Из детства

У дяди Миши жена есть, тётя Тоня. Тоже хорошая. Она меня крючком вязать научила, и спицы подарила. Длинные, с наконечниками красивыми. А детей у них нет.

И у тёти Вали нашей детей нет. Муж есть, а детей нет почему-то. Зато машина у них есть, «Москвич» называется. Тёмно-синий. Блестящий. Они на нём в Крым на всё лето уезжают. Потому что дядя Володя – фотограф. Он фотографии красивые делает. У меня много фотографий цветных. Это он фотографировал. А еще серёжки у тёти Вали есть красивые, золотые. С камнями разноцветными. Она мне их потом подарит.

Мы однажды тоже в Крым поехали. К тёте Вале, в Николаевку. Я с мамой, и тётя Таня с Женей и Пашей. Это мои двоюродные брат с сестрой. Мы на самолете ночью летели. Только мне аэропорт не понравился. Ждать очень долго, и стульев нет. А в машине меня укачало. И где мы жили – не понравилось тоже. Комнатка там малюсенькая, пол кривой. Окошко на сарай выходит. И пахнет, как в деревенском туалете, сильно очень и противно. Комнатка там малюсенькая, пол кривой. Окошко на сарай выходит. И пахнет, как в деревенском туалете, сильно очень и противно. А Жене, когда она заболела, золотую цепочку с подковкой подарили. Тётя Валя на пляже нашла. А я ничего не нашла. Только крестик какой-то старый под лавочкой. Ничего хорошего. Лучше бы это я заболела

Мне только море в Николаевке понравилось, когда шторма нет. И медуз нет кусачих. Эти медузы хитрые такие! Маленькие, прозрачные, их в воде и не видно вовсе. А как подплывёт и ужалит – так ого-го! Зато я стёклышек цветных в песке насобирала, от бутылок разных. Стеклышки не острые совсем, их водой обточило. И они как галька стали. Как камешки обычные, только прозрачные, разных цветов. А еще мы дельфинов видели. Они вдоль берега в воде прыгали.

Бабушка с дедушкой раньше тоже на море ездили. В санатории. Им полезно. А сейчас всё дома сидят. И хорошо. Потому что я могу у них на поселке с ночевкой оставаться, пока мама с маленьким братом возится. У меня тут любимые ботинки есть. Старые, малы мне уже. Титимбы называются. Я их так назвала, когда маленькая была. И «ботинки» говорить не умела. Поэтому – титимбы. Я в них по дому на поселке хожу. Потому что пол холодный. Мама говорит, что их выбросить пора. А я не отдаю. Мои потому что, и жалко.

Мне дедушка книжки детские читает. Про трех дураков, которые на облаках прыгали, или про Крепышку, Перинку и Сладушку. Одна бабушка хитрая таких дочек себе придумала, когда её волк в лесу съесть хотел. А она его перехитрила. Сказала, пусть он придет лучше, и дочек съест. Которых у неё на самом деле и не было! Волк поверил, и отпустил старушку домой. А вечером пришел, и встал под окном. А старушка сказала, что заперла все двери крепко-накрепко, взбила себе перинку пуховую, и уснула сладко-пресладко. Это и были как будто дочки. Такая эта старушка молодец!

Только мне больше сказка про принца-ужа нравится. Эстонская сказка. Там картинки красивые. Три девушки стройные нарисованы, с большими глазами. И наряды у них красивые. А ужик – ну, такой разборчивый попался! Он себе в жены самую-самую красивую выбрал. На её одежду улегся, и не отдает. Красавице пришлось замуж за него выйти. И очень хорошо. Потому что ужик на самом деле принцем оказался. Он просто так прикидывался, чтобы невесту найти.

Я ужей боюсь, и змей всяких. Если на поселке из любопытства в подпол спускаюсь, всегда жду, что сейчас кто-нибудь из угла выползет. Подпол у дедушки хороший, сухой, банки с огурцами стоят, и с яблоками мочеными. Только я их не люблю, я просто в погребе стоять люблю. Но мне не разрешают. Опасно, потому что. Даже рядом с подполом стоять нельзя, если папа за картошкой полез. Все взрослые сразу в коридоре собираются, и меня отгоняют. А бабушка такую картошку вкусную жарит! С корочкой румяной. Запах на весь дом стоит. Только туалет у них на улице.

