Куда улетают ангелы

Глава 3

Когда я не забеременела на шестой и на седьмой раз, Саша Виноградов стал посмеиваться. Что является страшным знаком для всех, знающих его близко. Я занервничала. На восьмой месяц попыток пошла-таки к врачу. Милая врач Анна Васильевна с некоторым подозрением спросила меня, сверяясь с лежащей перед ней карточкой:

– А-а… сколько, простите, Елена Витальевна, вам лет полных?

– Тридцать семь.

– И у вас есть, кажется, дочь?

– Есть, – я понимала, что она сейчас скажет.

Именно то она и сказала, сначала:

– Поздно. Зачем? Не искушайте. Если стимулировать, могут всякие неприятности быть… А у него-то, кстати, у самого все в порядке?

Вот. Что-то об этом я забыла, имея в виду его скандальные подвиги по всей Москве и, не сомневаюсь, за ее пределами.

– Пусть проверится, – Анна Васильевна вопросительно посмотрела на меня. Мне показалось, ей хотелось спросить, женаты ли мы.

– Ой, вряд ли он пойдёт… Он – романтик… гм…

– Этого дела, – смеясь, подсказала симпатичная Анна Васильевна и так и не спросила о моем нынешнем статусе.

Он, скорее, проверит это с другой – подумала я. Чем сдавать свои драгоценные клетки в пробирке. Получится, так получится, «так фишка выпала» – любимое Сашино правило.

– А вот скажите… Как бы вычислить так, чтобы зачать мальчика? – Я понимала, что для взрослой женщины это не просто идиотский вопрос. Это вопрос слабой, жалкой женщины, полностью зависимой от дурака, который хочет мальчика, чтобы…

Попросите хотя бы одного мужчину продолжить эту фразу – зачем ему именно мальчик. Запишите результат. Спросите другого. Тоже запишите. Получите готовый эпиграф к феминистской дискуссии: «О глобальном вреде мужчин в обществе, их глупости, самовлюбленности, эгоизме и вырождении».

К огромному сожалению, я не феминистка. Я горжусь своим дипломом факультета журналистики МГУ. Но точно знаю, что на самом-то деле рождена, чтобы быть хорошей хозяйкой и прекрасной женой, внешне похожей на любовницу, а внутренне – на идеальную подругу, терпеливую, верную, гибкую, прощающую баловство и хамство, уважающую его глупости, капризы и его мать, у которой едет на бок лицо, когда она видит меня.

Рождена-то рождена, а живу всю жизнь одна. И хожу при этом с «замужними» глазами. И жду неделями Сашу Виноградова, последние семь лет оправдывая себя тем, что он – Варькин отец. И ухожу от него «со всеми вещами» и глупой надеждой, что отец моей дочери вернет меня и попросит стать его женой.

Мне так важен статус… Мне так надоело быть просто «Вариной мамой»…

– Это моя дочь Варя! – говорит Виноградов, представляя нас. – А это гм… это Варина мама.

Иногда обходится без «гм» и без «мамы». Мама, то есть я, стоит рядом и улыбается от радости быть Вариной мамой и вообще… Рядом с Вариным папой, забывающим ее представить хоть как-то.

Надо быть честной. Саша Виноградов называет меня порой «my wife» – обращаясь к иностранным официантам, не знающим ни одного языка. А у «my wife» в это время каждый раз сладостно замирает сердце, и она, эта ничья вайф, опускает глаза, чтобы ненароком они не задали лишнего вопроса, припирающего свободного человека к стенке.

– Так это он, ваш… муж хочет мальчика? – спросила меня Анна Васильевна.

– Ну да.

– Скажите ему или просто сами имейте в виду, что для этого надо иметь хотя бы один мужской ген – это раз. И как минимум одного живого сперматозоида – это два.

– Спасибо, – улыбнулась я.

Анна Васильевна, похоже, увидела мое растерзанное состояние и решила меня подбодрить.

– С другим попробуйте, – тоже улыбнулась Анна Васильевна.

Всю дорогу домой я пыталась представить себе этого другого, но дальше темных глаз Александра Виноградова, которые превращаются у «другого» в… допустим… светлые… я ничего не придумала.

