Хлеб
И будет вытерт стол,
и даль – чиста.
Пирог слоён
и кот к зиме упитан.
Неряшливым и разноцветным бытом
сосчитан день, от десяти до ста.
Львиный зев
И халабудой зимнего левкоя
громада печки зев свой огненный откроет,
и буду дом я медленно топить,
где предстоит мне умирать и спать, и жить.
Желтый
Суровая зима. Закат багровый.
Мороз. И полторы синицы на кусте.
Как птицы далеки от этой жизни новой!
Как лес далек от рыканья моторов,
от хлопанья дверей, от радиопомех!
Но точка-самолет, по небу пролетая,
сам это не сознав, прочертит светлый след.
И голову задрав, лопату отставляя,
засмотрится наверх в шубейке желтой дед.
Кинотеатр
В углу нелепые, горбатые калоши,
какие-то плащи, на вешалке рваньё,
смешной платок в горошек красно-белый.
Фойе, ступеньки, узкий вход в кино.
Фронтон и греческих фигур пятно,
замазанное памятью, как мелом.
Камень
Кот облезлый вдруг пушистым стал,
рухнул осени протяжной пьедестал.
На обломках этих каменных, внутри,
еле различимы точки три.
Три неясных, неподвижных знака
высечены кем-то. И собака,
голову скосив в недоуменьи,
ожидает моего стихотворенья.
Снегирь
Кто-то в теннис играет в Австралии знойной,
где в тени тридцать шесть, а на солнце – кошмар!
Кто-то пушек нутро силой злой, бронебойной
начиняет в цехах. Кто-то гасит пожар.
Кто-то ночи не спит, заболели родные.
Кто-то лопасть винта раскрутил и летит.
А в том месте, где снег и где ели густые,
на поляне на куст он уселся, сидит.
Московское утро
Автобусы и старые трамваи
похожи были очень на людей,