У бабушки с дедушкой яблок всегда много. Мне грушовка «Крымская» нравится. Желтая, яблоки длинные. И сладкие, как настоящая груша. Ни у кого таких яблок нет. Только у дедушки моего.

В маминой деревне тоже яблоки есть. Но они не вкусные все, кислые. И трогать нельзя. Потому что дедушка Иван, мамин отец, ругаться будет. И жена его ругаться будет, тетя Нюра. Она некрасивая вся, толстая, страшная очень. Трясется всегда. Только дядя Ваня, мамин брат, все равно в деревню на целый день уезжает. Потому что там родился. Папа мой в городке дядю Ваню к «Запорожцу» в колясочке специальной выкатывает. Инвалидной. Передние колеса – большие, блестящие. А задние маленькие совсем. И сиденье упругое, кожаное, кататься удобно. Только мне не разрешают. Папа дядю Ваню на руки берет, и в машину сажает. Потому что дядя Ваня – инвалид. Не ходит совсем. Только на машине в деревню уезжает часто.

Я с прогулки домой прихожу, а в квартире нет никого! Очень мне грустно становится. Не люблю одна дома быть. Страшно одной потому что. Особенно – если похороны на улице, гроб несут, и музыка громко играет. А когда дядя Ваня дома – не страшно. Даже если мама с папой в кино ушли. Только лучше бы они дома телевизор смотрели.

Иногда дядя Ваня не едет никуда, потому что бензин из нашего «Запорожца» ночью слили. Своровали, то есть. И машина – на приколе. Так папа мой говорит. Это мальчик из соседнего подъезда по ночам бензин из машин сливает. Для своего мотоцикла. Мальчик этот днем с собачкой белой гуляет, болонкой пушистой, а ночью канистру железную берет, и трубочку гибкую резиновую. И к дяди Ваниной машине подкрадывается. Крышку круглую у бачка бензинового откручивает, и трубочку туда опускает. Бензин сразу к мальчику в канистру утекает. А утром папа ругается.

У меня подруги в нашем доме есть, Марина, Наташа, Оля. Мы все вместе гуляем. Только они вредничают иногда. Мячик мой отбирают. Но я все равно с ними дружу. Потому что я – добрая. Мы около дома в «почекашки» прыгаем, или в «резиночку». Еще мячиком в «козла» играем. Надо мячик об стенку стукнуть, а потом его перепрыгнуть. Когда он о землю ударится. А для «почекашек» асфальт сухой нужен, чтобы «классики» мелом расчертить. И на одной ноге прыгать, и баночку круглую из-под гуталина ногой толкать. Из одного квадратика – в другой перепрыгивать. Сложно очень. Потому что на одной ноге ведь прыгаешь. А еще и баночка эта…

Если нас много гуляет, мы прыгалки связываем, и в «вылеталы» играем. Друг за другом под скакалкой стоим, и перепрыгиваем, когда она земли касается. Кто застрял – тот встает прыгалки крутить. Еще в «вышибалы» мячом можно. Только – подальше от дома. Чтобы в стекло не попасть.

Нам однажды стекло в квартире разбили, в большой комнате. Там – лес, и не видно, кто сделал. Очень холодно было. Потому что – зима, и Новый год. Мама окно одеялом заткнула, и подушкой тоже. Я Новый год люблю очень. Мишура, игрушки блестящие, подарки под ёлкой всегда. И конфеты есть можно. Только я в Деда Мороза не верю. Раньше верила, а потом подарки в шкафу нашла. Случайно. Обидно было. Но я все равно на Новый год наряжаюсь, как принцесса.

