Портрет кавалера в голубом камзоле

Глава 6

Колбин был здесь в первый раз. Дом произвел на него двоякое впечатление, – снаружи простой, внутри обставленный без всякого стиля, но с определенной направленностью, призванной ласкать глаз и будить воображение. Человек, устроивший свое жилище подобным образом, имел творческую натуру и… тугой кошелек. Это явно не Глория. Ее квартира на Шаболовке походила на сотни таких же квартир, принадлежащих среднему классу, – с евроремонтом и безликим дизайном.

– Без излишеств, но со вкусом, – одобрил Колбин интерьер приобретенного ею дома.

Глория не собиралась присваивать себе чужие лавры.

– Заслуга прежнего хозяина, – объяснила она. – Я почти ничего не меняла.

Глория не стала показывать постороннему мастерскую. Лавров уже все видел, а Колбина туда вести не обязательно.

За ужином, сервированным Сантой, разговор не клеился. Лавров отмалчивался, Колбин рассыпался в комплиментах хозяйке. Его поведение до того выходило за рамки обычного, что она с трудом сохраняла радушие и невозмутимость.

«Он заигрывает со мной! – поразилась Глория. – Ей-богу, заигрывает! Ай да Петр Ильич! Чем не жених для одинокой вдовы?»

– Ну и забрались вы, Глория Артуровна, в чащу лесную, – пытался острить глава компании. – Теперь к вам на санях ездить надобно. Или вездеходом обзаводиться.

– Неужто у вас во мне такая потребность возникла? Раньше-то вы меня своим вниманием не жаловали.

– Все течет, все меняется. Нам, мужчинам, для работы стимул требуется… правда, Рома?

Лавров на правах близкого знакомца разливал коньяк и предлагал начальнику то одно блюдо, то другое. Зато беседу поддерживал вяло… исключительно из вежливости. Не помогать же боссу обхаживать женщину, на которую он сам виды имел?

– М-мм… а этот ваш белый медведь прилично готовит, – одобрил Колбин котлеты с грибным соусом.

– Я люблю вкусно поесть…

Разговор крутился около пустяков, перескакивая с одной темы на другую. Колбин хотел понравиться хозяйке и этим все портил. Его шутки не вызывали смеха, а похвалы выглядели нарочитыми. Неловкий от несвойственной ему роли, он задел локтем соусник, и тот перевернулся… потом опрокинул на скатерть бокал с вином.

– Меня извиняет только количество выпитого за ваше здоровье! – неуклюже оправдывался он.

Глава компании был голоден и быстро захмелел. Лавров специально подливал ему порцию за порцией, чтобы выставить соперника в дурном свете. Колбин не привык к большим дозам крепких напитков, тем более после напряженного рабочего дня. Он и без того клевал носом в машине, а тут и вовсе расклеился.

– Прекрати его спаивать, – сердито шепнула Глория начальнику охраны. – Еще свалится… потом возись с ним!

– Я его привез, я его и увезу…

Колбин не слышал, что о нем говорят, – он попробовал встать из-за стола, покачнулся и едва не упал.

– Я… мне… нехорошо…

Вездесущий Санта помог гостю добраться до туалета, умыться и привел его обратно. Однако принятые меры ситуацию не исправили. Колбин тщетно боролся с опьянением…

– Ему не мешало бы прилечь, – съязвил начальник охраны.

– Это твоя работа!

– Я ему в няньки не нанимался, – огрызнулся Лавров.

Глории не терпелось поговорить с ним о сегодняшней посетительнице, госпоже Жемчужной. Этому мешало присутствие Колбина.

Глава компании, не дождавшись десерта, задремал в кресле, и Глория пригласила Лаврова в соседнюю комнату, убранную по-восточному. Ковры, длинный диван с подушками, светильники из цветного стекла и несколько чудесных кальянов на деревянной подставке. В воздухе пахло фруктовым табаком.

– Покурим?

– Не сейчас, – улыбнулась Глория.

Ее волосы были распущены и вились по плечам, губы соблазнительно приоткрылись…

«Она меня дразнит, – напрягся Лавров. – В отместку за то, что я привез этого индюка Колбина. Да еще и напоил…»

Глория прислушалась к шагам Санты в столовой. Тот убирал посуду. Звенели тарелки, похрапывал уснувший гость.

