Диармайд. Зимняя сказка
А первое, что изучают на Курсах, то самое, о чем она так вдохновенно в свое время рассказывала Изоре и Сане, были четыре камня, четыре краеугольных камня, на которых каждая из крестниц впоследствии должна была возвести свое собственное злание.
И первый – мощное, сильное, яркое воображение. Второй – то гранитная, то стальная, то огненная воля. Третий – непоколебимая вера. Четвертый – соблюдение Тайны.
Любопытно, что все четыре свойства не покинули Дару, только здание рухнуло, осколки растаяли, а возвести новое было не из чего.
Итак, собрав волю, насколько это было возможно, в гранитный шар (раньше она ощущала тяжесть этого шара, теперь же лишь слова остались ей, утратившие силу, но все же – остались…), Дара заказала еще кофе, еще «Метаксы», еще бутерброд – на сей раз с икрой. И тихо фыркнула, сообразив, что если этот человек, допустим, болен гриппом и целую неделю будет отсиживаться дома, или же вообще в командировке, то она, сидя тут и таращась на призрачную черемуху, попросту сопьется.
К ней подсел мужчина, уже здорово пьяный, и какое-то время сидел тихо.
Она даже не посмотрела в его сторону.
Мужчина заказал дешевого брэнди и закурил. Дара встала и пересела за соседний столик. При этом она старалась не отрывать взгляда от двери подъезда, которая могла в любую минуту распахнуться и выпустить того, кто ей сейчас был необходим.
– Извините, – услышала она. – Я не спросил вашего позволения.
Ну, что на такую фразу ответишь? Дать это самое позволение курить? Так он, пожалуй, самые звуки голоса примет за приглашение сесть и начать ритуал ухаживания, достаточно несложный и у всех захмелевших мужиков в сущности одинаковый.
Поэтому Дара только махнула рукой – мол, не стоит разводить церемонии. И подумала, что вот ведь и сюда цивилизация добралась, в керамической загогулине стоит свечка, чье пламя должно съесть сигаретный дым, почему бы не зажечь ее?
– Рано темнеет, но скоро зажгутся свечи, – ответил на эту мысль непрошенный собеседник. – Как я устал…
Очевидно, он сообщил это сам себе и в ответе не нуждался.
– Да, я пьян, – непонятно с кем согласился незримый мужчина. – По-моему, я вторую неделю пьян. Мне просто некуда деваться. Хожу и ищу, кто бы меня спас. Может, это будете вы?
Тут уж отвечать было бы непростительной глупостью.
– Вы ведь можете прийти и спасти меня, – продолжал этот странный алкоголик. – Вы можете мне запретить – и я больше капли в рот не возьму. Просто сейчас я пьян. И я это знаю. Я не притворяюсь – я действительно много выпил и пьян! Я боюсь садиться за руль – значит, я понимаю, до какой степени я пьян!
Тут Дару осенило. Она полезла в сумочку и достала льготную визитку салона, носящего ее имя.
– Вот, – она положила визитку на соседний стол. – Тут вас спасут. Обязательно. Сегодня же позвоните.
– «Дара», – прочитал незримый мужчина. – Это вы?
Вот тут ее терпение с треском лопнуло.
– Пошел в задницу… – тихо, но внушительно прошипела Дара, а рука сама нырнула в сумочку, где лежал кинжал «Змейка», получивший имя по эфесу. Эфес был ажурный, как если бы змея завернулась спиралью, имелись и чешуя, и маленькая клиновидная головка, и глаза из двух светлых изумрудов. «Змейка» тоже был под гейсом – он не мог быть пущен в дело в полдень и в полночь. Вроде пустяковый гейс – да ведь не станешь всякий раз, когда требуется удар кинжалом, на часы смотреть. Второй гейс – еще занятнее: не наносить удара под землей. В гробу, на том свете, что ли?
Сейчас, кстати, полдень миновал, а до полуночи было еще далеко. И с Дары бы сталось ударить приставалу ножом в бедро. Для этого и оборачиваться бы не пришлось – по тому, как мужчина потянулся к ней, она прекрасно представила себе расположение его тела в пространстве.
Другой вопрос – что в этот миг Дара совершенно забыла про свое несчастье. Раньше, натворив дел, она могла отвести погоне глаза и преспокойно уйти в нужном направлении. Теперь же – вряд ли.