Я вообще наряжаться люблю. В ночнушку мамину шелковую, к примеру. Она – до пола, в рюшечках вся, и переливается здорово. Платье нарядное, как будто. У меня нарядных платьев нет, и я сама их себе придумываю. Я даже штору старую тюлевую могу на себя навертеть, и уже как королевна с картинки. Жалко, что у мамы клипсов мало. Раньше много было, только я все растеряла. Зато у мамы бигуди есть. Тяжелые, черные, блестящие такие! Я их на себя нацепляю, когда мама не видит. Только они держатся плохо, и уши задеваю. Неприятно.

По утрам мама бигуди в миске варит, и на волосы накручивает. Она по кухне в них ходит, суп на плите готовит, и на работу собирается. Потом снимает, конечно. Потому что на них шапка зимняя не налезает. У мамы шапка зимняя – меховая, блестящая, только не пушистая совсем. Из ондатры сделана. Я этих ондатр в Болшево видела, у тёти Тани и дяди Лёни. Ондатры – выдры такие. Только не в воде живут, а в сарае. В клетках огромных. И подходить нельзя. Потому что ондатра прутья может перегрызть и покусать больно. Очень эти ондатры злые. Поэтому из них шапки делают, наверное.

Шапки из ондатры – красивые очень. Я в маминой дома хожу и песни пою. Шапка уши закрывает, и песня громче получается. Я много песен знаю. У меня проигрыватель и пластинки есть. Там песни разные. И просто так песни, и из мультфильмов. Про «Бременских музыкантов» есть, и про Ухти-Тухти. Это Ежиха такая, которая всегда платочки стирала. А еще у нас взрослые пластинки есть, про «Синий-синий иней», и про «Вдох глубокий, руки шире, не дышите, три-четыре». Это я знаю, это Высоцкого песни.

Мне папа иногда такие колыбельные поёт. Редко, конечно, потому что стесняется. Он детских песен не знает совсем, и Высоцкого поёт. Про то, как «если я заболею, к врачам обращаться не стану-у-у–у….обращуся к друзьям». Мне в конце нравится очень, где «в изголовье повешу ночную звезду». У меня над кроватью тоже ночничок висит. Лилия фиолетовая, блестящая, с прозрачными лепестками. Как звезда прямо.

Мама, конечно, больше песен знает. И тоже поёт, если я попрошу. Только она все грустные песни поёт. Унылые, народные. Про молодую пряху, которая у окна сидит. Или про тонкую рябину. Она к дубу перебраться хочет. А дуб через дорогу растет. Как же она доберется, если ходить не может? Неинтересные какие-то песни, тоскливые.

Я маму прошу лучше детские песни петь. Мне про Умку песенка нравится. Это где «ложкой снег мешая, ночь идет большая». Очень хорошая песня. Из мультфильма красивого. И мультфильм мне тоже нравится. Мне вообще все мультфильмы нравятся. Которые не кукольные, конечно. Кукольные – совсем не интересные. Там ручки и ножки отдельно, и верёвочки видны, на которых бабочки подвешены. Я про кротика мультик люблю, и про Кржемелика с Вахмуркой. Или про Лёлека и Болека, к примеру. Это два мальчика. Они всегда что-нибудь интересное придумывают.

А Кржемелик и Вахмурка – гномики лесные. В уютном домике живут, и всегда всем помогают. Я много мультиков смотрела. Про аленький цветочек, про гусей-лебедей, и про снеговиков разных. Но про кротика и Кржемелика с Вахмуркой – мои любимые. Потому что домики уютные. А в других мультиках – волшебники страшные, или звери какие-то неправильные с птицами. И мне не нравится.

И фильмы детские мне не нравятся. Некоторые – глупые совсем, про Олю и Яло, например. Зачем у девочек усы? И форму они школьную носят, хотя и не в школе. Отличницы, наверное. Или вот кино «Морозко» тоже. Почему Настенька – рохля такая? Мачеха её обижает, за косу дергает. А та в ответ боится даже нагрубить немножко! Не может за себя постоять. Мне больше фильм «Три орешка для Золушки» нравится. Очень сильно нравится! Золушка там красивая, боевая вся. И одежда у неё чудесная. И принц там красивый, и замок с каретами. Вообще всё в этом фильме замечательное, мне близкое! Хочу там жить.