– Колбин решил приударить за тобой, – сказал Лавров. – Ты в курсе?

– Допустим…

– От ненависти до любви один шаг! И он его сделал.

– Ты можешь мне помочь?

– Отвезти его домой? С радостью.

– Да нет. Я не про то… Понимаешь, ко мне утром приезжала женщина… актриса из частного театра. В общем, ее хотят убить.

Начальник охраны молча уставился на Глорию в ожидании какого-нибудь подвоха. Она уже использовала его вслепую. Почему бы не повторить удачный опыт?

– Это твоя подруга? Не помню, чтобы ты дружила с актрисами.

– Я видела ее в первый раз. Она приезжала к Агафону, а не ко мне…

– Он же умер!

– Она не знала… Так ты поможешь?

Лаврову ужасно хотелось послать ее ко всем чертям. Отказаться. Заявить, что он не мальчик на побегушках. Что ему плевать на ее капризы и прихоти. Что…

– Кому нужна помощь? Ей… или тебе? – вместо этого выдавил он, проклиная себя за мягкотелость.

Он опять дал слабину, не устоял.

– Нам обеим. Видишь ли, она обратилась ко мне за услугой… весьма щекотливого свойства…

– Погоди… – растерялся Лавров. До него начал доходить смысл сказанного. – Агафон был колдун! Значит…

– Не важно. Женщина в опасности… ей осталось жить…

Глория склонила голову на бок, будто бы ей было известно, сколько отмерено судьбой какой-то там актрисе.

– …день или два, – заключила она. – Я ее предупредила. Но чувствую, что этого недостаточно. Над ней тяготеет рок! Ей нельзя было брать псевдоним Жемчужная… нельзя играть Клеопатру… Надо что-то делать, Рома.

Лаврову казалось, он слушает горячечный бред. Хотя внешне Глория выглядела вполне нормально.

– Тебе-то откуда знать, сколько кому осталось? За кого ты меня принимаешь? – вспылил он. – За идиота, который поверит любой выдумке? Ты что, возомнила себя…

У него не хватало слов. Глория свихнулась на почве проклятого дома и его бывшего хозяина. Призрак карлика наверняка бродит по этому жутковатому жилищу… и воздействует на окружающих. Санта тоже с приветом. Нормальные люди тут жить не станут.

– Я видела ее смерть…

– Возвращайся в свою квартиру, – посоветовал ей Лавров. – Иначе я за тебя не ручаюсь.

– Я видела!.. Она лежала на полу… в костюме египетской царицы…

– Послушай, Глория… в этом доме еще и не такое померещится. Здесь же все стены пропитаны… пропитаны… чертовщиной! Добром это не кончится. Беги отсюда, пока не поздно.

– Поздно… Я сделала свой выбор. Если тебе со мной не по пути, я не обижусь…

Лавров скрипнул зубами от досады. Он допустил промах. Непозволительную ошибку. Чего он испугался? Колдовства? Глория на колдунью не похожа. Откуда бы у нее вдруг взялись пророческие видения? Она просто не в меру впечатлительна. Насмотрелась здесь на всякие сомнительные атрибуты, которыми пользовался карлик, дабы опустошать карманы своих клиентов… и вздумала себе попробовать…

Он улыбнулся собственным мыслям:

– Я тоже сделал выбор, если ты помнишь. Встал на твою сторону и готов идти до конца.

«Что ты мелешь? – вскричал его внутренний критик. – Опомнись, парень. Эта женщина – опасная авантюристка. Ты до сих пор не знаешь, какая связь существует между ней и карликом! Почему она поселилась в его доме! Неужели ты ей веришь? Взгляни на нее беспристрастно. Она же насквозь лживая, изворотливая штучка, от которой следует держаться подальше. Где твое благоразумие? Она снова подставит тебя под удар, и даже глазом не моргнет…»

– Значит, ты согласен мне помочь? – спросила Глория. – Ты же не бросишь двух беззащитных женщин на произвол судьбы?

О, как невинны, как смиренны были ее глаза. Как сладок голос! Голос сирены, завлекающей моряков в гиблое место…

– Конечно же я тебя не брошу, – сдался Лавров.

«Твой корабль вот-вот сядет на мель, – напрасно предостерегал его критик, не поддающийся чарам прелестной вдовы. – Или разобьется о рифы. А она будет наблюдать за катастрофой с торжествующей усмешкой. Спасайся, безумец!»

