Единственные

– Но как-то говорить придется. Варвара Павловна, давайте я ее позову!

– Ну… Ну ладно, зови.

Илона вошла в залу. Лида сидела на диване, развалившись, положив ладошку на живот. Поза была совершенно безмятежная, очень уютная.

– Лид, там тебя Варвара Павловна ищет, – сказала Илона.

– Здесь, у тебя?

– Да. Иди к телефону.

Лида вышла в коридор, Илона осталась наедине с матерью.

Говорить как-то было не о чем. Мать молчала совсем уж демонстративно. У Илоны был повод выйти из залы – она должна была быть с подругой в такую горестную минуту.

Лида стояла, опустив руку с трубкой.

– Это я во всем виновата, – сказала она. – Он не хотел, чтобы я уезжала…

И заплакала навзрыд.

Тут, к немалому Илониному удивлению, вмешалась мать. Она, услышав, что в прихожей творится странное, вышла, схватила Лиду в охапку, крепко обняла, повела к себе в спальню.

Лида взяла трубку.

– Варвара Павловна?

Начальница корректуры вновь обрела командный голос.

– Илона, ты понимаешь – Лида по меньшей мере три дня не работница. Нужно поделить ее дежурства. И нужно искать человека на твое место – ей же скоро в декрет.

– Почему – на мое?

– Потому что тебя переведем на место Лиды, значит, нужен дневной корректор. Завтра, боюсь, придется работать втроем…

Это был не самый лучший новогодний подарок.

Дневной корректор читает набело три полосы, после чего может убегать, даже если каким-то чудом работа идет с максимальным опережением графика и третья полоса сдана к шести часам вечера. А обычный корректор сражается, пока не подписана в печать четвертая полоса. Это может случиться и в десять, и в одиннадцать, если судьба-злодейка подсунет очередной партийный пленум.

Про эти страшные пленумы рассказывали Ася, Регина, Тамара, Жанна. Лида помалкивала – из осторожности, чтобы длинный язык не помешал попасть в издательство общественно-политической литературы. Варвара Павловна, коммунистка с сорок третьего года, тоже молчала. Только иногда беззвучно шевелила губами – видно, вспоминала фронтовую лексику. В день пленума или, не приведи Господь, партийного съезда с самого утра приносили с телетайпа длиннейшие ленты с речами, которые еще только должны были прозвучать. Потом приходили поправки – один абзац убрать, два вставить. Некоторые поправки заключались в том, что следовало убрать запятую. Дальше приходили поправки к поправкам. Наконец – особая серия поправок, относящаяся к аплодисментам и бурным аплодисментам. Завершалась вся эта морока хорошо если к трем часам ночи.

Новая должность означала проблемы с репетициями.

Следовало что-то предпринять. Илона уже протянула руку к трубке, чтобы позвонить Жанне, но тут телефон сам задребезжал.

– С Новым годом, – сказал Рома. – С новым счастьем. И прости, пожалуйста, если что не так.

– Все не так, Ромка, – ответила Илона. – Слушай, ты где?

– Я уже дома.

– Дома – это где?

Рома назвал адрес.

Он жил не так чтоб далеко – в четырех троллейбусных остановках от Илоны. За окном уже было совсем темно, да и мороз набирал обороты – не лучшее время для свиданий. И первого января можно встретиться разве что в дежурной аптеке – Илона не была уверена, что окрестные магазины открыты. Какой дурак пойдет в магазин, если полон холодильник вчерашних деликатесов?

И тут Илону осенило.

– Ромка, слушай, ты можешь ко мне подъехать? Только не вылезай из троллейбуса – я сама туда сяду! Прокатимся до кольца и обратно!

– Прямо сейчас?

– Ну да… прямо сейчас… В троллейбусе ведь тепло… Хотя – нет, подожди у телефона…

Илона прокралась к дверям спальни. Мать и Лида о чем-то тихо говорили, слов – не разобрать.

– Я веселилась, а он, а он!.. – вдруг воскликнула Лида, и мать ответила что-то невнятное, и опять они забормотали. Пожалуй, можно было сбежать на полчаса.

В троллейбусе Илона с Ромой уселись на самое заднее сиденье, и Илона объяснила Роме ситуацию с «Аншлагом».

– Это для тебя так много значит? – удивился он.

– Очень много, Ромка. Понимаешь, я всю жизнь считала себя бездарью. А там у меня все стало получаться.

