Шах и мат

Наверное, не будет ничего плохого, если я выпью блейзера? Оказалось, это он – великий напиток 2007 года, каким его многие считают. Я взяла банку и с характерным пшиком открыла ее, сделала пару глотков и вспомнила, как мы когда-то делили энергетик. Это считалось по-настоящему смелым, отвязным. А сейчас… Мы выросли, и для многих это дело обычное. Выросли, и многое стало неинтересным. Запретный плод сладок.

– Ну, что ты… делала там, в своем Питере? – Егор поднял голову, оторвавшись от своих неведомых записей.

– Жила. Училась. Ничего необычного. – Я пожала плечами, не углубляясь в детали. Похоже на попытку завести разговор, ее определенно надо поддержать. – А вы что тут делали?

– Воевали, – с усмешкой ответил Максим. – Тебе там разве Женька не рассказал?

– А, рассказал. С Лешей, да? Но теперь-то все хорошо, он же выпустился. И, кстати, чего вы с Женей больше не общаетесь? Поссорились?

Аня недовольно шикнула и отвернулась, поднялась с места и пошла к Егору. Они о чем-то тихо заговорили.

– Он выпустился. А толку? – Саша резко ко мне повернулся и скривился, выкидывая пустую банку в ручей. – До сих пор у нас из-за него неприятности. Воюем как дети, ей-богу. А Женя просто внезапно, как он сказал, вырос и осознал «всю неправомерность и аморальность» нашего поведения. Ну его к черту. Думали, один из нас. А… Не такой.

Он поправил олимпийку, а затем, не совладав пьяными руками с замком, с недовольным возгласом бросил ее на спящего Ромку. Аня тихо засмеялась, отвлекаясь от тетрадки Егора.

– Мы не воюем. А даже немного дружим.

Максим возмущенно хмыкнул и залпом допил блейзер. Его голос стал развязнее, а сама поза – какой-то подозрительно расслабленной.

– Дружим? Давно ли это стало называться дружбой?

Егор закрыл тетрадку, слегка оттолкнул Аню, спрыгнул и закинул все в потрепанный рюкзак.

– Ну подумаешь, мы друг друга периодически мутузим…

Я пораженно уставилась на Максима, облизывая сладковатые губы, и села на край пошатывающегося мостика.

– Зато он нам много чего дает.

– Что же вам может дать Леша? – Я нахмурилась, вспоминая, каким он был. – Лешка-кулак.

– Ну-у-у… – Аня упала рядом, поджимая тонкие губы. – Например, мы свободно проходим в некоторые… заведения нашего города.

Казалось, она выразилась чересчур прилично. Слова явно значили нечто посерьезнее. Их могли пускать в клубы, какие-нибудь притоны или на склады магазинов с недетской продукцией. Вряд ли их пускали на кухню детского кафе.

– Да уж… Все стало только хуже, – пробурчала я и нахмурилась, осторожно ставя рядом с собой пустую банку. Она неожиданно быстро кончилась.

– Что стало хуже? – Максим недовольно зафырчал, а я попыталась объяснить:

– В нашем общении раньше была дружба…

– Которую предали, – желчно перебил Саша. Говорить больше не хотелось.

– Никто ее не предавал. Ты знаешь, что тогда было…

– Все знают.

– Ой, вашу мать, ребят, заткнитесь уже! Бесит, все бесит… – Максим поднялся. Он стоял твердо, но как-то… косо, как Пизанская башня. – Голова от вас трещит.

– Не надо было напиваться, пьянь ты малолетняя. – Аня дала ему смачную оплеуху и окинула взглядом пустую жестянку рядом со мной, а затем и саму меня. – Еще и других подбиваешь.

– Никто никого не подбивает! Сами захотели… – Он охнул и схватился за живот. – Что-то меня развезло сильнее, чем я ожидал. Практически на голодный желудок…

– Сам виноват. – Я закрыла глаза, чувствуя, как мир буквально кружится: мост скручивается, звуки меняются, все… искажается. Я тоже здорово опьянела.

Я не чувствовала ни враждебности, ни дружелюбия к себе, но все потому, что толком не могла думать. Рой мыслей, обычно жужжащий хуже пчел, постепенно умолкал. Накатила сонливость. Тепло растекалось по телу и отдавалось легким покалыванием в пальцах. Я улыбнулась и закрыла глаза, улетая в какие-то глупые раздумья. Никто не хочет мне зла. Все возвращается на круги своя…

Ребята притихли, негромко обсуждая события минувших дней и скорый выпуск. Я слышала, как они философствуют насчет того, что может быть потом, и это невольно вызывало улыбку. Несмотря ни на что, каждый из них строил какие-то планы, желал стать в этой жизни кем-то, кого не забудут и кто, может быть, наследит во всемирной истории ну или хотя бы в истории города. Я же не знала, кем хочу стать. Даже кем могу стать. Мысли о будущем казались настолько тяжелыми, что чаще всего их приходилось откладывать в долгий ящик, ведь убегающая сквозь пальцы юность не должна быть непосильной ношей. Этих нош хватит во взрослой жизни с головой.

– Как ты? – осторожный голос эхом отдался в голове.

