– Надо помочь им найти Бога. – Он переступил с ноги на ногу, под подошвами захрустел гравий. – Если в общине существует Бог, никто не пропадет и не потеряется.
Я подумала о нашем городке. О чумазых ребятишках, выскакивающих из домов на улицу, о пьяных спорах и драках, отзвуки которых доносились из окон. Просто представить было невозможно, что Бог проводил здесь много времени.
– А как найти Бога? – спросила я. – Где он?
– Он везде. Везде и повсюду. – Викарий широко развел руки, словно наглядно подтверждая тем самым ответ. – Просто надо искать Его.
– Ну а если мы найдем Бога, то все будет в порядке? – спросила я.
– Разумеется.
– Даже с миссис Кризи?
– Естественно.
С крыши церкви сорвалась ворона, развернула крылья и пронеслась по воздуху со зловещим карканьем.
– Уж не знаю, как это получается у Бога, – пробормотала я. – Как это он помогает нам не исчезнуть?
– Ты ведь знаешь, что Господь – наш пастырь, Грейс. А мы всего лишь овцы. Всего лишь Его овечки. И если собьемся с пути, Господь отыщет нас и вернет домой.
Обдумывая все это, я разглядывала свои ноги. Сухие травинки застряли в носках и больно кололись, оставляя на коже красные следы.
– Почему люди обязательно должны умирать? – спросила я, но когда обернулась, увидела, что викарий уже стоит у дверей в церковь.
– Может, придешь на чаепитие в зальной церкви? – окликнул он меня.
Мне не слишком хотелось туда идти. Я предпочла бы вернуться к Тилли. Ее мама не ходила в церковь, опасаясь, что там викарий промывает всем нам мозги. Но я должна была согласиться, потому как в противном случае подвела бы Иисуса, так мне, во всяком случае, казалось.
– Ладно, – сказала я и отряхнула травинки, прилипшие к коленям.
Я шла следом за миссис Мортон по дорожке, проложенной между церковью и залом. Края дорожки густо заросли гусиной травкой, лютиками, среди них высились стебли наперстянки, ронявшей целые облака пыльцы из толстых пурпурных колокольцев. Ветер стих, оставил нас на растерзание сухой палящей жары, которая врезалась в кожу плеч и рук, из-за которой было трудно вымолвить даже одно слово. Мы шли гуськом – молчаливые пилигримы, влекомые к святилищу чая и печенья, все одетые в воскресные платья и украшенные блестящими капельками пота.
Вот мы дошли до автостоянки, и я увидела Тилли, она сидела на ограде. Кожа блестела – она была намазана кремом от загара с головы до ног. На голове у Тилли красовалась непромокаемая шапочка.
– Другой дома просто не нашлось, – пояснила она.
– Вроде бы твоя мама не хочет, чтоб ты увлеклась религией? – спросила я, протягивая ей руку.
– Мама ушла раскладывать товар по полкам в кооперативном магазине, – ответила Тилли и тяжело спрыгнула на землю с кирпичной кладки.
Зальная церковь являла собой низкое белое здание, расположившееся в самом конце дорожки. Смотрелось оно здесь как-то неуместно, словно архитектор долго раздумывал, куда бы его приткнуть, и никак не мог решить. Внутри позвякивали чашки и блюдца, приготовления были в разгаре. По паркету бодро стучали каблучки, в углу высились гигантские кипятильники из нержавеющей стали, они шипели и плевались паром.
– Я буду «Боврил»[4 - «Боврил» – фирменное название пасты из говядины для приготовления бутербродов и бульонов.], – сказала Тилли.
Я покосилась на миссис Мортон – она заказывала нам напитки в другом конце комнаты. Раннее вдовство заставило ее устраивать жизнь на объедках с чужих столов; она пекла, вязала, всегда была готова услужить и постепенно стала для всех незаменимой. Интересно, подумала я, какой бы была миссис Мортон, не уйди из жизни ее муж так рано. Если бы мистер Мортон, сидевший тогда за рулем, не стал бы, пригнувшись чуть ли не к самому полу у сиденья, искать радиоволну, на которой выступали «Нью Сикерс»[5 - «Нью Сикерс» – австрало-английская поп-группа, образовалась в 1964 г.], то не влетел бы прямиком в отбойник на трассе М4. Люди перешептывались, будто с ним была пассажирка, женщина, которая появилась на похоронах в черном платье до пят и с алой помадой на губах, и она так громко, просто до неприличия, рыдала, что служке пришлось вывести ее из церкви. Я ничего этого не помнила. Была еще слишком мала. Я знала и запомнила миссис Мортон именно такой, как сейчас: в твиде, чистенькой и аккуратной, и тарахтящей без умолку, словно морская галька, стучащая в пустой коробке, одинокой, хотя в этой жизни все устраиваются парами.
– «Боврил». – Миссис Мортон протянула чашку Тилли. Мы обе понимали, что пить она этого не будет, но делали вид, что все в порядке, даже когда Тилли поднесла чашку к губам и от пара затуманились ее очки.
– А вы верите в Бога, миссис Мортон? – спросила я.
Мы с Тилли с нетерпением ждали ответа.
Она заговорила не сразу, подняла взгляд к потолочным балкам, словно искала ответ именно там.
