висит на углу возле окна Мэнли, но слишком далеко, чтобы человек мог дотянуться с нее до подоконника. Но если у человека руки такие длинные, как у меня ноги – что тогда? Ах, тогда он мог бы легко достичь цели. Да.

Потом, когда я купил эти туфли и рубашку у слуги мадам Комсток, я заметил как краску, так и царапины на лакированной коже. Позже я сравнивал краску на туфлях и на стене дома. Они одинаковые. Потом я заметил, что рубашка окрашена кровью и вся разорвана, словно человек, который ее носил, внезапно расширился, и одежда лопнула на нем. Я нахожу шерсть в пятнах крови на рубашке. Итак, теперь, понимаете?

– Пусть меня повесят, если понимаю, – заверил я.

Он снова наклонился вперед, говоря с большой степенью искренности:

– Слуга Комстоков поведал мне больше, когда я расспрашивал его. Например, он сказал, что вчера вечером молодой Мэнли нервничал, – что вы назвали бы болезнью. Он жаловался на боль в голове, боль в спине, он чувствовал, как он сказал, слабость. Да. Он рано лег спать, и его невеста отправилась в загородный клуб без него. Старая мадам тоже рано легла спать. Ха, но позже ночью – почти в полночь – молодой человек отправился на прогулку, потому что, как сказал он, не мог уснуть. Это то, что он сказал слуге этим утром, но… – он сделал паузу, и продолжал, тщательно отделяя слова, – слуга всю ночь маялся зубной болью, и слышал, как молодой человек пришел через некоторое время после полуночи. Но не слышал, как тот уходил! А он, конечно, заметил бы, если б тот вышел через дверь. А теперь подумайте вот о чем: полицейский на мотоцикле сказал мне, что заметил, как молодой Мэнли вышел из дома этого мсье Калмара, шатаясь, словно пьяный. Он задался вопросом, как полицейский: неужели мсье Калмар так много воображает из себя, что продает нелицензионный напиток после закрытия салонов? Ну как, cher collègue? Что скажете?

– Черт возьми! – взорвался я. – Вы собрали самую глупую историю глупостей, которую я когда-либо слышал, де Гранден. Один из нас сумасшедший, – и я не думаю, что это я!

– Никто из нас не сумасшедший, mon vieux, – серьезно отвечал он. – Но люди сошли бы с ума, зная, что знаю я, и даже более – подозревая, что я начинаю подозревать. Вы будете так любезны, прокатите меня мимо дома мсье Калмара?

Через несколько минут мы увидели одинокое жилище, занятое эксцентричным стариком, чья резиденция была тайной уже двенадцать месяцев.

– Он работает допоздна, – прокомментировал де Гранден, когда мы проезжали мимо. – Смотрите, свет горит в лаборатории.

Действительно, из окна в задней части дома луч яркого света разрезал вечерний сумрак, и, когда мы остановили машину и всмотрелись, увидели согнутую фигуру Калмара, в лабораторном фартуке, ходящую туда-сюда перед окном. Маленький француз долго смотрел на фигуру в белом, как будто запечатлевая его образ в памяти, а затем коснулся меня локтем.

– Вернемся, – мягко распорядился он. – А по дороге я расскажу вам историю.

– До войны, которая разрушила мир, из Вены в Париж приехал доктор Бенекендорф. Как человек он был невыносим, но как savant не имел равных. Своими глазами я видел, что он творил, – и это во времена, менее терпимые к науке, привело бы его на кол как волшебника. Но наука – это инструмент Бога, друг мой. Это не значит, что человек должен играть роль Бога. Этот человек зашел слишком далеко. Мы должны были сдержать его.

– Да? – ответил я, не особенно заинтересовавшись его повествованием. – И что же он сделал?

– Ха, чего только он не сделал, pardieu! Дети бедняков пропадали без вести по ночам. Их не было нигде. Поиск жандармов сузился до лаборатории этого Бенекендорфа. И там они обнаружили не бедных пропавших младенцев, а полузабитых существ-обезьян, не совсем людей и не совсем обезьян. Все они были ужасны, с лицами, напоминающими человеческие, но заросшими шерстью. К счастью, все эти бедняги были мертвы. Бенекендорф был сумасшедшим, как июньский жук на дворе, – но ах, друг мой, какой интеллект, какой прекрасный мозг пострадал! Мы скрыли это для безопасности общественности, а для безопасности человечества мы сожгли его тетради и уничтожили сыворотки, которые он вводил в человеческих младенцев, чтобы превратить их в псевдообезьян.

– Невозможно! – усмехнулся я.

– Невероятно, – согласился он. – Но, к несчастью, не для него. Его тайна ушла вместе с ним в сумасшествие. Но и превратностей войны он избежал.

– Боже мой, – воскликнул я. – Вы имеете в виду, что этот создатель чудовищ свободен?

Он пожал плечами с галльским фатализмом.

– Может быть. Все следы его исчезли, но есть сообщения, что его позже видели в Бельгийском Конго.

– Но…

– Нет, мой друг, если будете так добры. Ничего не получилось. Мы зашли в impasse[7], но теперь мы можем найти наш путь к нему. Прошу об одной услуге, если вы будете достаточно любезны, чтобы предоставить ее: когда вы поедете к молодому Мэнли, позвольте мне сопровождать вас. У меня будет несколько минут поговорить с мадам Комсток.

Корнелия Комсток была дамой внушительного телосложения и еще более внушительных манер. Она пугала членов клуба, общественных репортеров, даже адвокатов своей «деятельностью», но для де Грандена она была просто женщиной, которая могла дать ему информацию. Сразу натянув свой лук, как никто, кроме французов не может, он начал:

– Мадам, вы когда-нибудь знали некоего доктора Бенекендорфа?