– В полном порядке, – рассеянно ответила я и повернулась на голос. Это оказалась Аня, такая же сонная и усталая. Почему-то мне казалось, что устала она скорее морально, чем физически. – А ты?

– Сказать честно или соврать? – Она тихо усмехнулась и закрыла глаза. – Ты вернулась… эх…

– Что значит твое «эх»?

– Мне кажется, это навело много… Ну… В общем, внимание привлекло. Может, не случится ничего хорошего…

– Многие об этом думают. Я тоже.

Мозг не хотел здраво мыслить, а потому смело выдавал необдуманные слова.

– Я не хочу в этом участвовать… Знаешь что? – Аня обратила на меня мутный, но достаточно твердый взгляд.

– Что? – удивленно отозвалась я.

– Я пас.

– О чем ты?

– Да ни о чем, просто говорю, – снова усмехнулась она и откинулась на мостик, – что в голову взбредет…

Я и не стала задумываться. Но короткий разговор прочно засел в подсознании, будя тревожные домыслы. Впрочем, все это потом. Сейчас так хочется спать… Я закрыла глаза.

Раздался громкий смех. Сколько времени прошло? Голубое небо окуталось непроглядной темнотой.

– Да ладно тебе! Неженка! – Саша разразился хохотом где-то сзади меня.

– Дава-а-а-ай, ссыкун! – Я расслышала голос Ромки.

Ничего не понимая, я обернулась, тут же получила ощутимый тычок в спину и потеряла равновесие. От ужаса я распахнула глаза и надрывно закричала, тщетно пытаясь в падении ухватиться руками за воздух. Плеснула вода. Я закричала снова. Волна боли захлестнула меня, из глаз брызнули слезы. Грязная холодная вода ручья била в лицо, заставляя кашлять и задыхаться. Глаза щипало. Невыносимое лютое нечто будто проткнуло иглой мои колени и локти; камни со дна разодрали в кровь кожу. В голове загудело, словно на оживленном рынке. Перед глазами поплыли белые пятна, все выпитое уже просилось наружу. Сил подняться не было, не было сил терпеть.

Наверху все так же смеялись, кто-то кого-то толкал. Я не могла этого разобрать, но ощутила, как на спину вылилось что-то холодное. Следом упала банка, ударяя меня в бедро. Звук рваной бумаги эхом разнесся в голове. А потом маленькие белые листочки начали медленно падать в холодную воду.

Ребята ушли. Секунда, минута, вечность. Сколько еще мне придется терпеть это?

Новый крик сорвался с моих губ. Я крепко зажмурилась и, опираясь разбитыми ладонями о камни, встала. Колени так и норовили подогнуться. Стоило немалых усилий подняться на ноги, а удержаться на них – еще больших. Вода сбивала, в голове царила неразбериха, мир кружился то танцующими искорками, то новыми вспышками боли.

Держась за тонкие стволы прибрежных деревьев, я выбралась из ручья и поднялась по склону, пачкая открытые раны и стесанную кожу мокрой грязью и листвой. Наверняка моя одежда порвалась и испачкалась, но меня это совершенно не волновало. Я чувствовала себя отвратительно. По влажным щекам катились слезы. Я дрожала от пронизывающего ночного ветра. Вокруг не осталось никого.

Не нужно верить тому, кто твое доверие уже потерял. Нельзя давать слабину и показывать свои уязвимые места. Нельзя расслабляться, никогда, и хватит надеяться, даже совсем чуть-чуть, что дружба из прошлого может вернуться.

Я пошатывалась, но кое-как шла вперед. Все ныло, неприятно тянуло. В колене что-то щелкало, отдаваясь жгучей болью. Грунт снова сменила асфальтная дорога. Началась финишная прямая до моего спасения. Под ногами валялись картонки, жестянки и окурки. Они. Они. Ненавижу. Умрите, пожалуйста.

Я была зла. Прямую длинную дорогу освещал теплый неяркий свет мигающих фонарей. Ветер дул мне в лицо, мокрые волосы прилипли ко лбу и шее, одежда – к телу. По коже бежали мурашки, но в то же время порывы ветра служили своеобразным обезболивающим. Я глубоко дышала и старалась успокоиться. Ни к чему кому-то слышать эти жалкие, судорожные всхлипы.

Я обняла себя за плечи и с удивлением наткнулась на что-то острое. Маленький осколок стекла впился в кожу. От чистого ручья, который так нравился нам в детстве, не осталось ничего, теперь это – груда мусора для малолетних алкоголиков. Груда мусора, в которой я побывала. Неужели когда-то и мне придется превратиться в ненужный мусор?

Пустой взгляд уперся в здание из красного кирпича через дорогу. В голову лезли разные мысли, но главной была одна – незаметно, быстро оказаться в своей комнате. Запереться и сидеть долго-долго. Лечить раны. Чтобы не видела бабушка, не видели родители. Моей грязи и моего позора.

Обессиленная, я села на холодный бордюр у дороги и зажмурилась. До боли сжала свои волосы и закричала. Некоторые птицы взлетели с деревьев, где-то в окнах включился свет. Мне было все равно. Я плакала и кричала. Истошно, до хрипоты.

Дебют остался за ним.