К счастью для алкоголика, дверь под призрачной черемухой отворилась и – тут Дара, хотя и ждала события, но сперва глазам не поверила, – выпустила осанистого мужчину. Он был не очень-то похож на того, кого она ждала… Но, кажется, это все же был тот, единственный и неповторимый, чтоб его приподняло да шлепнуло!
Дара сорвалась со стула, ее широкая зеленая юбка взвилась и смела все, что стояло на соседнем столике. Пробегая мимо барной стойки, Дара кинула деньги – за сто грамм «Метаксы», кофе и бутерброды расплатилась с неслыханной щедростью, – и выскочила во двор.
Она пустилась в погоню.
У того, кого она так страстно желала увидеть, была некая примета – нет, вовсе не на интимном месте, как раз на лице, но издали в глаза не бросалась. И примета странная – впоследствии, уже на Курсах, Дара пыталась выяснить, что бы могли означать черные и довольно длинные волоски чуть ниже переносицы, растущие не вверх, как брови, а вниз, нет ли в них тайного смысла, не знак ли они причастности к древним загадкам, не привет ли от мохнатого предка, но даже умница Эмер, ее первая крестная, и старая толстая Шин, почти удалившаяся от дел целительница третьего посвящения, ее вторая крестная, полагали, что Дара столкнулась со случайным капризом природы, не более.
Но человек, украшенный волосками, был легок и порывист, с неровной какой-то, но стремительной походкой, этот же ступал уверенно, в нем чувствовалась возведенная в культ, а может, просто хорошо сыгранная деловитость, и даже шапка…
ТОТ шапок не носил принципиально, у него была вороная грива неслыханной густоты. Разве что в двадцатиградусный мороз он натягивал на голову какой-то несуразный колпак, подобранный, надо полагать, на мусорке.
Человек шел через пассаж, понятия не имея, что его преследует женщина. Своим затылком, защищенным теплой, отороченной мехом шапкой, он не чувствовал ее взгляда. Она же, доведя дистанцию до десяти шагов, вдруг притормозила. Вот теперь, когда оставался последний рывок, она засомневалась – да он ли?
Рост – да, подъезд – да, но все остальное больно уж противоречило тому образу, который она сберегла в самой глубине души. ТОТ ходил в коротких куртках, которые при его-то росте и длинных руках скорее можно было назвать куцыми обдергайками. Тот был хотя и плечист, но тонок, и еще навеки запомнилась легкая сутулость. ЭТОТ… ну, не корсет же он завел, в самом деле! Или просто тяжелое зимнее пальто чуть ниже колен настолько меняет силуэт?
Дара заволновалась.
Когда после нескольких ярких неудач ей стало ясно, что способности иссякли, и нетрудно догадаться, что сработал мстительный гейс ее давнего любовника, одно время бывшего для нее всем на свете, и другом, и учителем, и образцом для подражания, – Фердиада, она приказала себе встряхнуться. Действительно, в жизни не было любви. Была работа и был секс, причем даже секс чем-то стал смахивать на работу – Дара выполняла свои обязательства перед неплохим человеком, которого, кстати, сама же для этой надобности и выбрала.
Она попыталась оживить отношения с этим человеком – и тогда по его великому недоумению поняла, что дело неладно и старания бесполезны. Его полностью устраивало отсутствие любви – были бы с ее стороны забота, терпение и постоянная готовность к помощи.
Тогда она махнула рукой на этого милого человека и стала искать в себе любовь – хотя бы семечко любви, чтобы вырастить из него пышный куст и вернуть утраченные способности. Оказалось – это не так-то просто. По крайней мере, по заказу такие кусты не вырастают.
Углубляясь в собственное прошлое, она добралась до Фердиада – но возрождать свою причудливую страсть к Фердиаду не захотела, хотя тут-то как раз и был шанс. Их отношения накануне разрыва строились на вечных перепадах настроения, постоянно коса находила на камень, ни один не желал сделать лишнюю уступку, и для нее превыше всего была ее женская гордость, для него – его мужская гордость. Сейчас Дара настолько была зла на Фердиада, что эта злость вполне могла разрядиться вспышкой весьма похожей на любовь страсти.
А в самой глубине, за блистательным образом Фердиада, был другой образ – того, кого она искренне считала своей первой, острой и болезненной, но пробудившей ее женскую душу любовью.
После Фердиада же не было ничего такого, на что она могла бы сейчас опереться…
Выходит, последнее, что ей оставалось, – разбудить в своей душе ту, несомненно, настоящую и всепоглощающую, первую любовь.
