Шулер с бубновым тузом
– Да я не о том.
– А о чем?
– Ну… понимаешь, как-то все быстро произошло. Новый год, Рождество… ничто не предвещало беды, и вдруг – бац! Может, отец сильно перенервничал?
– Я не помню… – задумалась мать. – Твой отец был очень скрытным. Он считал проявление чувств слабостью, недостойной мужчины. Он не посвящал меня в свои проблемы. Оберегал.
Она прижимала кружевной платочек то к одной щеке, то к другой, промокая слезы. Я ощущал себя коршуном, терзающим голубку. В самом деле, чего я прицепился к матери с вопросами, когда ее рана еще совсем свежа. Неужели нельзя подождать?
«Потом может быть поздно, дружище, – нашептывал мой внутренний голос. – Поздно! Действуй, как подсказывает тебе сердце, и будь что будет!»
– Ты меня прости, ма, – виновато попросил я. – Тебе больно говорить об этом. Но мы должны обсудить все варианты.
Она вздрогнула и посмотрела на меня красными воспаленными глазами.
– Ты что? Какие варианты? Думаешь, его… он…
– Нет, нет, – искренне возразил я, понимая, чего она не решается вымолвить. – Речь не идет об убийстве. Папа умер естественной смертью, в этом никто не сомневается. Но… я должен знать все о его последнем годе. Я был невнимателен к нему, мы почти не говорили о серьезных вещах. Обменивались общими фразами. Доброе утро… спокойной ночи…
– Андрей был постоянно занят, – бросилась она на защиту покойного мужа. – Он работал для нас с тобой, Нико! Чтобы мы ни в чем не нуждались. Нечестно упрекать его теперь, когда он ушел.
– Я не упрекаю, – огорчился я. – Мы любили друг друга, как могли. Я рос разгильдяем и доставлял ему массу хлопот. Он заслуживал лучшего наследника.
Мать промолчала, глядя на портрет отца в траурной рамке. После сорокового дня я предложил ей убрать портрет, но она не соглашалась.
Я тоже молчал, не находя нужных слов. Она первой нарушила затянувшуюся паузу:
– Ты похож на своего отца… такой же упрямый и скрытный.
Я не стал возражать. Тем более, что и упрямство, и скрытность были мне присущи. Я надеялся, эти качества пригодятся в бизнесе. Отцу они по крайней мере не мешали преуспевать.
– Послушай… а ведь было что-то такое, – добавила матушка, наморщив лоб. – Андрюша как-то обмолвился, будто за ним наблюдают.
– Наблюдают?
– Ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Но кто именно… он не мог понять. Это было просто чувство… ощущение, которое его беспокоило на протяжении жизни. Он спросил, что я об этом думаю.
– И что ты ему сказала?
– Я посоветовала ему обратиться к врачу, – смущенно призналась она.
– Ты решила, что он не в своем уме?
Лицо матери, и без того покрытое красными пятнами, побагровело еще больше.
– Давай прекратим этот разговор, – испугался я.
Но теперь она сама хотела объясниться. Ее брови прыгнули вверх, губы задрожали.
– Это могли быть первые признаки паранойи. Разумеется, ничего такого я ему не сказала.
– Но подумала, да?
Она смущенно кивнула, прижимая платочек к носу.
– А что мне было думать? Правда, к врачам отец не пошел, как ты сам понимаешь. И больше у нас разговор об этом не заходил. Это наблюдение, – подчеркнула она, – могло существовать только в воображении Андрюши. Он хронически переутомлялся, не умел отдыхать. Психика не выносит таких нагрузок. Но убедить твоего отца хоть на десять дней отключить телефоны и послать бизнес ко всем чертям, было нереально.
Я рассеянно кивал, думая о сестре. Обещание, данное мной отцу, жгло мне сердце. Наступил момент, когда я понял, что не имею права дальше откладывать знакомство с Анной.
В середине лета я отправился навстречу неизвестности…
Глава 3
Старый Крым
Позавтракал я в Москве, а пообедал уже в Симферополе, в буфете аэровокзала. Должен признаться, я не чувствовал вкуса еды. Мной овладело нечто наподобие лихорадки, природу которой я объяснить не мог.
Там же, в аэропорту я взял напрокат подержанную «хонду-цивик» и отправился в небольшой городок в восточной части Крыма. По дороге, для того, чтобы занять свой взбудораженный ум, я строил планы беседы с Анной, один глупее другого.