– Весь фокус в псевдониме, – перешла к делу Глория. – Артисты, переживая чужие трагедии, рискуют подхватить смертоносный вирус…

– Что ты имеешь в виду?

– Двойную игру. Нельзя одновременно играть в жизни и на сцене. История, рассказанная госпожой Жемчужной, навела меня на одну мысль. После ее отъезда я полистала пару книг. Благо, Агафон собрал недурную библиотеку. И вот что я обнаружила! Псевдоним Жемчугова носила знаменитая Прасковья Ковалева, крепостная актриса графа Шереметева. Ни слава, ни любовь хозяина не принесли ей счастья. Шереметев отважился жениться на ней… но даже это не спасло бедную Парашу от смерти. Исторические источники сообщают, что у нее внезапно обострился туберкулез, который унес ее в могилу…

– Судя по твоему тону, ты не согласна?

– Мне видится другая причина ее гибели, – заявила Глория. – Жемчугову отравили… Яд проник в организм и вызвал кровохарканье, которое по ошибке приняли за чахотку. Симптомы могут быть очень похожи. Говорю тебе это как врач. Очевидно, у талантливой актрисы и певицы нашлась завистница, решившаяся отомстить ей столь жестоким способом. Возможно, они были соперницами не только на сцене…

– Ревность?

– Граф Шереметев не был монахом и нередко посещал по ночам спальни своих дансерок[10] и певичек. Беспорядочные связи с подневольными девицами ему легко прощали. Но истинной любви простить не смогли, – ни аристократы, ни крепостные, ни домочадцы.

– То есть… одна из бывших любовниц графа посягнула на жизнь его фаворитки?

– Чем не мотив для убийства? Жемчугова внезапно тяжело заболела… и если бы не отчаянные усилия графа и лучших докторов, то умерла бы. Она оправилась и снова вышла на сцену, но ее здоровье сильно пошатнулось. Шли годы. По долгу службы Шереметеву пришлось переехать в Петербург… естественно, жену он взял с собой. Там, в суровом климате северной столицы, болезнь начала прогрессировать, и Жемчугова, тогда уже графиня Шереметева, скончалась. Ей не исполнилось и тридцати шести…

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – удивился Лавров.

– Ты еще не понял?

– Намекаешь, что актрису, которая к тебе приезжала, тоже хотят отравить?

– Вроде того…

– Домыслы чистой воды!

– Прасковья Жемчугова – Полина Жемчужная… улавливаешь сходство?

– Ну…

– Видишь ли… существует легенда, что перед отъездом в Петербург Прасковья гуляла по дворцу, прощаясь со своим любимым Останкиным… и в галерее ей привиделась вещунья – горбатая старуха в темной одежде и с клюкой, которая предрекла ей смерть от двух ролей, Офелии и Клеопатры. Дескать, «если будешь играть сразу двух покойниц, то сама станешь третьей…» Жемчугова, как известно, в то время разучивала именно эти две роли. Голос у нее ослаб из-за болезни, и она перешла к драматическим пьесам.

– Что за вещунья? – переспросил Лавров. – Разве во дворец пускали кого попало?

– Нет, конечно. Речь идет о так называемой «останкинской вещунье», которая появляется перед каким-нибудь значительным событием и предостерегает. Не всех подряд, а по своему выбору… Говорят, еще в шестнадцатом веке она явилась владельцу Останкина боярину Сатину и запретила ему распахивать тамошнюю пустошь. В земле, мол, находятся древние погребения… и если их потревожить, беды не миновать. Сатин горбунью не послушал, и вскоре был казнен по приказу Ивана Грозного…

– Иван Грозный стольких казнил, что не перечтешь.

– Может, и так, – согласилась Глория. – Но Полина Жемчужная тоже видела горбатую старуху, которая напророчила ей смерть. Та подошла к ней у выхода из театра и пригрозила, что актриса погибнет, если не уедет из Москвы. Жемчужная ахнуть не успела, как горбунья исчезла, оставив ее в ужасе и недоумении…

– А при чем тут Останкино?

– Оказывается, владелец театра арендует помещение в Останкинском районе.

– Мне все ясно, – усмехнулся Лавров. – Эта Жемчужная крутит роман со спонсором… тот дает ей главные роли и вообще… обеспечивает материально. Подруги – коллеги исходят черной завистью и задумали погубить удачливую конкурентку. Подсыпать ей отравы в кофе или чай. Верно?