Потому что новые люди, которые постоянно возникали в ее жизни, теперь даже особого интереса не вызывали.
Фердиад оказался куда хитрее, чем она думала. Его гейс был миной замедленного действия – он должен был сработать не в юные годы с их бурными страстями, а в годы зрелые, когда душа уже порядочно устала метаться и дорожит определенностью. Фердиад сделал так, что она потеряла все нажитое и приобретенное, кроме денег, конечно, да только велика ли теперь польза от этих денег? И он уже тогда, лежа в постели, хорошо рассчитал миг удара – приобретенного было довольно много, в том числе, кстати, и репутация. Впрочем, возможно, гейс был придуман заранее – от него и этого можно было ожидать.
Так вот – когда оставалось только прикоснуться рукой к плечу, Даре стало страшновато. Она вдруг поняла, что того, кто мог бы воскресить ее чувство, кажется, больше и на свете-то нет. А есть другой человек – да и как ему не быть другим столько-то лет спустя?
ТОТ был, как она позднее поняла, классическим гением-неудачником. Он должен был в одиночестве и полном отчаянии создать сколько-то никому не нужных шедевров и благополучно спиться, а шедевры потом угодили бы на аукцион «Сотбис». Или же, если бы у него хватило ума сесть на шею какой-нибудь влюбленной дуре, спокойно пробездельничать жизнь, годами рассказывая своей дуре, какие великолепные полотна он непременно наваляет в ближайшие две недели.
ЭТОТ явно был доволен собой, своим теплым пальто, положением в обществе, вниманием встречных женщин. Он состоялся – по крайней мере, как достойный член зажиточного общества он, к большому удивлениию Дары, состоялся. И даже если плоть – та же, и звериные волоски на носу – те же, можно ли перенести замороженную и оттаявшую любовь к нему-вчерашнему на него-сегодняшнего?
Чтобы понять это, следовало прежде всего посмотреть ему в глаза!
Решившись, Дара обогнала этого человека, много лет назад нечаянно ставшего мужчиной ее мечты, и обернулась, как бы ненароком.
Это действительно был он – только лицо округлилось и отяжелело, под пальто явно обозначился животик, впрочем, не пивное пузо, а вполне умеренный ровный живот, даже, возможно. с сильным брюшным прессом. Дара лечила как-то бывшего штангиста и знала – это бывает, пузо – вроде старинного глобуса, и такое же твердое.
Она узнала его – но он ее не узнал.
А ведь он изучил ее лицо лучше, чем любой другой смертный. Он несколько раз пытался сделать хотя бы карандашный портрет, но не находил ЛИНИИ, и получалась гнусная мазня. Но он честно продолжал попытки, пока она не взяла шариковую ручку и на обороте очередного наброска не провела сверху вниз ЛИНИЮ – с точностью и скоростью снайперского выстрела. Он посмотрел, узнал себя – и заткнулся.
Больше ей такие трюки не удавались. Потом, в той жизни, что началась после НЕГО, она баловалась, рисуя профили, но сперва тщательно изучала модель и чуть ли не с транспортиром определяла все заложенные в профиль углы. Однако тогда она просто провела ЛИНИЮ, а то, что направляло ее руку, с радостью назвала про себя любовью.
Дара знала, что годы не слишком поиздевались над ней. Целительницы за собой следили, используя иногда достаточно странные средства – вроде трехдневного поста в лесу, под опадающей осиной. Лицо осталось гладким, но стало… сильным? Пожалуй, да, упругая припухлость губ и щек, разумеется, и должна была уйти, уступив место чему-то иному.
Она забеспокоилась – неужели так сильно постарела? И вдруг поняла – он настолько забыл про нее, до такой степени забыл, что если сейчас сказать ему «привет!», то потом придется долго и нудно объяснять, от кого, собственно, «привет».
Это открытие не столько огорчило ее, сколько развеселило. Действительно – странно было бы, если бы он запомнил ее, тогдашнюю, навеки. Странно и… бесполезно. Значит, таков перст судьбы. Нужно попытаться начать с полнейшего и безупречнейшего нуля!
Дара задержалась у витрины, пропуская его вперед. Он и на этот маневр не обратил внимания. Тем лучше!
Она ощутила давний свой, временно позабытый азарт – очень беспокойное свойство, которое, сам того не желая, разбудил в ней Фердиад. Азарт проснулся – живой, здоровенький, зубастенький, и это обрадовало Дару больше, чем если бы ей сейчас подарили перстень с бриллиантом.