Старый Крым оказался типичным южным селением, где все подчинено летнему отдыху и приему туристов. Остальные месяцы в году жизнь здесь замирала в ожидании курортного сезона.
День выдался сырым и ветреным. Над городком плыли низкие темные тучи, деревья мокли под мелким косым дождем.
Я не без труда отыскал домик Ремизовых на узкой унылой улочке, постоял минуту, обдумывая первую фразу, которую скажу обретенной родственнице, – что-то типа: «Здрасьте!.. Вы Анна? А я ваш брат Николай…»
Разве не смешно?
Я подумал, что у отца, вероятно, были основания принять на веру заявление барышни Ремизовой о том, что она его дочь. Очевидно, она подкрепила свое заявление некими неизвестными мне доказательствами. Мысль о генетической экспертизе приходила мне в голову, но я отбросил ее как оскорбительную для Анны и памяти отца. Тем более она не получала по его завещанию ничего. Теперь ее будущее зависело от меня, и я волен поступать, как сочту нужным.
«А как же твое обещание? – проснулся во мне второй Нико, выскочка и критикан. – Как же сыновний долг перед покойным? Ты обязан выполнить последнюю просьбу отца, иначе твоя совесть будет есть тебя поедом до судного дня!»
– Черт… – выдохнул я, поеживаясь. – Эх, была не была…
С этими словами я толкнул давно не крашенную проржавелую калитку и очутился в грязном тесном дворике. Пустая собачья будка почти развалилась, дом выглядел немногим лучше. Видимо, Ремизовы едва сводили концы с концами.
Я громко, решительно постучал в обшарпанную дверь, мое сердце отчего-то сильно и быстро забилось. Прошли две или три минуты, прежде чем дверь распахнулась, и на крыльцо вышла молодая невзрачная особа, закутанная в тонкую шаль.
Уже в прихожей, куда она меня пригласила, я рассмотрел ее серое платье и пышные, уложенные узлом на затылке волосы. Они были расчесаны на прямой пробор, что придавало лицу хозяйки трогательное выражение чистоты и беззащитности.
– Вы кто? – спросила она, стоя напротив и глядя на меня снизу вверх. Я заметил, что у нее голубые глаза, длинные ресницы и родинка над верхней губой.
– Николай Крапивин, – ответил я.
– Вы… сын Андрея Никитича? – растерялась она.
– А что, похож?
Она промолчала, изучая меня пытливым взглядом. При ее среднем росте она едва доставала мне до уха. Судя по ее румянцу, я ей понравился. Я умел нравиться женщинам, когда хотел. В данном случае я решил произвести неизгладимое впечатление на робкую провинциалку и преуспел в этом.
– Я Анна Ремизова, – просто сказала она и провела меня в гостиную, обставленную видавшей виды мебелью. На окнах висели вышитые гладью шторы, которые могли бы занять достойное место в музее мещанского быта прошлого века.
– Ну что, Анюта, – развязно произнес я, разваливаясь в старомодном кресле. – Выходит, мы брат и сестра?
– Выходит… – смущенно подтвердила она, присаживаясь на край дивана.
– Будем знакомы?
– Угу, – кивнула она. – Вы устали с дороги? Может, чаю?
Она не спросила о цели моего визита. Я мельком, исподтишка рассматривал комнату, которой подходила крылатая фраза «чистенько, но бедненько». При этакой нищете немудрено заинтересоваться капиталом родного батюшки. Правда, надо было еще добиться права на этот капитал. Судя по всему, Анна не обладала ни должным напором, ни необходимой для подобных притязаний наглостью. Она показалась мне сущей овечкой.
Кроме написанной маслом картины, висящей над спинкой дивана, никаких сколько-нибудь ценных вещей я в гостиной не обнаружил. Впрочем, картина, вероятно, была копией. Откуда бы здесь взяться подлиннику?
– Чаю? Пожалуй, выпью чашечку с дороги, – церемонно ответил я. Чередуя нарочитую грубоватость с подчеркнутой вежливостью, я наделся сбить ее с толку.
Она не вскочила поспешно, как можно было бы ожидать, а спокойно поднялась и удалилась на кухню. Сестрица взяла себя в руки, так что я напрасно рассчитывал на легкую победу.
Пока она готовила чай, я без помех изучал картину. Художник изобразил на ней игру в карты. За столом сидели трое – богатая дама в жемчужном ожерелье, серьгах и браслетах, знатный кавалер в берете с пером и молодой господин без головного убора. Перед игроками лежали золотые монеты. Слева от дамы стояла служанка с бутылкой и рюмкой в руках. Дама, видимо, проигралась, и ей потребовалось выпить. Мое внимание привлек господин без головного убора. Он сидел к зрителю спиной и тайком доставал левой рукой из-за пояса бубнового туза.