Глория промолчала.

– А горбатой старухой мог переодеться и загримироваться кто угодно из артистов, – продолжил он. – Даже мужчина. Пощекотать нервишки ненавистной приме! Напугать, выбить из колеи. Вдруг та провалит роль? Опозорится и лишится завидного покровительства? Кстати! Может, Жемчужную ревнуют к спонсору не только актрисы, но и актеры? Эту версию тоже не мешало бы отработать…

В словах начальника охраны слышалась неприкрытая ирония.

– Дело в том, что Жемчужная репетирует как раз Клеопатру, – дождавшись паузы, вставила Глория.

– И Офелию?

– Нет… Офелию нет.

– Тогда не сходится. Нужные две роли покой – ниц.

– Их и есть две. Полина в жизни, – вольно или невольно, – играет Прасковью Жемчугову. Вернее, ее бледную тень… Судьбы не повторяются, даже трагические. Но погубить могут. А в театре ей дали роль Клеопатры!

– И теперь она на волосок от смерти. Отлично! Что же от меня требуется?

– Зря ты так… – огорчилась Глория. – Женщина попала в беду, это не смешно. Я помню, как сама чудом осталась жива.

– По-моему, ты драматизируешь. С чего бы этой Жемчужной играть роль Прасковьи Жемчуговой? Из-за созвучных псевдонимов? Всего-то?

– Она же актриса. Значит, у нее развито свойство воплощать чужие характеры… проживать чужие судьбы, испытывать чужие страсти, наконец. Без этого незачем выходить на сцену. Публика жаждет видеть Клеопатру или Гамлета, которые истинно любят и страдают, а не изображают любовь и страдания. Акт любви и страдания осуществляется на глазах у зрителей, – здесь и сию минуту. В этом и заключается магия театрального действа! Иначе этот вид искусства давно приказал бы долго жить…

Лавров немного опешил.

– Чем же я-то могу помочь? Установить круглосуточное наблюдение за Жемчужной? Или приставить к ней телохранителя? От яда уберечься не просто.

Из столовой раздался заливистый храп Колбина, который вызвал улыбку Глории и внес разрядку в напряженный разговор.

– Ты нарочно напоил его…

– Я просто наливал… а пил он сам.

– Ревнуешь, Рома?

– Вот еще! – разозлился тот. – Кто я и кто ты? Мне не по рангу заглядываться на тебя.

– Смущает сословный барьер? Так я не барыня, а ты не холоп…

Лавров с трудом подавил желание нагрубить ей.

– Вернемся к нашим баранам, – процедил он. – Что от меня требуется?

– Не мешало бы выяснить, прислушалась Жемчужная к моему предостережению или продолжает репетировать Клеопатру.

Глория не посвящала начальника охраны во все тонкости дела. За ужином ее преследовала навязчивая картина гибели египетской царицы. У нее разыгралось воображение. Впрочем, у Жемчужной вряд ли хватит благоразумия отказаться от роли. Она влюблена… а любовь сродни душевной болезни.

– И еще одно: актрису шантажируют, – добавила Глория.

– Кто?

Лавров вздохнул с облегчением. Шантаж был ему ближе и понятнее роковых пророчеств.

– Ее приятельница… врачиха, к которой она обращалась по поводу аборта.

– Моя задача?

– Побеседовать с вымогательницей. Нащупать слабое место. Каждый человек уязвим.

– Попахивает частным сыском, – брякнул Лавров. – Хочешь взглянуть на меня в роли детектива?

– Женщину шантажируют, она вне себя от страха… мечется… ждет помощи.

– Я понял.

– Твоя работа будет достойно оплачена. Не мной! – предвосхитила его вопрос Глория. – Клиенткой. Вот аванс…

Она положила на столик конверт с вознаграждением и подняла на Лаврова невинный взгляд:

– Хочешь пересчитать.

Глава 7

Молодой боярин Юрий Сашин разыскивал свою суженую, Ольгу.

Зря привез он ее в родовое гнездо, – надеялся спрятать, укрыть от всесильных «государевых людей», которые чинили разбой хуже лесных татей. Зря оставил боярышню в светлице, а сам отправился на охоту. Это его и спасло. Налетели тучей «черные вороны», перебили слуг… разорили дом, выгребли все, что нашли ценного. Дядьку Алексея пытали и мучили, а потом привязали к лошади и протащили по селу в назидание и устрашение всем непокорным.