Азарт ожил – значит, и она сама понемногу оживет.
Стало быть – в погоню…
Глава четвертая
Рыжие да красные – люди опасные
Изора как раз получала на складе большой пакет со своим китайским атласом в драконах, когда засвиристела мобилка.
– Ну, как? – спросила Сана.
– Нормально. Она позавтракала и ушла на прогулку.
– На… что?!?
– На про-гул-ку. Так сказала. Может быть, и в самом деле где-то себя выгуливает?
– Ботфортами гремя по кабакам? – вполне разумно предположила Сана. – Бокалами бургундского звеня?
– С нее станется.
Это было бы нарушением одного из семи правил: целитель не пьет и не курит того, что дает помутняющее рассудок опьянение. Красное вино в запретный список не входило – в более чем разумных дозах, естественно, потому что и обычным кефиром, в котором всего-то два градуса алкоголя, наверно, можно накушаться до поросячьего визга, если принять ведра этак полтора.
Но относились ли сейчас правила к Даре?
– Я бы на ее месте первым делом надралась в сосиску, а потом сняла первого же половозрелого самца, – подумав, сообщила Сана. – Сколько же можно таскать в себе ЭТО и ни разу не расслабиться?
– Может быть, она как раз и приехала к нам на просушку? – неуверенно предположила Изора. Пьяная Дара была для нее так же невозможна, как летающий крокодил.
– Непохоже. Хотя карты и несли ахинею, однако ни застолья, ни хмельного вообще я там не высмотрела. Да, так вот! Ты мне ничего не хочешь сказать?
– А что я могу сказать! – взвилась Изора. – Эти сволочи так поклеили обои, что я сейчас иду покупать новые, а деньги вычту из их заработка! Но к двадцать пятому все будет блестеть, и салон я открою! Можешь не волноваться!
– Это хорошо. А БОЛЬШЕ ты ничего не хочешь мне сказать?
– А что еще? – Изора даже несколько растерялась.
Она стояла в узком проходе среди стеллажей с рулонами, и это спасло ее от падения – она всего лишь покачнулась и тут же ей в спину уперся срез рулона, когда Сана не произнесла, а послала ей одно-единственное слово: Йул.
– Ой… – вот и все, что она сказала, но это было именно то, чего ждала злорадная Сана.
Более того, Сана молчала и ждала оправданий.
Смешно и нелепо перечислять все проблемы и родовые муки салона, когда речь идет о первом из восьми праздников годового круга, празднике зимнего солнцестояния. По времени он чуть опережает католическое Рождество, почему неосведомленные люди и его называют Рождеством, а то и святками. Но он – сам по себе, и общий сбор целительниц не означает исполнения религиозных обрядов – есть ритуал, не слишком сложный, который придает встрече возвышенность и красоту, не более того, на самом же деле это – просто возможность для важных бесед и обмена опытом.
Впрочем, ритуал требует игры – игры в обитателей зеленых холмов, и участники с участницами обычно одеты в зеленое. Поэтому Изора первым делом подумала о прошлогоднем платье – влезет она в него, или придется просить Сану немного с ней поработать, обтесать ее эфирное тело, чтобы физическое под него подстроилось.
– Да ладно уж, подсоблю, – ответила на ее молчание Сана. – Мы имеем шанс узнать про ту скотину, которая наложила гейс на крестную, так что нужно быть в форме! Я решила выкраситься в рыжий цвет.
Тут Изору качнуло в другую сторону, и другой рулон уперся ей в бок.
– Ты с ума сошла… – пробормотала она, прекрасно понимая, что этот аргумент сработает с точностью до наоборот.
– А ты думаешь, мы можем чего-то достичь, действуя разумно? – спросила Сана. – Нет, конечно. Когда у меня будут рыжие волосы, я себя почувствую совсем иначе! Мне это необходимо, понимаешь?
– Ну да, рыжее с зеленым… – пробормотала Изора.
По крайней мере, эстетическую сторону этого безумия она поняла и приняла.
Светловолосая и светлоглазая Сана в зеленом выглядела недостаточно ярко. Аристократично, может быть, насколько вообще способна выглядеть аристократично маленькая и худенькая женщина с острым носиком, но неброско, и ее это удручало. Теперь же Сана приняла глобальное решение.
– И это тоже.
– Ты из парикмахерской звонишь, что ли?