– Но – почему? Почему бездарью?

– Наверно, потому, что дома ругали за тройки. А там меня и ругают, и хвалят. У меня очень хорошо пошла первая сцена – где Мэгги…

Илона вместо делового разговора стала пересказывать пьесу «Большеротая».

– Значит, этот Буревой открыл в тебе талант.

– Понимаешь, он в ком угодно откроет талант! Это такой режиссер!

Илона была счастлива – нашелся человек, с которым можно говорить о Буревом, не скрывая восторгов. С Лидой она пыталась – но Лида все сводила к будущему замужеству. Она действительно не понимала – как можно любить, не думая о браке и семье.

Конечно же, если бы Буревой посватался, Илона была бы счастлива беспредельно. Но она понимала, что до сватовства – еще долгий путь. То, что он может обнять за плечи, конечно, замечательно, однако любовью и не пахнет. А как добиваться его любви – Илона не понимала. Она ведь до сих пор не выяснила, кто главная соперница по имени Элечка. А расспрашивать Веронику она не могла – и так ей казалось, что студийцы обо все давно догадались.

– Ты его любишь? – вдруг спросил Рома.

Скрывать правду Илона не хотела – и даже была рада сказать:

– Ромка, я его люблю.

Рома повесил голову. И после этого стал никуда не годным собеседником, не придумал, как отговорить Варвару Павловну от ее замысла, и вообще засобирался домой.

Они расстались в каком-то тягостном состоянии – может, оттого что вспомнили про Лидино горе.

Лиду и мать Илона обнаружила в прихожей, возле телефона. Они пытались по междугородке дозвониться до Березина, до тех соседей, у которых имелся телефон, но междугородка была занята – первое января! Потом Лида и мать стали думать, имеет ли смысл на ночь глядя ехать на автовокзал, чтобы мчаться в Березино. Попытка дозвониться до справочной и узнать время рейсов тоже оказалась бесполезной. Илона присоединилась к дискуссии – и решили, что Лиде нужно ехать на автовокзал с раннего утра. В конце концов, если человек помер в новогоднюю ночь, хоронить его второго января точно не станут – нужно же сперва оформить все документы.

– Сколько твоему папе было лет? – спросила Илона.

– Семьдесят.

Илона удивилась, что так много, но ничего не сказала.

Потом она вместе с Лидой съездила в Савеловку, чтобы вернуться оттуда с дорожной сумкой; мать правильно сказала, что лучше на автовокзал ехать от них, чем из Савеловки, потому что спозаранку оттуда выезжает рабочий класс в большом количестве, затолкают и на беременность не поглядят. А от Илониного-с-мамой дома до автовокзала можно даже пешком дойти, если есть такое настроение.

– Я провожу тебя, – пообещала Илона. И честно дотащила до автовокзала сумку.

– У тебя замечательная мама, – сказала на прощание Лида.

– Угу, – ответила Илона, пытаясь понять – что это за просветление на мать снизошло.

Может быть, если бы она видела, как мать на работе поливает цветы, как изменяется ее лицо, что-то бы и оформилось в слова. Но Илоне было всего двадцать лет – не лучшая пора для психологических рассуждений. И мысль о том, что матери теперь, в почти сорок четыре, был нужен кто-то слабый и полностью от нее зависящий, пусть хоть ненадолго, прийти в Илонину голову еще не могла.

Лида приехала через четыре дня.

Илона и Регина разбирали в корректорской гранки, Варвара Павловна писала докладную – бригада 31 декабря раньше времени начала праздновать, из-за чего полосы пришлось переверстывать. Открылась дверь, вошла женщина, по виду – ровесница Варвары Павловны, только ниже ростом и иного телосложения: если у Варвары Павловны, при всей ее монументальности, талия присутствовала, то эта женщина, не имея слишком много лишнего веса, фигурой была мужиковата. Вслед за ней вошла Лида.

– Здравствуйте, Варвара Павловна, я Лидина мама, – сказала женщина.

Об этом можно было сразу догадаться – Лида походила на нее и лицом, и фигурой.

– Здравствуйте, – ответила Варвара Павловна. – А к вам как обращаться?

– Зовите Анной Ильиничной, – подумав, сказала Лидина мама. – Хотя с отчеством как-то непривычно, меня по отчеству редко зовут. Я вот с доченькой приехала, посоветоваться надо.

– Кыш отсюда, – велела Варвара Павловна Илоне и Регине.