Через год наших попыток Александр Виноградов стал делать кислое лицо, когда я пыталась заговорить о том, что «вообще-то мы опять пропустили те самые четыре дня…»

– Почему все беременеют просто так, залетают! А у тебя какие-то дни…

– Ну потому что…

Я попыталась, и очень глупо сделала, терпеливо объяснить мужчине биологию зачатия:

– Понимаешь, мужские клетки живут всего два дня. И яйцеклетка, готовая к оплодотворению, держится в таком состоянии тоже всего два дня…

– Ой, – сморщился Александр Виноградов, – как бы мне не стать… даже произносить не хочу кем… тьфу-тьфу-тьфу… от таких ваших разговоров!

И, наконец, настал день, когда после благополучно проведенного интимного мероприятия, удовлетворенный Александр Виноградов вдруг сказал:

– Я сейчас деньги получу – наличку… Которые мне никак не отдавали – помнишь, еще в прошлом году брал у меня Лёха, из Питера… Вот, можешь взять сколько надо и журнал свой открывать. Ты же все хотела…

– Как журнал… А ребенок?

– Который из них? – Александр Виноградов смотрел на меня со своей самой страшной улыбкой.

– Тот, которого мы хотели родить. Я ведь ходила сейчас на рентген…

– Ты же сказала, что в этот раз не очень больно было.

– Не очень. И у меня оказались всё в порядке. И наладился гормональный фон…

– Ну и славно. В конце концов, журнал не помешает тебе рожать.

– Как не помешает?! Если я займусь журналом – это же исключено!

– Ну исключено, так исключено, – снова улыбнулся он.

– Саша… Ты что, не хочешь больше ребенка?

Я прекрасно понимаю, что это изначально проигрышная позиция по отношению к мужчине, количество мужских генов которого вызывает сомнение даже у районного гинеколога.

Саша Виноградов тяжело вздохнул.

– Хочу. Двоих, троих, четверых…

– Всех – от одной женщины? От меня, да?

– М-м-м… не припирай меня к стенке, Воскобойникова. Со мной так не получится. Даже у тебя.

– Саша…

– Родинку вот эту надо тебе удалить. Некрасиво.

– Лен! Воскобойникова! К Харитонычу! Вера Петровна просила тебя найти!

Люда могла бы орать и потише. Хотя она часто служит рупором у секретарши Харитоныча, важной советской секретарши Веры Петровны, давно уже привыкшей суетливые функции перекладывать на всех желающих, в основном новеньких. Людин громовой голос с украинской грудной волной, рождающейся в недрах колоссального бюста, слышен был до первого этажа. Что меня искать – я сижу за своим столом и пишу слово за словом, скучно и правильно. Слова по порядку, минимум вводных слов, нейтральный тон, в предложении не более девяти слов. Образцовый стиль.

Я дописала строчку и спокойно отправилась к Харитонычу. За несколько лет работы в ТАСС Харитоныч ругал меня, кажется, один раз – когда я с недолеченной простудой вышла на работу. Харитоныч – однокурсник и друг моего отца. Но главное он – тот самый блат, по которому я попала на работу в ТАСС. С первого дня он меня опекал, больше, чем надо, хвалил, определял мне самые интересные темы и хорошие премии к праздникам. Я с легким сердцем вошла к нему в кабинет.

– Добрый день, Николай Харитоныч!

– Присаживайся, Воскобойникова!

Я внимательно взглянула на него и осталась стоять.

– Я слушаю вас.

– Да нет, это я вас слушаю! Воскобойникова!.. – он крякнул, прокашлялся, поерзал и сказал другим тоном. – Ладно, садись поближе. И скажи мне, старому дураку, что такое «русский размер»? Это что – очень большой размер? Или какой-то не такой, как у всех?

– Это… – Я поняла, наконец, причину ярости Харитоныча. Статья про Женю Локтева. В мужском журнале.

– Не надо! Ничего не говори! Это – порнографический журнал! Где печатаются мои журналисты и гордо подписываются «собкор ТАСС». Надо же – собкор ТАССа и порножурнальчика одновременно!!!

– Николай Харитонович…

– Не надо! Не надо! Мне уже позвонили, сказали!.. Я понимаю, если бы кто-то еще… Но – ты? Я что, для этого тебя столько лет тащил? Чтобы ты позорила, поганила, можно сказать…

Мне вдруг стало душно. Душно и плохо. И ничего больше не надо.

– Я пойду, Николай Харитоныч.

– Куда это ты пойдешь? Ты пойдешь тогда, когда я тебя… Да ты что же, решила, что тебе все можно?..

Мне показалось – что-то горячее разлилось у меня на одном виске, плавно перетекло на лоб и стало опускаться на другой висок, больно давя при этом на глаза.

– Я, наверно, вообще пойду.