Иногда я взрослые фильмы смотрю. Мне разрешают, если это про войну. Или «Клубкино-путешествий». Как люди в других странах живут. Мне бабушка с дедушкой разрешают телевизор на посёлке смотреть. Только они концерты одни смотрят. И мне не интересно. А если про майора Земана кино – тогда другое дело. Это про войну, там шпионы плохие всегда в болоте тонут.

А если дедушка концерт по телевизору смотрит, то я в сад иду гулять. Там гамак висит, и одеяло толстое бабушка мне уже постелила. Чтобы удобней было качаться. Я качаюсь себе, и песни пою. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной, идёт лавина одна за одной, и здесь за камнепадом ревет камнепад». Очень мне эта песня нравится. Как будто про войну, но не про войну вовсе. Я красиво петь стараюсь. Чтобы громко было. Мне даже Светка соседская говорит, что я как радио у них. Значит, я хорошо пою.

У Светки в саду сарай есть. Хороший сарай. Стол стоит, и диван старый с пружинами. Уютно в дождик сидеть. Капли по крыше барабанят резко. Гром гремит. А мы сидим себе, и здорово! Только пахнет в сарае плохо. Кошками старыми. У дедушки тоже сарай есть. Только там вещи навалены.Журналы, одежда старая. Перчатки боксерские висят большие, кожаные. Папа мой занимался в молодости. Шлем еще боксерский висит, смешной очень, в дырочку. Верстак в сарае есть, широкий такой. Очень в сарае тесно и неудобно.

Зато весной тут здорово в окно смотреть, как папа с дедушкой на улице дрова пилят. В сарае не холодно совсем, солнце в окно припекает. Я у окна стою и смотрю. Папа бревно толстое на кОзлы кладёт, и они с дедушкой пилить громко начинают. КОзлы – не животные, у которых рога. Это подставка такая специальная, для брёвен. Стружки душистые из-под пилы веером разлетаются, блестят на солнце. В ручейки забиваются. Вода из сада на дорожку перед домом течет, и сосульки капают громко. Прямо в лужи. Ручейки красивые журчат, и на солнце переливаются. А в саду еще сугробы огромные. И в огороде тоже. Опилки так вкусно пахнут! На солнце нагреваются, и ароматными становятся. Потому что – березовые. А мне жарко в шубе. И я ныть потихоньку начинаю. И меня в дом отправляют, обедать.

Я вообще покушать люблю. Особенно – пельмени и картошку жареную. Только у меня живот всегда болит, если много съем. Или когда назавтра – утренник в садике. Ну, это от волнения уже. Я всегда на утренниках выступаю. Потому что лучше всех стихи читаю. Громко и с выражением. Меня воспитатели всегда хвалят. Очень мне нравится, когда хвалят. А если живот болит – не нравится, конечно. Один раз он ночью разболелся, перед утренником как раз. И мама испугалась – вдруг это аппендицит какой-то? А я за маму испугалась, что она волнуется. И мы ночью в больницу нашу побежали, на другой конец городка. Потому что телефона в квартире нет, а на улице телефоны сломаны. И врача вызвать не можем. Мы долго до Пионерской бежали, где больница большая, красивая. С колоннами старинными, дворец как будто. Хорошо ночью на улице, тихо, людей нет, фонари в мокром асфальте отражаются. А доктор сказал, что ничего страшного, если живот болит. Это все – от волнения. И надо в ванночке теплой по вечерам сидеть. И экстракт хвои добавлять.

А как в ней сидеть, если у нас в новом доме на Солнечной воды не бывает? То есть она, конечно, есть немножко. Холодная. А горячая – ржавая всегда. Мама говорит, это потому, что дом наш новый. И трубы новые тоже. В них еще ржавчина не затвердела. А откуда в новых трубах ржавчина? Они же – новые…

Когда воды в квартире нет, наш папа вёдра берет, и с другими папами за водой через дорогу идет, на пожарку. Это часть такая, военная. Там пожарные дежурят. Это наша пожарная часть номер сорок семь. На машинах красных так написано. И вышка там есть пожарная. И вода, конечно, тоже всегда есть. Вдруг где пожар?