Они пошли в маленькую корректорскую и там ждали, пока за ними не явилась Лида.

– Варвара зовет.

Варвара Павловна и Анна Ильинична явно поладили.

– Одна она у меня, что же делать? – говорила Анна Ильинична, когда Илона с Региной вошли. – Все для нее, все для нее…

Илона смотрела на Лидину мать и не понимала – отчего подруга так ее боялась. Эта мать, кажется, даже была рада, что скоро станет бабушкой.

– Так, значит, красавицы. Анна Ильинична будет жить с Лидой, чтобы помогать ей. Это очень кстати. Но в Савеловке растить ребенка – лучше уж в лесу землянку выкопать. Спрашивайте всех – не сдается ли комната.

Илона поняла – переговоры насчет комнатушки в общаге потеряли смысл, потому что Анну Ильиничну туда разве что в гости пустят.

– Работу для Анны Ильиничны я уже нашла – будет дежурить у нас на телетайпе. Сейчас поведу ее к Бекасову. Там, правда, спятить можно, но ничего другого придумать не могу.

В телетайпной стояли шесть агрегатов, и когда все сразу начинали трещать и гнать ленту – уши закладывало.

Потом Лида рассказала:

– Мама в Березине только затем оставалась, чтобы за папой смотреть. А теперь… теперь – вот… папы больше нет… У нас там домик, она его продаст, попробуем встать на очередь на кооперативную квартиру.

– Она тебя не ругала? – спросила Илона, имея в виду беременность.

– Ну, поругала немного, потом сказала: что мы, вдвоем твою ляльку не поднимем? И все, больше даже не вспоминала.

Илона поймала себя на зависти – ее собственная мать, узнав про беременность дочки, устроила бы из этого праздник на весь город. И слово «аборт» твердила бы двадцать четыре часа в сутки.

Потом Илону позвали к телефону.

Звонил отец, предлагал встретиться. И встретиться было просто необходимо – Илона по нему скучала. До нее понемногу стало доходить, что семья держалась лишь на доброте и уступчивости отца.

Он встретил дочку возле редакции и вручил картонную коробку, завернутую в газету и перевязанную веревочкой с петлей, чтобы удобнее нести.

– Вот, с Новым годом, значит… Ты как-то говорила, что хочешь, ну так получай…

– Что это, папа?

Открывать на улице, под снегопадом, было как-то не с руки.

– Увидишь. Как там мама?

– Да никак…

Мать действительно была «никак» – ходила на службу, смотрела телевизор, с дочерью говорила лишь по мере необходимости, всем видом показывая: я хотела, как лучше, а меня незаслуженно обидели. И по вечерам, сидя перед телевизором, демонстративно резала газеты на квадратики – для туалета. Раньше эту работу выполнял отец. А сейчас она стала чем-то вроде символа незаслуженного женского одиночества.

– Илуська, ты там с ней помягче… Я тебя знаю, ты характером не в меня, а скорее в нее уродилась.

– Лучше бы в тебя. Папа, у тебя пуговица вот-вот оторвется.

– Я знаю.

Отец сам оторвал пуговицу и сунул в карман. Илона подумала: сколько же лет он носит это зимнее пальто, эту шапку-ушанку из искусственного меха? Неужели за все время существования семьи не удалось выкроить денег хотя бы на новую шапку?

Это был очередной этап поисков материнской вины перед семьей, перед отцом, перед ребенком.

– Давай я провожу тебя, – сказал отец.

Илона еще днем уговорилась встретиться с Яром. И сейчас ей пришло в голову, что показывать Яру отца, одетого по-нищенски, пожалуй, не стоит. Яр-то всегда был одет с иголочки. Сразу же стало стыдно за эту мысль.

– Давай лучше я тебя провожу до остановки, – предложила она.

Не то время, не та погода, чтобы гулять по парку, время от времени присаживаясь на лавочку, – так сказала она себе. Домовая кухня уже закрыта, открыта булочная, там тепло – но стоять и разговаривать в булочной – как-то странно.

Они упустили троллейбус и минут десять ждали следующего. Отец придерживал рукой полу пальто – из-за оторванной пуговицы она все время отлетала. Илона подумала: если уж он твердо решил не возвращаться, то пусть бы нашел себе хорошую женщину, а она постаралась бы с этой женщиной поладить. Такую, чтобы забирала у него зарплату и сумела скопить деньги на новое пальто и новую шапку. Потому что сам он явно не в состоянии.

