Егерь

– А это что такое? – Стефан поднял с пола маленькую черную коробочку. Неприглядная, она лежала на полу под раковиной.

– О! Это редкая штуковина. Суирская разработка. Называется «дермосинтез». Позволяет наслоить на кожу новый тонкий слой кожи. Дермоспон – так называется покрытие. Мы узнали о нем совсем недавно. Суирские военные использовали его для маскировки. Ну, знаете, – агент хмыкнул, – с ним легко изменить расу и внешность. У дермоспона есть один недостаток: он чувствителен к кислотам. Если вылить на него, скажем, уксус, он тут же расползется и облезет.

– Неудобная особенность. – Стефан повертел коробочку в руке и сунул ее в карман.

– Постойте! Этой штукой заинтересовались наши эксперты!

– Пусть найдут себе другую.

– Н-да… – вздохнул агент. – Вляпался наш объект в неприятности. Интересно, что с ней сделает император, когда мы ее выщемим?

– Это решать императору, – ответил Стефан.

Поверенный отошел в сторону и начал с кем-то говорить по сети.

– А девчонка, конечно, молодец, – тихо произнес агент. – Двоих уложить… Да в такой ситуации… Скажу одно: если бы за ней охотились настоящие профессионалы – ее бы уже не было. Мы работаем чисто. Без шума, пальбы и привлечения внимания. А здесь действуют наобум. Ее заказал тот, кто не желает привлекать внимание слишком хорошей работой. Слежку ведут одни – убирают другие.

– Что вы сказали? – переспросил Стефан.

– Я говорю, что это делает тот, кто не хочет привлечь к себе внимание, – повторил агент. – Связи и деньги у него явно есть, но руки связаны слишком пристальным наблюдением. Поймите, если мы ее потеряли, а кто-то выследил, значит, этот кто-то на шаг впереди нас. Думаете, те, кто ее отыскал, сделали бы работу так грубо? Нет. Они бы не оставили следов. Тех, кто ее выследил, сняли с задания и передали дело другим. Почему?

– Кто может сработать лучше службы безопасности императора? – задумался Стефан.

– Я даже произносить этого вслух не стану, – ответил агент и отвернулся.

– Ее засекли! – перебил поверенный. – Она обратилась в больницу!

– Какая больница? – оживился Стефан.

– Кренчроу.

– Выслать группу туда! Взять живой!

– Я понял, – кивнул поверенный.

– Поехали! – Стефан метнулся к двери.

***

Она знала, что в запасе у нее минут двадцать. Как только доктор осмотрел ее, она попросила тут же закапать ей глаза какой-нибудь дрянью, чтобы они не так слезились, и уколоть антибиотик.

– Девочка моя… – прошептала медсестра, делавшая инъекцию. – Что с тобой произошло?

– Долгая история. С плохим концом.

Наушник в ухе медсестры засветился. Она улыбнулась, отвечая на вызов.

– Д-да… Конечно, доктор Поусен. Конечно.

Медсестра подошла к шкафу с лекарствами и зарядила в инъектор несколько ампул.

– У меня аллергия на обезболивающие и транквилизаторы, – произнесла Сафелия. – Анафилактический шок. Я сказала доктору, но, кажется, он забыл записать это в карту…

Медсестра замерла у шкафа с препаратами.

– Я не причиню вам вреда, – прошептала Сафелия и спрыгнула с кровати. – Побудьте здесь, пока я не уйду, а потом позовете на помощь.

Медсестра молчала.

Сафелия вышла в коридор и метнулась к подсобке. Заскочила внутрь, заперла дверь и осмотрелась. Дерьмо… Дерьмо!

***

– Служба безопасности империи. – Стефан предъявил удостоверение и спрятал его в карман. – Около часа назад к вам обратилась за помощью эта девушка. – Он показал голограмму с изображением лица Сафелии. – Расскажите все, что знаете.

Врач стер испарину со лба и присел на стул в смотровом кабинете.

– Я уже разговаривал с вашими людьми.

– Расскажите мне все еще раз.

– Она сразу показалась мне знакомой… Только не мог вспомнить, откуда знаю ее.

– Теперь вспомнили? – спросил император.

– Еще при осмотре вспомнил. Тогда много статей было о несчастном случае с дочерью сами знаете кого… Ее фотографии во всех газетах мелькали… Мы любим императорскую семью… Но когда я увидел, что они с ней сделали…

– О чем вы говорите? – не понял Стефан.

– Это же уму непостижимо… – прошептал врач. – Они не спасли ее. Они ее изуродовали.

– О чем вы говорите? – повторил вопрос Стефан.