«Да он плутует! – сообразил я. – Это карточный шулер!»
– Жорж де Латур, – раздалось рядом со мной, и я вздрогнул.
– Что, простите?
– Жорж де Латур, – повторила Анна, расставляя на выцветшей скатерти чайник, чашки и вазочку с вареньем. – Живописец семнадцатого века. Это его работа.
Я засмотрелся на картину и не заметил, как она вошла. Один ноль в ее пользу. Она застала меня врасплох. Когда она наклонялась над столом, от ее волос шел слабый запах дешевого шампуня. Я терпеть не мог дешевых запахов.
– Подлинник? – поморщившись, осведомился я.
– Копия, разумеется, – улыбнулась Анна. – Любите живопись?
– Не более, чем каждый культурный человек. Я не фанат искусства.
Она налила в мою чашку травяной чай и предложила варенье:
– Горный кизил. Мы с мамой сами собирали и варили.
Я ждал слезливых интонаций в расчете разжалобить богатого родственника, но не дождался.
Чай оказался душистый, со сладковатым привкусом.
– Это крымский сбор, – объяснила хозяйка. – Здешние травы обладают особой целебной силой. Раньше у нас практиковали лечение цветочными ваннами. Моя мама знала множество рецептов. Она работала медсестрой в санатории. Там они и познакомились…
– С кем? – поперхнулся я, догадываясь, какой будет ответ.
– С Андреем Никитичем. Он страдал хроническим бронхитом, а санаторий «Старый Крым» специализируется на болезнях дыхательных путей.
Анна встала, полезла в комод и достала старый бархатный альбом для фотографий.
– Вот, взгляните, – она раскрыла альбом и показала мне черно-белый любительский снимок, где мой отец обнимал миловидную женщину с волосами и глазами Анны. Они оба улыбались в объектив: женщина смущенно, а отец слегка недовольно. Похоже, он не хотел фотографироваться, однако не посмел отказаться, чтобы не обидеть свою даму.
Я перевернул карточку, увидел написанную на обороте дату и отметил, что снимок сделан за четыре года до моего рождения. Мои родители тогда уже были женаты.
– Сколько тебе лет? – бестактно спросил я у Анны.
– Тридцать один…
«Она старше меня на три года, – подумал я. – Сроки сходятся, если учесть девять месяцев беременности».
Напряженные расчеты отразились у меня на лице, потому что Анна холодно заявила:
– Не стоит так нервничать. Я вам в сестры не напрашиваюсь.
«Овечка проявляет характер!» – мысленно констатировал я и так же холодно полюбопытствовал:
– Есть еще фотографии?
– Эта – единственная. Если хотите, порвите.
– Зачем же? – мои губы растянулись в саркастической ухмылке. – Я не варвар какой-нибудь.
Анна сердилась, и это шло ей гораздо больше смирения. Она с трудом сдерживала готовую сорваться с языка отповедь.
– Давай перейдем на «ты», раз уж мы родня, – примирительно предложил я.
Ссориться мне с ней было ни к чему. Это противоречило моему обязательству перед отцом.
– Давайте… давай, – недоверчиво согласилась она. – Ты приехал разоблачить меня?
Я прикинулся непонимающим, хотя она разгадала цель моего визита.
– В смысле?
– Ну, убедиться в том, что я самозванка, которая имеет виды на деньги господина Крапивина. А потом убедить в этом и его. Так вот, дорогой братец, мне плевать на ваши деньги! Моя мама до самой смерти молчала и никогда ничего не просила. Ни у кого! И я ничего не прошу ни у отца, ни у тебя. Если хочешь знать, я бы ни за что ему не написала! Меня мама заставила…
– Это из каких соображений? Тридцать лет молчала, а потом вдруг опомнилась?
– Она не могла оставить меня совсем одну.
– Запоздалая забота! – вырвалось у меня, и я тут же пожалел о своих словах.
Анна нахмурилась и замкнулась в себе. Я допустил промах. Нужно было исправлять положение.
– Отец умер, – брякнул я, не найдя лучшего способа встряхнуть ее.
До нее не сразу дошел смысл сказанного.
– У-умер? – тихо переспросила она.
– В конце марта. Он слег и больше не встал. Я пообещал ему позаботиться о тебе. Поэтому я здесь.