– Ой, смотрите-ка!.. Думаешь, держать стану? Да иди ты ради бога! Иди! На постоянную работу в «Русский размер», что ли?

– Я вообще работать не хочу больше. Я замуж выхожу.

– Здрассьте, нате вам… Ты… ты подожди… Лена!.. Ну ладно, погорячились… При чем тут замуж? Выходи ради бога… А за кого ты выходишь?

Я знала, что нельзя так уходить. Но ушла, потому что мне стало совсем плохо и нечем дышать. Я подумала, что надо, наверно, пойти сдать кровь или сделать какой-то анализ головы, что ли… Томографию или как это называется… Потому что мне уже второй раз так плохо становится в душном помещении. Раз я не беременна – а я, увы, точно не беременна, – то, значит, я чем-то больна.

– Саша, я уволилась с работы, – сообщила я вечером по телефону Александру Виноградову, с которым, как обычно, мы встречались по вдохновению.

В основном, по его вдохновению, разумеется. То два раза в неделю, то уезжали на выходные на дачу, то жили по три дня у него в Митино. Сейчас он, видимо, только пришел домой – к себе, открыл бутылку ледяного пива, разодрал пакетик с сушеными кальмарами, похожими на вонючие соленые тряпочки, которые завалились под раковину и там высохли… Саша набрал полную горсть тряпочек, поднес ко рту запотевшую бутылку, открыл рот… А тут – я.

– Да-а? – переспросил Саша. – Уволилась? – и громко булькнул пивом. – О-ох… хорошо…

– Ну да… Ты же говорил, чтобы я сидела дома, была холеной и спокойной, а не дерганой и замотаной…

– А, да… Слушай, я сейчас баскетбол смотрю, я перезвоню, – ответил он и отключился.

У меня чуть-чуть заскребло на душе, но совсем чуть-чуть.

На следующий день Саша, похоже, дома не ночевал, а еще на следующий позвонил и пригласил нас с Варькой ужинать в ресторан и там, между делом, обмолвился:

– Один человек просит продать ему мою квартиру…

– Ты продаешь свою квартиру в Митино? – Я не очень удивилась, он уже не раз говорил об этом и при этом делал каждые два года там ремонт. – И сразу начинаем ремонт нашей новой квартиры? Звонить архитекторам? Я сама, кстати, нарисовала кое-что, хочешь посмотреть, у меня вот тут в сумке чертежи…

– М-м-м… ремонт, да-а… вполне вероятно… Но мне нужна еще квартира в центре, чтобы я вечером мог упасть на диван, выпить пива и уснуть не через два с половиной часа после работы, промучившись по всем пробкам, а через двадцать минут. Вышел из банка, прогулялся пешочком, поднялся на второй этаж…

– То есть ты уже нашел такую квартиру?

– Ну, в общем да…

– А… – Я не сразу могла сформулировать весь свой протест в какой-нибудь внятный вопрос. – Но… мы же собирались… хотели жить вместе?

– А мы и хотим жить вместе. Разве что-то изменилось, оттого что я иногда – подчеркиваю, иногда! – буду оставаться на ночь в своей личной квартире в центре?

– Сколько там будет комнат?

– Три, – четко ответил Саша и показал мне на пальцах. – Айн, цвай, драй! Ферштейн?

– Зачем тебе так много? – Я понимала, что раунд длиной в последние полтора года проигран с разгромным счетом, но все-таки продолжала. Надо было понять, что происходит, раз сегодня он готов отвечать на вопросы. Это большая редкость.

– Ну… – Саша улыбнулся, – чтобы вы могли с Варькой приезжать ко мне в гости… иногда… на воскресенье… как сейчас приезжаете в Митино и на дачу.

– А как же наша новая… ну то есть… эта огромная квартира, где мы собирались… собирались жить? Ты, что продал ее? Ты не будешь ее ремонтировать?

– Буду, только не все сразу. Я же не граблю банки, я просто ими управляю. И потом… Мне что-то этот дом перестал нравиться. Охрана там паршивая… и будем мы там самые богатые, что очень плохо – на Варьку кто-нибудь глаз положит, как на хороший источник заработать, у папочки денег много…

– Господи… ты о таком думаешь?

– А ты нет? Плохо… – Он не шутил, он отчего-то злился. – Кстати, дальше по Хорошевке еще дом строится, прямо у Серебряного Бора – красота… там будут нормальные квартиры… Метров по триста. Вот там, наверное, будет получше. Нормальный комфорт. Всем нам удобнее. Ну, ты понимаешь. Что мы будем ютиться, в самом деле!