Воду у нас отключают, и я в ванночках не сижу. И живот не проходит. Меня поэтому в «Семашко» положили. Обследовать. «Семашко» – больница наша, в Академгородке, старая очень. Зато – рядом. Не в Подольск ехать. Я в Подольск боюсь очень. Если туда везут – значит, все, умрешь скоро… Хорошо, что меня – в «Семашко»! Очень мне интересно было посмотреть, как это – в больнице лежать. Я прямо дождаться не могла, когда же меня положат. И здесь интересно всё оказалось! Бабушка мне после работы бульоны куриные в термосе приносила. Потому что больница – с институтом рядом. Через дорогу.

У моей бабушки такие бульоны вкусные! С мясом белым. И вообще, все меня там навещали. Даже Саша, двоюродный брат-моряк, приходил с другом. Он в форме морской приходил, красивый такой, в фуражке. Я очень, конечно, застеснялась. И выдрючиваться немножко начала. Ну, воображать немножко. Совсем чуть-чуть.

В «Семашко» масло соленое дают, и лечебные порошки в бумажках. Никогда соленое масло не ела. Мне нравится. И вообще, здесь всё чуднОе очень… Кажется, что про меня здесь кино снимают, и я на себя со стороны смотрю. Как будто меня – две. Забавно очень. Вот я сижу и вижу, как я в палату зашла, а вот – в столовую. В телевизоре это вижу, как будто. И уши закладывает.

А еще тут из тумбочек пахнет странно. Печеньем и яблоками. Потому что всем яблоки приносят и печенье. Меня, наверное, выпишут скоро. Потому что я трубку резиновую не могу проглотить, чтобы сок пошел. И врачи сердятся здорово. Третий раз уже уговаривают. А я – не могу. Наверное, у меня горло маленькое.

….Ну, и что с того, что меня из больницы выгнали! И сами глотайте свои трубки! Живот-то не болит уже, и вот. И ничего я не трусиха. И врачей не боюсь. Мне даже бровь врачи без заморозки зашивали. Когда я в детском садике по столам прыгала, и упала нечаянно. Бровь пришлось ниткой с иголкой зашивать. Как у портного. И я не боялась.

Только я этого не помню уже. Маленькая совсем была, в младшей группе. Мне мама рассказывала. А вот когда мне коленку зашивали – это уже помню. Мы около дома играли, вечером, и темно. Скользко очень, потому что – март. Мы около дома в прятки играли, и я за бойлерную спряталась. А там хлам железный навален, и я поскользнулась случайно. И не больно было, когда упала. И кровь не сразу заметила, а только когда игра закончилась, и я под фонарь вышла. Тогда только я штанину распоротую увидела. И крови много. Я, конечно, домой сразу побежала. Думала, это царапина, и надо зеленкой помазать. А мама испугалась, потому что там не царапина была. И мы снова в «Семашко» побежали. Только не в большое здание, а в маленькое, деревянное, рядом. Там хирург добрый сидел, дедушка старый. С усами, и в форме военной. Он по телевизору маленькому черно-белому кино про войну смотрел. Я тоже хотела кино про войну посмотреть, но дедушка сказал, что сначала ногу мне зашьет. А потом я сколько угодно кино могу смотреть. А мама сказала, что заморозку мне нельзя. Аллергия потому что. И хирург фуражку снял, иголку толстую достал, гнутую всю, и нитку в нее продел. И сказал, что я кричать могу, сколько захочется. Если вдруг больно будет. А мне интересно было, как это – ногу зашивать. Я ведь не помню, как бровь зашивали. Маленькая была, в младшей группе. А сейчас-то я в старшей уже. Но мне все равно очень больно было. И я плакала, конечно, и на хирурга ругалась. Зато потом две недели в садик не ходила! Я дома с мамой сидела, и мама мне книжки читала. Я, конечно, и сама читать умею. Только мне больше нравится, когда читают. И с мамой дома сидеть очень понравилось. Потому что я редко болею, и не бываю дома вообще. Редко маму вижу…