Это тоже было камушком в материнский огород.

Потом Илона встретилась с Яром и рассказала ему новость про Лиду.

– Ну вот, все очень даже хорошо складывается, – сказал Яр. – Хорошая бабушка – на вес золота. Передай Лиде – я за нее рад.

– А у тебя как?

– По-прежнему. Я приходил мириться – что-то не получается. Вот так, крошка, не выдержали мы испытания. Где Лида будет жить?

Илона объяснила, как умела, задумку насчет кооперативной квартиры.

– Это долгая история, – сказал Яр. – А ей уже скоро рожать. Передай Лиде – пусть немедленно становится на очередь и просит комнату в коммуналке.

– Яр, это же ужасно – жить в коммуналке!

– Крошка, пусть сделают, как я сказал, – голос Яра вдруг стал жестким, чуть ли не металлическим. – Встать на очередь немедленно. И нужно письмо от редакции, нужно письмо из райкома комсомола – она же общественница.

– Яр, там же очередь в десять километров!

– Крошка, пусть они немедленно подают заявление. Немедленно. Немедленно.

Илона даже испугалась этой настойчивости, лицо Яра показалось ей окаменевшим, голос словно не изо рта выходил, а рождался как-то иначе – черед миллион крошечных дырочек на лице и на всем теле. Но это объяснялось усталостью Илоны – к концу рабочего дня, после стакана шампанского в цеху, с бригадой, еще и не то померещится.

Подойдя к своему дому и поднявшись по лестнице, она поняла, что открывать дверь квартиры не хочется. И позвонила соседям.

У них было веселое застолье.

– Вот, Толик – это Илона, Илона – это мой Толик! – с гордостью сказала Галочка.

Вид Галкиного мужа Илону несколько озадачил. По рассказам соседки она представляла себе Толика великолепным мужчиной – как Тихонов в роли Штирлица. А тут – долговязый парень в очках, и в каких очках! С толстыми мудреными линзами.

Кроме Толика, за столом сидели Галочкина институтская подруга Катя с мужем Витей и вырвавшийся на пару дней из деревни дядя Миша. Итого – шесть человек, три пары. Илона – седьмая и без пары.

Тетя Таня была совершенно счастлива – она как раз и мечтала о больших застольях. Она тут же усадила Илону, принесла ей чистую тарелку и прибор, наделила хорошим куском жареной рыбы.

Картонную коробку Илона не знала, куда девать, и приткнула на полу возле дивана.

– Что это у тебя? – спросила Галка.

– Еще не знаю. На Новый год получила.

– Так давай посмотрим!

Веревочку разрезали, газету размотали, и Илона достала из коробки вещь, о которой могла только мечтать: портативный кассетник «Спутник».

– Ничего себе! Вот это да! – услышала она. – Ну, здорово!

Илона лишилась дара речи. Она сразу вспомнила давнюю сценку за столом. Тогда она только-только начала ходить в «Аншлаг», и Буревой обнаружил у нее проблемы с дикцией. Магнитофон был просто необходим для работы, и Илона за ужином всего лишь намекнула, что хотела бы получить его ко дню рождения. Мать сразу вспомнила, что дочери нужно совсем другое – кримпленовое платье. Илона знала эти платья, и они ей не нравились, на ее взгляд, так могла бы одеваться Варвара Павловна. От кримпленового брючного костюма она бы, впрочем, не отказалась, но мать не понимала брючных костюмов – видимо, примеряла их на себя и осознавала, что на работу в таком ходить она не может, значит, и дочери это не требуется.

Красный «Спутник» лежал на столе, и мужчины, все трое, восхищались.

– Но ты, Илонка, на одних кассетах разоришься, – предупредил дядя Миша. – Кто же тебе такие дорогие игрушки дарит?

– Дорогие?

Илона не знала, сколько стоит магнитофон, и ахнула, услышав цену: сто восемьдесят рублей. Это было примерно три кримпленовых платья.

– Надо же, и у нас научились кассетники клепать! – радовался Толик. – Может, и «Филлипс» когда-нибудь обгоним?

Мужчины заспорили о качествах «Филлипсов» и «Грюндигов», обычно привозимых моряками из загранки. Илона хотела было сказать, что это подарок отца, но не получилось.