Я смотрела на него и пыталась понять – верит ли он сам в то, что говорит.

– Саша… Тот дом когда еще построят! Там яму для фундамента только роют… А я хочу жить сегодня, ну завтра, по крайней мере! Ты же сам это говорил. И потом, я ведь буду с малышом, надо жить в отремонтированной квартире, а не носиться с бригадами маляров и штукатуров…

– Лен, ведь не получается же у тебя… И не надо.

Я посмотрела на Варю, которая, как обычно, вынужденно присутствовала при всех наших разговорах. Варя внимательно смотрела на Сашу, который за этот год приучил ее к мысли о «братике». «Или сестричке»…

– Варюша, я видела у входа автомат с мягкими игрушками, сходи поиграй, может выиграешь какого-нибудь мишку, а? Или собачку…

Варя глянула на меня с сомнением – не просто так я разрешаю то, о чем обычно приходится ей просить, – взяла деньги и ушла, оглядываясь на нас.

– А может быть, это у тебя не получается? – решила я на сей раз не беречь своего ранимого друга.

– Мне надо провериться? – совершенно неожиданно спросил романтик секса.

– А зачем? Если ты говоришь, что «и не надо»?

– И то правда, – как-то уж слишком просто согласился он. – Тем более что нервы ты мне так измотала…

– Саша… – Я глупо пыталась остановить то, что, по всей видимости, было запланировано и подготовлено. – И это говоришь ты…

– А кто уехал с дачи под самое Рождество? Я что, для этого торчал с вами на даче, пока нормальные люди отдыхали с девочками на островах, чтобы демарши твои терпеть? Всё Рождество мне испортила, вернее, попыталась испортить… А кто летом в Турции ходил узнавать, сколько стоит билет до Москвы?

– Но ты же нахамил мне на даче, и даже не нахамил, а… Ты же помнишь, что было… И в Турции безобразничал… Или нет?

– А! – отмахнулся Виноградов. – Чушь собачья! Детский сад!

– То есть… – Я смотрела на него, а он – на меня.

Он ждал. Я по сценарию должна была быстро всё сообразить, обидеться и сказать: «Всё! Я обиделась! До свидания!»

Я решила потерпеть. Подождать, что предложит автор и режиссер нашей с ним совместной жизни.

– То есть ты меня достала, – сказал автор, с подозрением глядя на меня. – Слушай, плачь дома, а? Не здесь. Неудобно.

Я и правда, почувствовала, что начинаю совершенно некстати переживать. И постаралась взять себя в руки.

– Понимаешь, Лена, я уже даже не знаю, в какой форме нам жить…

– А мне кажется, что жить можно только в одной форме – жить вместе или не жить.

– Бывает по-разному… – он прищурился, не глядя на меня.

– Ты имеешь в виду жесткие жизненные обстоятельства – тюрьма, дальнее плаванье? Да, тут никуда не денешься. Садись в тюрьму, я буду тебя ждать.

– Ага, сейчас! – Он залпом допил виски.

– А всё остальное, все остальные формы совместной жизни, Саша, – это лукавство. Не видеть друг друга каждый день, чтобы не надоедать друг другу? «Как же мы будем друг без друга? – Как друг без друга».

– Чего-чего? Я тебя умоляю, только не надо писать стихов. У тебя и без этого заморочек хватает.

– Это Вера Павлова. Поэтесса очень хорошая…

Он отмахнулся.

– Вот и читай ее, а меня не доставай.

Он несколько секунд помолчал. А потом вдруг рыкнул, ни с того ни с сего:

– Достала. Достала!..

– Саша…

– Достала! Прижимаешь к стенке!

– Нет, но я действительно хочу знать. Я не могу больше жить в иллюзиях и неведении…

– Что? Что надо от меня?

– Хочу знать – ты не хочешь больше с нами жить?

– Не хочу. Ты меня достала.

– Чем?

– Не важно.

– Ладно. И не хочешь больше второго ребенка?

– Не хочу. Опять будет, как с Варькой. Сначала человек родится, а потом мы уже будем разбираться, можем ли мы жить вместе.

– У нас для этого было четырнадцать лет, Саша…

– Вот именно. Варенька… – Саша посмотрел на Варьку, которая вернулась с выигранным мишкой и в растерянности стояла у стола, не решаясь ни сесть, ни что-то сказать. – Ты особенно маму не слушай, она глупости говорит.

– Зря я тебе поверила, когда ты пришел и лег на пол и предложил жить вместе… То есть я ведь тебе не поверила, ты помнишь?