– Из парикмахерской?… Да! Я тебя тоже запишу!
– Я краситься не буду! – воскликнула Изора. – И вообще, я в чужом офисе, у меня дела, я спешу, извини!
У нее были чудесные, густые, темно-каштановые, похожие на соболий мех, но при этом длинные и тяжелые волосы, которыми она очень дорожила. Однако как-то их с Саной занесло на вещевой рынок, и у прилавка с париками Изора приложила к себе самый рыжий. Тут она и поняла ошибку природы – ее карие, чуть с прозеленью, глаза и белая кожа прямо-таки требовали рыжих волос. Но расставаться с шевелюрой, в которую столько вложено, ради эксперимента с непредсказуемым результатом Изора побоялась. И теперь ей опять стало страшно – Сана вполне могла уговорить ее на покрасочную авантюру. Ведь и она понимала – на празднике нужно быть во всеоружии и чувствовать себя королевой.
После панического «извини!» Изора выключила мобилку и выбралась из стеллажей.
Она отнесла пакет с драконами в салон и заперла его в своем кабинете, уже несколько похожем на помещение, где хотя бы пытались навести порядок. В очередной раз пригрозив бригаде, что лишит ее половины заработка, Изора полетела вербовать ясновидящего. До сих пор она общалась с Кадлиэлем исключительно по телефону, и ей очень нравился его голос. Когда же она увидела свое приобретение в натуре – то сильно пожалела о стеллажах и рулонах. Они были бы весьма кстати – ее в третий раз за день крепко качнуло.
На лбу у этого ясновидящего крупными буквами было написано – шарлатан с алкогольным уклоном.
В кармане шубы у Изоры лежал амулетик – кусок агата.
– Что у меня в руке? – спросила она, сунув руку в карман и сжав амулетик.
– Кошелек, – решительно ответил ясновидящий, и тем их переговоры и завершились. Изора побежала в редакцию городской газеты давать следующее объявление о поиске ясновидящего, но вовремя опомнилась – если они с Саной идут на Йул, то там она и спросит у живущей на другом конце города Мойры, не знает ли она подходящей кандидатуры.
Потом нужно было зайти на телефонную станцию, оплатить счет по установке двух аппаратов, потом встретиться с гадалкой Зоей, словом, день был полон суеты, и только ближе к вечеру Изора сперва удивилась, почему мобилка молчит, а потом вспомнила – сама ведь и отключила.
Техника исправно выдала список не дошедших до Изоры звонков. Один был очень важный, и она сразу отзвонила.
– Это я, солнышко, – извиняющимся голосом сказала она. – Ты понимаешь, салон…
Тот, кого назвали солнышком, не стал напоминать про Йул, не стал и упрекать. Он просто спросил, ждать ли ему сегодня Наталью…
Ну да, был в мире человек, для которого она предпочла быть Натальей со всеми вытекающими из этого печальными последствиями. Был такой человек, замечательный, кстати, мужик, шофер-дальнобойщик, и она обожала готовить для него всякие вкусности, собирать его в дорогу и устраивать банкеты в честь прибытия. Если бы в эту связь вступила Сана, то либо решительно женила бы симпатичного мужичка на себе, либо послала поискать ветра в поле. Но Наталья не решалась и слова ему поперек сказать, за что Изора регулярно получала нагоняи от Саны.
– Он по-своему меня любит! – отбивалась Изора.
– Любил бы – замуж бы позвал. А так ты зря время тратишь! – отвечала Сана. – Сколько ты на него времени потратила? А могла уже по меньшей мере пять лет быть замужем за кем-нибудь другим!
Впрочем, когда Изоре казалось, что ненаглядный Виталик в странствиях своих много чего себе позволяет, именно Сана возилась с приворотами, обеспечивая его относительную верность.
Домой Изора Виталика редко приглашала – стеснялась дочери. Вся их личная жизнь протекала в его комнате, комната же была в коммуналке с сомнительными удобствами. Однако была в этом романе какая-то особая прелесть – Изора чувствовала себя молодой. И, наверно, ей действительно требовалось хоть иногда побыть Наташей.
Условившись с Виталиком, Изора позвонила Сане и просила ее заглянуть в салон как вечером – присмотреть, чтобы пьяный ремонтник там сдуру не заночевал, так и утром – потому что, честное слово, мало радости вылезать из теплой постели, от своего мужчины, да еще как раз готового к любви и нежности, ради банды кретинов, не умеющих толком привинтить дорогую дверную ручку!