Нужно было придумать, где прятать магнитофон. Если бы мать узнала, что отец сделал такой подарок, последствия могли быть ужасны. Вдруг Илону осенило – нужно просто объяснить ситуацию Буревому, и пусть «Спутник» пока побудет у него. Магнитофон очень пригодится во время репетиций – каждый студиец сам, своими ушами, услышит свое бормотание и сделает выводы.

А дальше, а дальше…

Может быть, с этого магнитофона и дружба начнется? Настоящая – а не те приятельские отношения, которые у него со всеми в студии?

Пока же Буревой дедморозит, магнитофон можно прятать под диваном.

При первой же встрече Илона передала Лиде совет Яра и от себя прибавила – надо послушаться, потому что – «что ты теряешь?» С кооперативной квартирой тоже было не так просто – редакция сама домов не строила, а через кучу инстанций пристегивалась к домам, возводимым для какого-нибудь предприятия. Эти дома сдавали обычно перед Новым годом – закрывали план, и ближайшее по времени здание, на которое можно было претендовать, было бы готово к эксплуатации разве что весной.

Анна Ильинична оказалась очень толковой матушкой, знающей цену деньгам. Илона познакомила ее с отцом, и он растолковал, во что обойдется кооперативная квартира, если каким-то чудом удастся пристроиться к его текстильному комбинату, один первый взнос – больше трех тысяч.

Тогда Анна Ильинична пошла по инстанциям и удивительно быстро поставила беременную дочку на очередь. Одновременно она искала, где бы снять комнату – требовалась комната со всеми удобствами, но никак не находилась. Вдруг ей дали телефон, она куда-то звонила, ездила и уже почти договорилась, но тут случилось чудо.

Лиду посреди рабочего дня позвали к телефону и сообщили: появилась комната в коммуналке, соседка – всего одна, а появилась потому, что прежняя хозяйка умерла, не оставив наследников. Прописана она в этой комнате была одна, и если Лида согласна поселиться вместе с матерью на площади в почти восемнадцать метров, то пусть срочно бежит за смотровым ордером.

Яр оказался прав!

– Чудо, – сказала Варвара Павловна. – И от редакции близко, пешком за десять минут можно добежать. Действуй!

Комната была грязная, сто лет не знавшая ремонта, но – почти восемнадцать метров! И половина кухни, а кухня – все десять метров. И ванная со ржавой ванной, но это мелочи. И туалет с унитазом, который помнил еще царское время, но поменять унитаз – это уж проще простого. И коридор, что особенно обрадовало Лиду и Анну Ильиничну, потому что в коридоре можно будет ставить коляску.

Анна Ильинична взяла власть в свои руки. А руки у нее были трудовые. Она носилась с документами, ездила куда-то на склад за обоями, раздобыла стремянку, смоталась в Березино и перевезла оттуда вещи; до поры их распихали по знакомым, один чемодан даже спрятали в маленькой корректорской под столом. При этом она еще дежурила на телетайпе то в утреннюю смену, то в вечернюю.

– А ты сиди! – прикрикнула она на Лиду, которая порывалась помочь. – Я все – сама! А ты – отдыхай! Впрок! Спи! Гуляй! Ты у меня одна – что я, о единственной дочке позаботиться не могу? Вон у тебя в горкоме собрание ко дню советской армии! Оденься, причешись, иди! Нельзя не ходить – а то тебя забудут.

Лиде живот уже порядком мешал – особенно подниматься по горкомовской лестнице с высокими ступеньками. Но Анна Ильинична была права – нельзя сходить с круга, нужно позаботиться о завтрашнем дне. Илона только удивлялась – вот ведь и такая материнская любовь бывает…

Она не была завистлива, но иногда потихоньку, самую малость, завидовала Галочке, у которой была веселая и бойкая тетя Таня, любительница застолий и посиделок, завидовала чуть-чуть Лиде, которая могла во всем положиться на Анну Ильиничну. Да и не только это – всякая ли мать, узнав, что незамужняя дочка беременна, а папуля сбежал в неведомо какой океан, обрадуется: ну и хрен с ним, без него даже лучше справимся!

И всякая ли мать, привезя домой дочку после трудных родов, полностью взвалит на себя все хозяйство и уход за ребенком, возьмет отпуск за свой счет, разругается из-за этого отпуска с начальством, потом вообще напишет заявление «по собственному желанию!? А тетя Таня написала, всем объявив:

– Что, нас Толик с Мишей не прокормят?