Виноградов поморщился.

– Лена… Ну я тебя прошу… Умная женщина… Бразильский сериал закатываешь… Поверила – не поверила… Не надо было верить! Всё, душа моя, всё. Мы оба измучены.

– И?..

– Ты же сама все понимаешь. Вот и скажи.

Я встала, взяла Варину кофточку, саму Варю с новой игрушкой и ушла. Потом вернулась.

– Это всё, Саша.

– Ну всё, так всё, – легко ответил тот, с кем я собиралась прожиться оставшуюся жизнь. – Слушай, неудобно, человек поет про свое наболевшее… Послушай, песня какая классная… А ты стоишь и чего-то хочешь от меня.

– Саша… – Повинуясь непонятному импульсу (я действительно не думала об этом уже полтора года, у меня не было причин на это), я спросила: – У тебя другая?

– А у тебя? – Александр Виноградов взглянул на меня серьезно и строго.

– Господи… У меня – нет. А у тебя?

– А у меня есть другая женщина. Всё? Или еще что-то хочешь услышать?

Я смотрела на него, а он – на музыкантов, играющих негромкий блюз. Девушка с очень черными блестящими волосами с душой пела по-английски. Если бы Виноградов понимал слова, он бы очень удивился – как кстати.

«I will say ‘Good-bye’, I will walk away, I will not look back, for I’ve heard you say… More than just ‘good-bye’, more than ‘farewell’, it will be as if we’d never met…» Я скажу «пока» и уйду. И всё будет так, как будто мы и не встречались никогда.

Наивная и трогательная режиссура жизни.

– Теперь всё. Нет. А как же Варька? Ты ведь говорил ей: «наша дача», «наша семья», «наша квартира», ты показывал ей комнату, где она будет жить…

– Не надо меня шантажировать Варькой. Она еще ничего не понимает. Мало ли люди расходятся… Ты что-то еще хочешь спросить, Лена?

– Она намного моложе меня?

– Она моложе тебя.

– Она лучше, чем я и Варька?

– Фу-у-у… Нет, вы лучше всех.

– Тогда зачем тебе это надо? Я ни о чем не прошу. Я не понимаю.

– Когда я сам пойму, я тебе позвоню, идет?

– А мне пока что делать?

– Тебе? Работать… Варьку растить. В уважении ко мне. Что-то она опять сегодня волчонком на меня смотрит.

А почему я должна растить ее в уважении к человеку, который вынул мою душу, потер на терочке, посолил, поперчил, потом попробовал и даже есть не стал. Не понравилось. Объелся. Захотел другого.

– Я уволилась с работы, Саша. Ты же говорил…

– Ну что, будем теперь вспоминать, кто что кому и когда говорил? Ты тоже много чего говорила и обещала.

Ну, ну, Лена, бей по морде, бей при всех, выливай в эту наглую самодовольную жестокую морду свежевыжатый морковный сок с пышной пенкой, пусть утрется этой пенкой, и уходи с гордо поднятой головой! Больше, чем «good-bye»! Как будто и не встречались! Скажи ему: «Пошел к черту»! Скажи те слова, которые ты в ярости можешь сказать Варьке! Ну что ж ты, Лена!.. Уходи и подавай на алименты – Варька же официальная дочь этого мерзавца. Спасибо моей маме – заставила его дать Варьке фамилию, как ни крутился, ни прятался тогда.

Уходи и больше – никогда! Никогда…

Я поставила стакан с соком на стол и ушла.

Несколько дней после этого меня ломало и выкручивало, как бывает, когда заболеваешь гриппом. Так болела душа, что вместе с ней болели все мышцы и кости. Я не спала, не ела, ни с кем не разговаривала. Кормила Варьку, помогала ей с уроками и просила ее не спрашивать меня, почему я молчу и плачу. Варька обнимала меня и садилась рядом.

Через несколько дней я позвонила ему ночью. Не знаю, один ли он был, он не поднял трубку, но перезвонил мне с мобильного. Наверно, не один. Неважно.

– Да, Ленка. Слушай. Ты прости, если я орал в ресторане.

– Лучше бы ты меня просто убил, чем так.

– Лен, ну, наверно, не получается у нас…

– Я не буду больше уходить с вещами…

– Да не то… Такой быт начался… Может, вернемся к тем нашим отношениям…

– Когда ты приходил то раз в неделю, то раз в месяц?

– Когда ты была моей любовницей… Ты хочешь быть моей любовницей опять, Ленка?..