В глазах Анны промелькнули горечь, сожаление и непонимание, но она не пролила ни слезинки. «Это как раз нормально, – подумал я. – Она видела его только на снимке. Кто он ей? По сути, чужой человек. Странно было бы оплакивать чужого человека».
– Мама не рассказывала мне о нем, – грустно призналась Анна. – Я не успела к нему привязаться. В детстве я ненавидела его за то, что он нас бросил. А потом… просто вычеркнула его из своей жизни…
Громкий, требовательный стук в дверь прервал ее исповедь.
– К тебе гости, – сказал я, ликуя.
Пока она пойдет открывать, мне удастся пошарить по ящикам комода. Наверняка она держит документы там же, где и альбом с фотографиями.
Я метнулся к комоду, едва хозяйка покинула гостиную, выдвинул верхний ящик и торопливо зарылся в бумаги. Горка квитанций, паспорт… я не ошибся! Где-то тут наверняка хранится свидетельство о рождении. Так… это не то… школьный аттестат мне тоже не нужен… Черт! Она вот-вот вернется, а я…
У меня перехватило дыхание, когда я добрался до того, что искал. В графе «отец» был указан… Андрей Никитович Крапивин. Правда, с оговоркой «со слов матери».
Я чудом успел плюхнуться обратно в кресло, когда послышался скрип рассохшихся половиц, и в дверях показалась встревоженная Анна.
– Это сосед, – зачем-то сказала она, кутаясь в шаль. – Пришел денег одолжить. А где я возьму? Он пьющий. Вечно на водку не хватает.
– Ты ему отказала?
– Я в долг не даю.
Я молча кивнул, отметив несоответствие в ее объяснениях: сосед наверняка знает Анну не первый год и вряд ли пришел бы за деньгами туда, где ему откажут. По-видимому, она сама сообразила, что «прокололась», и начала ни с того ни с сего рассказывать мне о матери, – как та болела и тихо угасла.
– Там ей лучше, чем было здесь, – горестно заключила Анна, намекая на иной мир, куда попала многострадальная душа Вероники Ремизовой, одинокой женщины, которая всю свою жизнь посвятила дочери.
– Она была замужем?
– Нет, – покачала головой Анна. – С тех пор, как…
Она осеклась, давая мне понять, что ее мать любила только моего отца и осталась верна этому чувству. Меня такими баснями не проймешь. Я знаю цену романтическим историям с меркантильной подоплекой.
«Твои уловки со мной не пройдут, – мысленно усмехался я, слушая ее бредни. – Знаю я этих санаторных сестричек, которые норовят охмурить отдыхающих мужчин и устроить свою судьбу. А если объект окажется крепким орешком, то хотя бы закрутить курортный роман. Авось, дорогой подарочек обломится или денежная компенсация. Удовольствие с выгодой!»
– Ты тоже медицинский работник? – спросил я, прерывая затянувшуюся паузу. – Пошла по стопам матери?
– Да…
В ее ответе прозвучала насторожившая меня неопределенность. Не похоже, что Анна работает. Сегодня, к примеру, вторник. Я не надеялся днем застать ее дома, но застал. Живет она уж больно убого. На зарплату медсестры не разгуляешься, это ясно. Но я не мог представить Анну делающей укол, массаж или любую другую лечебную процедуру, как ни старался. Есть люди, рожденные для праздности. Она относилась именно к этому типу. Однако и им нужен источник материального обеспечения. Порой их свободный от повседневного труда ум отыскивает довольно хитрые пути обогащения.
– Работаешь посменно? – невинно осведомился я.
– Мне пришлось уволиться, – неохотно призналась она.
«Так я и предполагал, – констатировал мой внутренний двойник. – Она аферистка! Смотри, не попадись в ловушку, Нико. Будь начеку!»
– Давно ты на вольных хлебах?
– Тебе не все равно? – сердито поджала губы Анна. – От тебя мне ничего не надо. Боишься, что начну просить помощи? Расслабься. Я тебя в гости не приглашала. Сам приехал. Не нравится… вот тебе Бог, а вот – порог. Нас с тобой ничего не связывает.
Я пошел на попятную.
– Как-никак, мы дети одного отца.
– Ну и что? – презрительно прищурилась она. – Тебя это ни к чему не обязывает. Андрей Никитич умер, и все закончилось. Попил чаю? До свидания!..