Вся жизнь соседей отныне принадлежала маленькому Максимке – до той поры, пока у него не появится братик или сестричка.

Варвара Павловна меж тем искала нового дневного корректора. Лида собиралась работать до последнего, с риском, что ее увезут рожать прямо из редакции. Илона просто умоляла: не надо дневного, надо обычного, который будет работать через день! Она смертельно боялась остаться без свободных вечеров.

– Дурочка ты, – сказала Варвара Павловна. – Думаешь, твоя самодеятельность – навсегда? Сейчас ты можешь перейти на сменную работу, а как будет потом – неизвестно. А ты у нас на выданье, а для замужней женщины работа через день – то, что нужно.

– Я еще не на выданье, – строптиво ответила Илона.

– Смотри, упустишь время – будешь, как наша Регинка. Одна радость – шмотками спекулировать. А на тебя хороший парень глаз положил, не пробросайся.

– Ромка, что ли? Да ну его…

В «Аншлаге» меж тем близился день премьеры. Конечно, премьеру в ДК играл первый состав, но Буревой обещал, что на выезде будет играть и второй состав. Илона как человек, имеющий отношение к прессе, пригласила Яшку из отдела культуры и фотокора Юру, отнесла приглашения и в другие редакции.

Буревой даже не поблагодарил. Он теперь видел и слышал только первый состав. «Спутником» же пользовался, как будто собственной техникой, совершенно забыв, чей это магнитофон. Обиженная Илона несколько раз собиралась вернуть отцовский подарок, но понимала – отношения от этого лучше не станут.

По странному совпадению буквально с разницей в пять минут начался премьерный спектакль, а Лиду повезли в родильный дом.

Премьера завершилась походным банкетом прямо на сцене, и Илона поняла, что счастье вернулось: она видела прежнего Буревого, Буревой обнимал ее за плечи, он в легком подпитии перецеловал всю студию, и ей два поцелуя перепало.

– А Элечка не пришла, – шепнула Вероника длинной Наташке, и это тоже было праздником – значит, с Элечкой у него ничего серьезного нет.

Утром Илоне позвонила Анна Ильинична.

– Илоночка, у нас доченька! Ты можешь со мной по магазинам пойти?

Анна Ильинична была суеверна – не хотела покупать приданое внучке, пока дитя еще не появилось на свет. А теперь внучка уже в наличии – и срочно требуются все эти пеленки, подгузники, чепчики, полотенчики и прочие очаровательные тряпочки.

Нужно было купить все, что удастся достать, и привезти в новое Лидино жилье до начала смены. Илона позвонила Жанне, Жанна позвонила Тамаре, у Тамары лежали наготове постиранные вещички ее младшенького.

Потом Анна Ильинична и Илона привезли покупки, и Анна Ильинична затеялась перестирать новые пеленки – они прямо с фабрики, одному Богу ведомо, сколько в них пыли и неуловимой взглядом грязи.

Большой котел-выварку Лиде отдала Варвара Павловна. Анна Ильинична прокипятила первую порцию белья, развесила ее в кухне, и тут появилась соседка.

Соседка была стара, подслеповата и очень недовольна тем, что в комнате ее давней подружки будет жить грудной ребенок. Видимо, раньше она не осознавала, что теперь каждый день на кухне будет сохнуть белье.

Начался скандал.

Скандалить Анна Ильинична умела. В конце концов она пообещала вылить на склочницу горячую мыльную воду из выварки. Та кинулась прочь – как выяснилось, к телефону. Кто бы мог предположить, что вредная старуха вызовет милицию и будет кричать, что ее обещали убить?

Илона уже опаздывала на работу. Оставив Анну Ильиничну разбираться с соседкой и милицией, она помчалась в редакцию и обо всем доложила Варваре Павловне.

– Плохо дело, – сказала та. – Как бы эта мадам не принялась пакостить. Я таких знаю – и дерьмо в кастрюлю с супом может подбросить…

Илона вспомнила злое лицо соседки и согласилась.

– Что же делать? – спросила она.

– Ничего съедобного на кухне не оставлять. Холодильник перетащить в комнату. Лучше бы и белье без присмотра не оставлять. И коляску в комнату забирать. Вот не было печали…

– Может, и нам тоже вызывать милицию, если что?

– Милиции это скоро надоест. Будет приходить участковый и ругаться.

– Так все очень просто, – вмешалась Регина. – Менты тоже люди. Дать в лапу – и они с ней иначе поговорят…