– А сейчас я кто?

– Ну кто… Разве с любовницей покупают удобрения для огорода? Помнишь, ты меня спрашивала, куда девались мои… м-м-м… разные всякие там… желания… сложные… Почему у нас все стало так просто и одинаково… Помнишь?

– Конечно. Я думала, что тебе больше это не нужно…

Я радовалась, что ему больше это не нужно. Я думала, что странности и чудные желания на грани извращения переплавились в нежность. Если бы я дала себе труд сформулировать это раньше, я сама бы ужаснулась от чудовищности этой мысли.

– Мне это нужно, Леночка, нужно. Еще как. Просто желания смешались с куриным пометом и… псссы-ыть… разлетелись… То полаялись насчет засоренных фильтров в скважине на даче, то всерьез обсудили проблему моего поноса… какие тут особые желания…

– Кроме как позвонить другой?

Кто просил меня говорить это? Мастер формулировок. Мастер-ломастер.

– Ну вот, ты и сказала.

– Саша… Пожалуйста. Ты можешь все это прекратить, а? Ради нас с Варькой.

– Что прекратить конкретно?

– Эту женщину прекрати. Если можешь…

– А ты? Что можешь ты?

– Могу не покупать салаты в магазине… Могу махать в окно… – я вспомнила его недавние капризы.

– Не утрамбовывать с женитьбой… – ловко ввернул Виноградов, четырнадцать лет наслаждающийся свободой рядом со мной, первой красавицей журфака выпуска девяносто девятого года.

– Саша…

– Погоди-ка… – вдруг другим голосом сказал Саша и положил трубку.

Наверное, другая, которая еще только собирается утрамбовывать его с женитьбой, сбросила с себя во сне одеялко и проснулась. Не вздрогнула, оглядевшись? У него же полно моих и Варькиных вещей дома и на даче. На нашей даче. Где моими руками сшиты все шторы – я шью, как в древности шили – на руках, быстро, аккуратно, да еще и напевая бесконечные русские песни про то, как он уехал и не вернулся, а она все ждала и ждала, все глаза в окошко проглядела, и зиму ждала, и лето… На даче, где в четыре руки мы с Сашей красили для Варьки песочницу и качели в цвет спелого каштана. Получился цвет мореного дуба, но мы были счастливы. И красить, и смотреть, как наша Варька качается на качелях и строит из песка дачи для принцесс. Не ведая, что очень скоро на ее качелях станет качаться другая, которая тоже рассчитывает стать принцессой – на благоустроенной даче с собственной артезианской скважиной, садовником и сторожем.

Глава 4

– Леночка, – неожиданно раздался над моим ухом голос Женьки Локтева. – Какая ты умница, что пришла!.. Ты поверишь? Я звонил тебе вчера весь вечер, хотел пригласить сегодня в мой ресторан. А у тебя ни один телефон не отвечал.

– Я вырубаю иногда все телефоны, Женя. Привет.

– Я тоже, – неожиданно признался Женька. – Это твоя дочка? – он нежно потрепал Варьку по руке. Сейчас, погоди, – Женька быстро ушел куда-то своей знаменитой походкой, чуть приподняв одно плечо и склонив к нему голову.

Через минуту к нашему столу подкатили столик. На столике стоял тортик в виде… Женькиной головы, с воткнутыми вместо волос горящими свечками. Разноцветные свечки были закручены в виде спиралек, при горении издавали легкий треск, блестели, как бенгальские огни и очень приятно пахли ванилью с апельсином.

– Ой, мама! Мама! – только и сказала Варька, и засмеялась, захлопала в ладоши.

Наш стол уставили фруктами и маленькими блюдами с разными закусками. К нам опять подошел Женька, тоже хлопая и смеясь. Остальные посетители смотрели на нас во все глаза. Кто-то начал аплодировать. Женька легко раскланялся во все стороны.

– Нравится? – он смотрел на меня радостными глазами. – Тортик? Я сам придумал. Сделан из изумительного марципана, с этими… Ой, там чего только нет! Они делают их по два в неделю…

– По три с половиной дня делают одни тортик? – посчитала ученица первого класса Варька.

– Ага! Вроде того! Как вы хорошо считаете, юная принцесса!

Варька застенчиво улыбнулась и кивнула.

– Ну что ты, что, почему не отвечала на звонки?

– Прости, хотела выспаться спокойно, без всяких тревожных разговоров. Но знаешь, я со вчерашнего вечера все думала: «А не взять ли Варьку и не пойти ли с ней к Жене поужинать?»