Была и другая просьба – после того, как салон будет закрыт, не полениться и добежать до Изориной квартиры, убедиться, что крестная не рыдает в три ручья, не режет себе вены и не болтается в петле. А заодно и присмотреть за Сашкой – уж в эту ночь ребенок наверняка будет спать дома, так чтобы поел-попил по-человечески, а не жрал поганые чипсы!
Сана в момент звонка сидела перед зеркалом и пыталась понять – хорошо ли то, что она совершила, или все-таки плохо?
Парикмахер, которому были немалые деньги заплачены, все же не понял, чего от него хотят, и сделал рыжий цвет чуть более ненатуральным, чем это было допустимо. И еще влепил морковного оттенка, совершенно лишнего. Теперь нужно было пересматривать всю концепцию макияжа, убирать холодноватые тона, брать только теплые, и эффект был непредсказуем.
Слишком поздно Сана додумалась, что женщина, желающая быть рыжей красавицей на Йуле, должна озаботиться покраской волос за два месяца до того, сразу после Самхэйна. Но поздно было затевать новые авантюры с волосами – следовало приспособиться к тому, что получилось…
Сана знала один хороший способ убедиться в правильности своего решения касательно волос. Этой методике ее научила целительница Эмер, с которой Сана советовалась совсем по другому вопросу: после посвящения у нее появился совершенно непредсказуемый интерес к мужчинам, довольно сильный интерес, и она, боясь, что Дара натворила с ней чего-то лишнего, тайком нашла другую специалистку второго посвящения. Эмер объяснила, что такая индивидуальная реакция бывает, что это – даже не от неумения правильно направлять свою энергию, от места зарождения туда, где она необходима, а просто вроде физиологической особенности именно Саниного организма, который вырабатывает энергии больше, чем ему требуется, и не знает, как распорядиться остатком. Заодно Эмер поделилась опытом: ни одна подруга не даст такой умной рецензии на новое платье или прическу, как идущие по улице навстречу мужчины, и если ты им нравишься – значит, нечего расстраиваться из-за цвета, длины, объема и прочих умозрительных параметров и категорий.
По зимнему времени Сана не хотела разгуливать по улицам, распустив свою новую рыжую гриву, так и до простуды недалеко. А накануне Йула и без того забот по горло, да еще открытие салона у них с Изорой на носу, лечебные же сеансы и возня с травами требуют времени.
Поэтому Сана решила испробовать силу рыжих волос на ремонтниках. Хоть какие – а мужчины, на ком-то же они женаты, детей имеют.
Как Изора не раз выслушивала от Саны всякие язвительные замечания про Виталика, так Сана от Изоры – о тех своих случайных приятелях, которых она заводила благодаря некстати объявившейся «физиологической особенности». Изора считала, что умнее в таком случае найти одного сексуально активного товарища и не валять дурака. Сана попыталась – и, к ужасу своему, поняла, что одного ей в периоды всплеска энергии не хватает. Тем более, что СВОЕГО в таких случаях жалеешь в ущерб себе, а СЛУЧАЙНОГО жалеть нелепо: сам в эту затею ввязался, сам пусть и расхлебывает.
Ремонтники сперва уставились на нее с ужасом. Сана даже растерялась, но потом выяснилось – эти скоты так уложили в коридоре линолеум, что хоть сама берись да переделывай. Отлично сознавая этот грех, они ждали от Саны мер более действенных, чем Изориной угрозы оставить без заработка. Изора для них была деловой женщиной, хозяйкой будущего салона, и с ее способностями никто пока не сталкивался. Сану же они знали как приглашенную за большие деньги специалистку, и был случай, когда она сперва сняла с бригадира жесточайшее похмелье, потом, убедившись, что трезвый он ненамного лучше пьяного, это похмелье тут же вернула в полном объеме.
Конечно, Сана с Изорой могли сделать и так, чтобы бригада на время ремонта вообще завязала. Но они подметили одну вещь: когда бригада была относительно трезва, мужики ходили недовольные, ссорились, матерились, огрызались. После некой дозы спиртного они менялись прямо на глазах, делались жизнерадостны и активны, работа кипела. Но, чтобы удержать их в этом состоянии, нужно было неотлучно сидеть рядом с ними и восхищаться их деятельностью. Естественно, стоило Изоре отвернуться, как бригада добавляла – и тут уж ремонт шел вразнос. Так что приходилось терпеть…