Она загнала меня в угол. Теперь мне ничего не оставалось, как попрощаться. Но тогда я не выполню последнюю волю покойного родителя…
Глава 4
Я не поддался на ее провокацию. Временно отступил и прикинулся кротким ягненком.
– Ты неправильно меня поняла, – лепетал я, краснея, как подросток.
Благо, ребенком мама насильно отдала меня в драмкружок, где я неизменно играл главные роли в детских спектаклях, приуроченных к праздникам Нового года, Восьмого марта и Дня Победы. Природная склонность к лицедейству была, пожалуй, основным моим талантом. Перед Анной я поначалу спасовал, а когда спохватился, она уже раскусила меня. Однако я питал надежду, что все образуется.
Итак, я остался погостить у нее несколько дней. Не скажу, что она пришла от этого в восторг. Из нас двоих она либо превосходила меня в притворстве, либо… вела себя искренне.
Назавтра я попросил ее показать мне Старый Крым.
Анна согласилась. Она водила меня по развалинам древних мечетей и рассказывала о прошлом этого южного городка. Раньше он был столицей Крыма и назывался Солхат, здесь кипела торговля и шумели сады. Солхат соперничал богатством и роскошью с Багдадом и Дамаском. В земле до сих пор лежат гончарные трубы, по которым в город подавалась вода с гор. Вернее, горная роса, накапливающаяся в специальных бассейнах. А старики передают из уст в уста предания о кладах, зарытых в развалинах…
Я слушал вполуха. История мало интересовала меня. Но я вынужден был поддакивать Анне и выражать фальшивое восхищение ее познаниями.
«Меня-то ты не обманешь, – ерничал при этом второй Нико. – Как же! Она разбудила твое любопытство. Ты изучаешь ее, пытаешься проникнуть в ее мир. А тебя пока что держат на задворках».
Я запустил пробный шар:
– Поехали со мной в Москву, сестричка.
– Куда? – изумленно вскинула она свои тонкие темные брови.
– Я сниму для тебя квартиру. Работу тебе подыщу. Не в больнице, так где-нибудь в офисе. Компьютером умеешь пользоваться?
– Умею.
Утром, когда Анна была занята на кухне приготовлением завтрака из привезенных мной продуктов, я украдкой обошел весь дом. Кроме гостиной, там были еще две мрачные комнатушки, одна из которых служила спальней, а другая – чем-то наподобие кабинета. Все крохотное пространство занимали самодельные книжные полки, платяной шкаф, пара стульев и столик с компьютером. Последний по сравнению со всей остальной жалкой утварью выглядел чужеродно новым. Я заглянул в шкаф, но не обнаружил там ничего криминального, только поношенную одежду и стопки вылинявшего белья. Зато на полках с книгами мне попались несколько карточных колод, как побывавших в употреблении, так и запечатанных. Невольно на ум пришел персонаж с картины Жоржа де Латура – мошенник, прячущий за поясом бубнового туза. Почему именно это полотно украшало стену неприветливой гостиной Ремизовых? Может, Анна зарабатывает на жизнь игрой в карты?
Задумавшись, я оступился и чуть не угодил ногой в яму.
– Осторожнее, – предупредила Анна.
– Мгм-м, – прочистил я горло перед следующей репликой. – Пожалуй, я устрою тебя в офис деловодом. У нас вечная неразбериха с документами. Решайся.
Я думал, Анна ухватится за мое предложение, а она упрямо мотнула головой.
– Никуда я не поеду. Здесь я родилась, выросла… здесь мне каждый кустик знаком, каждая тропинка. А в Москве я никому не нужна. Не хочу тебя стеснять, да и в милостыне не нуждаюсь.
Я слегка растерялся и взял паузу.
Мы шли с Анной по выгоревшему проселку в сторону горы Агармыш. По бокам тянулись холмы, поросшие кустарником. В низинах лежал туман.
– Весна нынче была поздняя, – сказала она, нарушив молчание. – Зато лето жаркое. Я тепло люблю. Привыкла дышать горным воздухом. А в Москве, говорят, смог стоит. Летом торфяники горят, зимой снегу по пояс наметает. Я там ни разу не была, и меня туда не тянет.
Анна поежилась. Ее платьишко насквозь продувал ветер.
– Значит, не поедешь?
– Не-а, – тряхнула она выбившимися из-под косынки кудрями. – Мне и здесь хорошо.
– Мы все-таки родня, – выдавил я.
В конце концов не силком же мне ее тащить из этой глухомани?