– Верю в то, что люди не должны задавать дурацкие вопросы воскресным утром, – ответила она наконец и пошла искать туалет.
Зал постепенно наполнялся людьми. Мне показалось, что народу здесь собралось куда больше, чем в церкви, и среди нарядных воскресных платьев мелькали джинсы. Похоже было, что Иисус может собрать куда большую аудиторию, стоит только предложить публике печенье. Были здесь и жители нашей улицы – Форбсы и мужчина, который постоянно стриг газон на своей лужайке, и женщина из углового дома, которая заявилась в сопровождении целой кучи ребятишек. Они цеплялись за ее юбку, липли к ногам, и я заметила, как она сует печенья в карман этой самой своей юбки. Все стояли с газетами, сдвинув солнечные очки на лбы, а в углу чей-то рыжий шпиц затеял свару с колли. Люди говорили о нехватке воды, о Джеймсе Каллагане[6 - Джеймс Каллаган – премьер-министр Великобритании (1976–1979), представитель партии лейбористов.] и о том, вернется ли домой миссис Кризи. Она так до сих пор и не вернулась.
И ни один из них ни словом не упомянул об Иисусе.
Если честно, думаю, что, если б даже Иисус в этот момент вошел в зал, никто бы его не заметил. Ну, разве что он принес бы с собой рулет-мороженое под названием «Арктический ролл».
– А ты веришь в Бога? – спросила я Тилли.
Мы с ней устроились в уголке на синих пластиковых стульях. Прохладные сиденья стерли пот с нашей кожи. Тилли все принюхивалась к своему «Боврилу», я прижала колени к животу, прикрылась ими, точно щитом. В отдалении стояла миссис Мортон, зажатая между столиком и двумя крупными женщинами в цветастых фартуках.
– Наверное, – ответила Тилли. – Думаю, это Бог меня спас, когда я лежала в больнице.
– С чего ты взяла?
– Мама просила Его об этом каждый день. – Тилли, хмурясь, уставилась в чашку с бульоном. – Ну и перестала просить, когда мне стало лучше.
– Ты никогда мне об этом не рассказывала. Всегда говорила, что была совсем маленькая и ничего не помнишь.
– Помню, – пробормотала она. – И еще помню, что тогда было Рождество и что нянечки и сестры вплели в волосы мишуру. Больше ничего не запомнила.
Она не запомнила. А ведь я спрашивала ее много раз. Детям лучше не знать всех фактов, она сама всегда так говорила, и слова эти всегда вылетали у нее изо рта курсивом.
Когда впервые сказала мне об этом, как бы между прочим, то выбросила эти слова с видом полного безразличия, точно игральную карту на стол. Прежде я никогда не встречала человека, который едва не умер, и это с самого начала дико интересовало меня. Вскоре мой интерес еще усилился. Мне хотелось знать все подробности, мельчайшие детали и хитросплетения – очевидно, чтобы выстроить защиту. Словно, узнав правду, можно спастись от смерти. Если б я сама чуть не умерла, то запомнила бы все и тут же рассказала, но Тилли почему-то помнила только какие-то мелочи и еще что у нее было что-то не так с кровью. Но этого было явно недостаточно – даже если б я связала все слова вместе, как в молитве.
После того как она мне это рассказала, я сделалась тайным союзником ее мамаши по части наблюдения за дочкой. За Тилли неотступно наблюдали, пока мы с ней бегали под безоблачным августовским небом; запыхавшись, я бросала на нее взгляд через плечо, посмотреть, поспевает ли она за мной. От палящих лучей солнца ее защищал зонт моего отца с поля для гольфа; основная задача сводилась к тому, чтобы держаться как можно дальше от обочин дороги и трещин на тротуаре. А когда сентябрь приносил с собой туман и дожди, ее усаживали так близко к газовой плите, что ноги покрывались красными пятнами.
Я наблюдала за ней постоянно, оберегала, а она ни о чем не догадывалась. С виду я ничем не выражала беспокойства; ни словом не упоминала о тайных опасениях, что единственную подругу могут отнять у меня лишь по той причине, что я не проявила должной бдительности.
Нестройный шум в зале перешел в ровный рокот голосов. Машина работала, неспешно набирала скорость на жаре, подпитывалась бесконечными сплетнями и пересудами, и мы уставились в самое сердце этого двигателя, состоящее из перегретой плоти и множества ног. Перед нами стоял мистер Форбс. Он проплыл через толпу, держа вишневый пирог над головой, и теперь собирался поделиться с нами своим мнением. Его рубашка на груди пропиталась потом.
– Он проснулся в понедельник утром, а жены и след простыл. Исчезла.
– Сказки для нищих, – заметил Эрик Лэмб. К нижней части его брюк все еще липли сухие травинки.
– Живите моментом, вот что я вам скажу, – откликнулся мистер Форбс и, словно в подтверждение своих слов, пронес тарелку с еще одним куском вишневого пирога над головами.
Миссис Форбс молчала. Шаркала подошвами сандалий по паркету в елочку и крутила чайную чашку на блюдце. Лицо у нее словно скукожилось от волнения.
Быстро расправляясь с вишневым пирогом, мистер Форбс окинул супругу критическим взглядом.
– Да прекрати ты терзаться по этому поводу, Дороти. Это не имеет к делу ни малейшего отношения.