Пришлось Юрию скрываться от неминуемой смерти в окрестных чащах. Иначе сам бы погиб и другим не помог. Питался со своими егерями дичью, спал под открытым небом, грелся у костра…

Вотчина дядьки, казненного по приказу царя-душегуба, перешла во владение иноземного опричника[11]. Орн, лютый язычник, безжалостный вояка, не щадил ни старых, ни малых. Из всех домочадцев новый хозяин оставил в живых только юную красавицу Оленьку… дабы услаждала она ело в опочивальне, пока не надоест жестокому зверю терзать ее нежное тело.

– Тогда конец девке, – нашептывал боярину верный товарищ. – Свезет ее Орн проклятый в мертвую пустошь, отдаст бесам на поругание.

– Каким бесам? Разве есть худшая нечисть, нежели эти псы в человеческом обличье?

– Есть… Землица-то здешняя не простая. Под ней «великая тьма» покоится. И если ее потревожить, быть мору или пожарищу… или еще какому бесчинству. Старуха предупреждала, а дядька ваш посмеялся над ней и прогнал со двора…

– Что за «великая тьма»? – недоумевал Юрий.

Товарищ опасливо оглядывался, осеняя себя крестом.

– Того никто не ведает. Еще моя бабка говаривала, будто схоронили там волхвы идолище Черного Бога…

При этих словах по лесу пронесся ветер, закричала выпь на болотах. Запахло стоячей водой, тиной и гнилыми мхами.

– Землю-то пахать надо было, – выступил в защиту дядьки Юрий. – Возделывать, хлеб сеять. Алексей Сатин хозяйствовал исправно, холопов не обижал, в голоде не держал…

– А старуху горбатую он почто прогнал?

Молодой боярин не успел ответить, – раздался топот копыт, из-за поворота вынырнули несколько всадников. Облитые луной, на черных конях, в черных кафтанах и шапках, они казались подручными самого дьявола. По притороченным к седлам собачьим головам Юрий узнал царских опричников во главе с Орном.

– Девку везут! – вырвалось у главного егеря.

– Не отобьем, много их…

– Попробовать-то можно…

– Погодите, – остановил своих людей Юрий. – Надобно убедиться, Ольга ли это?

Женщину, закутанную в монашеский плащ с капюшоном, везли, словно тюк, перекинув поперек лошади. Из-под темной хламиды белели ее голые ноги.

«Жива ли? – гадал боярин, вглядываясь в сию бесформенную поклажу. – Была бы мертва, закопали бы где-нибудь поближе к усадьбе, в лес бы не потащили…»

– Ах, псы! Яко ночные звери рыщут…

Между тем всадники остановились на небольшой поляне, поросшей редким кустарником, спешились.

– Что они задумали?

– Я слышал, «государевы люди» с демонами якшаются…

– Сами они демоны… под личиной монахов, – зло сплюнул егерь. – В грубые рясы да скуфейки[12] рядятся. А под рясами-то платье тонкого сукна, шитое золотом, на куньем меху, и нож на поясе. Кого хотят, режут, пытают, женок и девиц бесчестят! Нету на них ни закона, ни управы…

Словно в подтверждение его слов опричники затеяли нечистую забаву. Развели костер, разделись до пояса, принялись прыгать козлами, орать на все лады, выть и размахивать руками. Они были пьяны.

– Положить бы их всех тут, – нетерпеливо прошептал егерь. – Дозволь, боярин!

– Нельзя… – покачал головой Юрий. – Спугнем, а Ольгушку не выручим. Не ее привезли, сердцем чую! Другая несчастная ждет своей участи…

– И то правда.

Разогретые вином и дикими плясками опричники с гиканьем притащили к костру живую поклажу, сорвали с жертвы плащ… и глазам изумленных наблюдателей предстала совершенно нагая девушка со спутанными волосами. Она отчаянно брыкалась и кричала от страха.

«Это не Ольга, – удостоверился молодой Сатин. – Господь милостив!»

– Хорош ли выкуп? – на ломаном русском обратился Орн к кому-то невидимому. – Берешь ли?

– Берет! Берет! – вразнобой отозвалась хмельная братия.