«Твоя миссия трещит по швам! – веселился мой внутренний критик. – Она оставила тебя в дураках, Нико. Теперь тебе придется изловчиться, чтобы увезти ее с собой. Что ты придумаешь? Какую приманку пустишь в ход?»
«Я ей ничем не обязан, – угрюмо огрызался я. – Не хочет, пусть сидит в этой дыре до седых волос!»
«Твой отец был бы разочарован, Нико. Ты подвел его. Не сумел договориться с обычной барышней. Бьюсь об заклад, она не была замужем. Кто ее возьмет? Здесь таких вековух, небось, пруд пруди. Любая сочтет за счастье вырваться из постылого городка, поселиться у богатых родственников и заполучить непыльную работу. А госпожа Ремизова упирается! Что-то тут нечисто…»
– У тебя есть бойфренд? – спросил я, догадываясь о причинах ее упрямства.
– Вот еще! – фыркнула она.
– Ты была замужем?
– Нет. А что? Обязательно – выходить замуж? Иначе женщина как бы неполноценная?
– Я не то имел в виду. Тебя здесь что-то держит?
– Я вольная птица, – гордо ответила она.
Ее ответ рассмешил меня. К полудню начало припекать, и мы повернули обратно. По толстым стволам деревьев вился плющ. В воздухе пахло сухой травой и йодом.
Анна остановилась и потянула носом.
– Чувствуешь? Это ореховая посадка.
Я наклонился и увидел под ногами раздавленный зеленый орех. На душе стало тревожно, как перед экзаменом. Впрочем, первое испытание я уже провалил.
Запах йода раздражал мне ноздри и щекотал гортань. Анна шагала впереди, не оглядываясь. Уродливое ширпотребовское платьице не портило ее стройную, ладную фигуру.
«Это уж совсем не братские мысли, – поддел меня второй Нико. – Это, парень, вожделение. Есть ли что-нибудь отвратительнее инцеста? Сдай-ка назад и остынь!»
Я опомнился и запретил себе смотреть на Анну, как на женщину. Она сестра. Пусть только по отцу, все равно близкая родственница. Будь она хотя бы двоюродной, я бы…
«Что «ты бы»? – охладил мой пыл внутренний оппонент. – Умение вовремя остановиться – одно из лучших качеств в мужчине. Не ударь в грязь лицом, Крапивин. Анна – не та барышня, из-за которой теряют голову. Она простушка и неудачница. К тому же она твоя сестра».
– Сестра! – дурачась, окликнул я ее. – Если честно, я приехал за тобой. Хватит выпендриваться. Я все понял. Ты бескорыстна, словно святая. Поедем в Москву?
– Я же сказала, нет, – отрезала она.
Во мне проснулся неожиданный азарт.
«Ладно, – сказал я себе. – Еще не вечер, детка. Поглядим, кто кого…»
* * *Мы мирно ужинали картофельной запеканкой с котлетами, когда в дверь постучали.
– У тебя нет звонка? – лениво осведомился я.
– Был. Давно сломался.
– А новый поставить слабо?
– Зачем мне звонок? – ничуть не смутилась сестра. – Я отлично без него обхожусь.
Я дожевал жесткую котлету и запил травяным чаем. Стряпуха из Анны была никудышная, но я мужественно терпел, поглощая то полусырые, то подгоревшие блюда. Я бы мог, конечно, питаться в кафешке, но это нарушило бы хрупкую симпатию между мной и сестрой. Не знаю, каким чудом она возникла, однако наши отношения потеплели. Портить их было не в моих интересах.
Стук в дверь повторился, теперь громче.
– Ты кого-то ждешь?
– Никого.
– Может, это опять сосед? – съязвил я. – Денег пришел на водку просить?
Анна пожала плечами. Ее щеки порозовели, что не укрылось от моего внимания.
– Хочешь, я проучу его? – предложил я. – Отважу раз и навсегда?
Мой спортивный торс и накачанные в фитнес-клубе бицепсы не оставляли сомнений, кто выйдет победителем в случае потасовки.
– Не хочу! – рассердилась Анна и отправилась открывать.
Я скользнул следом и навострил уши. Мужской баритон, доносившийся из темной прихожей, показался мне наглым и неприятным.
– Тише, тише… – уговаривала его сестра. – Я не одна…
– Я вам не помешаю, – настаивал баритон. – Втроем будет веселее. Выпьем, расслабимся…
– Выпивки нет…
– Я сбегаю в магазин. Это рядом.
– Уходи, прошу тебя…
– Покажи мне его!
– Лучше не надо…