Один из опричников выхватил длинный блестящий нож и быстрым резким движением перерезал жертве горло. Хлынула кровь, черная в призрачном свете луны. Крики разом смолкли, белое тело девушки затихло на пожухлой траве.

– Пейте, братья! – провозгласил Орн. – Кто не выпьет, тому лучше за лопаты не браться!

Участники жуткого ритуала наперебой кинулись набирать кровь в серебряные чаши, разводить вином, глотать… Кровь, перемешанная с вином, текла по бородатым лицам, капала на грудь… Опричники, и без того возбужденные, совсем обезумели: разобрали заступы и принялись остервенело рыть землю там, где указал Орн.

– Что они делают? – удивился Юрий.

– Древние могилы раскапывают… На этой пустоши, близ лесу, издавна мертвяков хоронили, – объяснил один из егерей. – Еще при пращурах! Говорят, кто слуг Черного Бога потревожит, тому не жить…

У костра, откуда ни возьмись, появилась сгорбленная старуха, погрозила Орну клюкой, прокаркала:

– Не балуй, иноземец! Не пляши на чужих костях. Не буди тьму-тьмущую! Не то сгинешь в гнилой топи…

– Прочь, ведьма! – вскричал предводитель опричников, замахиваясь на горбунью лопатой. – З-зарублю!..

Просвистело железо в воздухе, разрезая пустоту. Старуха исчезла, как не бывало, а на месте, где она стояла, трава занялась пламенем. Попятились «государевы люди», оторопь их взяла.

– Чело рты разинули? – вызверился на них Орн. – Копайте! Или я вас здесь же зарою!

– Г-горит…

– Головешка из костра выкатилась! Эка невидаль!

– Костер далеко…

– Тьма тьмы да не убоится!

С этим истошным кличем схватился Орн за плеть и давай свое воинство охаживать, с руганью, с проклятиями. Те опомнились, вернулись к яме. Слышно было, как вгрызаются в почву заступы, гулко ухает в лесу филин.

– Пусто, хозяин… – выбрасывая из раскопа трухлявые доски и обломки костей, сообщил один из мигом протрезвевших опричников.

– Пусто, говоришь? Пусто-о-о! – бесновался иноземец. – Где же колдовские сокровища зарыты?

– Может, нету здесь никаких сокровищ?

– Малую жертву принесли, – сообразил Орн. – Поскупились! Вот и не указал нам Дух Болот верного места… Ну, не беда! Скоро царское посольство по тракту возвращаться станет из заморских земель. Уж мы его встретим… до самой слободы[13] супроводим в целости и сохранности. Чтоб ни с одного купчины, ни с одного дьяка[14] приказного даже волоска не упало!

В сих словах Юрию почудился лживый и зловещий смысл…

Зубов вынужден был отказаться от роли Антония… но не мог отказать себе в удовольствии присутствовать на репетициях. Клеопатра была великолепна. Он не поскупился, и костюмы получились потрясающие. Режиссер предложил не тратиться на реквизит, а взять напрокат в киностудии. Зубов согласился, но Клеопатра должна выйти на сцену в платье и головном уборе, сделанных специально для нее.

Римский полководец и возлюбленный гордой царицы в исполнении актера Митина оставлял желать лучшего. Однако Зубов не стал подвергать его уничижительной критике. Глядя на Митина и сравнивая себя с ним, он не так расстраивался по поводу собственной неудачи. Будь Митин более талантлив, это нанесло бы сильный удар по самолюбию Зубова. А так… все обошлось легким разочарованием.

«Не огорчайся, – утешала его Полина. – Тебя привыкли видеть в зрительном зале, а не на подмостках. Актеры терялись бы и забывали слова. Я сама чувствовала бы себя неловко. Все к лучшему! Митин звезд с неба не хватает, зато старается…»

«На его фоне ты будешь ослепительна!»

Он не кривил душой. У Полины словно открылось второе дыхание. Кроме голоса, у нее обнаружилась дивная способность к перевоплощению. Когда ее Клеопатра гневно сверкала черными очами, всех охватывал трепет… а когда она, «умирая», прощалась с верными служанками, на глаза присутствующих наворачивались слезы.

Режиссер боялся сказать лишнее слово, упиваясь потрясающим зрелищем. Завистницы злобно перешептывались, а Митин-Антоний, заражаясь от Полины куражом, превосходил самое себя.