– О ее теле. Я никогда в своей жизни такого ужаса не видел. А повидал я многое на своем веку. – Доктор отвернулся и вновь потер взмокший лоб. – Тот, кто лечил ее – не лечил. Ее калечили. Трансплантация кожи проведена с отрицанием всех канонов комбустиологии и пластической хирургии. Так не делается, понимаете? – Он с надеждой взглянул на собеседника. – Тот, кто ее лечил, изувер! Понимаете?

– Не понимаю, – покачал головой Стефан и присел на кушетку напротив врача.

– Она вся… Она вся словно сделана из отдельных лоскутов кожи с очень грубыми рубцами между ними. Это произошло неслучайно. Тот, кто проводил трансплантацию кожи, нарушил технологию. Он пересадил лоскуты далеко друг от друга, чтобы сформировались грубые рубцы.

– Возможно, в ее случае у врачей не было другого выхода? – предположил Стефан.

– Она сказала, что ей сделали двадцать две операции. И это не считая многочисленных перевязок под наркозом, которые проводят в случаях тяжелых ожоговых поражений. Они сделали за двадцать два раза то, что могли сделать за восемь – десять. Даже наши технологии это позволяют. И не было бы таких грубых рубцов.

Стефан молчал.

– Я сказал ей, что рубцы можно исправить. Можно сделать пластику и немного скорректировать их. А она рассмеялась и сказала, что лучше умрет, чем попадет на стол еще раз. Я ее понял. Понял, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Стефан.

– Сейчас у нее проблемы с глазами. Тяжелый конъюнктивит. Она плохо видит. И рана на плече воспалилась. Она сама ее скобами стянула, но от переноса тяжестей швы разошлись, и биоклей не выдержал. Я рану почистил и снова заклеил. Антибиотики дал. От обезболивающих она наотрез отказалась. Заявила, что у нее аллергия на них и на транквилизаторы.

– Сколько у нас времени для того, чтобы ее найти и избежать еще больших осложнений? – спросил Стефан.

– Чем быстрее, тем лучше. Синяки и ушибы заживут, а вот с глазами и раной могут быть проблемы. Если найдете ее, обязательно покажите врачу. И офтальмолог пусть ее осмотрит. Я не офтальмолог… Так, просканировал, подлатал и все…

– Данные ее медицинского осмотра передадите моим людям.

– Уже передал.

– Как далеко она могла уйти с такими ранами?

– После того, что она пережила? – Доктор хмыкнул и покачал головой. – Дальше, чем каждый из нас может себе представить.

– Я вас понял. Спасибо за сотрудничество. Вам придется подписать документы о неразглашении.

– Конечно, – кивнул врач. – Девочка в беде. И я не понимаю, почему она убегает от вас. От нас… Мы же не чужие ей… Она вроде как родня нам… Что после подобного мы должны думать об императорской семье? О Доннаре? О Суе? Что нам думать о них?

– За ней охотятся наемники, и она убегает от них, а не от нас. Мы – ее семья. Мы ей поможем.

– Поможете, как же… – хмыкнул доктор. – Уже помогли.

Стефан спрыгнул с кушетки и покинул смотровую. Поверенный ждал в коридоре.

– Новости есть? – спросил император.

– Нет. Камеры засекли ее на парковке. Она угнала автомобиль и оставила его в нескольких кварталах отсюда. На этом след пропал.

– Твою мать… – прошипел Стефан и отвернулся.

– Думаю, стоит вернуться домой. Уже глубоко за полночь. Как только появятся новости, я вам сообщу.

– Найди мне лучшего офтальмолога, лучшего специалиста по незаживающим ранам, пластика и специалиста по ожогам.

– Комбустиолога? – переспросил поверенный.

– Да. Пусть будут на связи в любое время.

– Конечно, – кивнул поверенный. – Позвольте, я отвезу вас домой.

– Сам доберусь. Останься здесь. Проконтролируй. И еще… Перешли мне все результаты ее обследований. Я хочу знать все. Все о ее теле и том, что они сделали с ним.

– Конечно.

***

Стефан спустился на стоянку и сел в автомобиль. Завел двигатель.

– Дерьмо! – Он ударил ладонью о руль. – Что за дерьмо!!! – Ударил обеими ладонями о руль. – Safelia, comor igrectivi nimiso de ir, sogresti ovants imnia? (Сафелия, дьявол бы тебя побрал, что ты творишь?)

Сафелия приоткрыла слипшиеся веки и вновь закрыла их.

– Ipterno… (Согласна…) Tere nos vertas mya infella… (Это была не лучшая из моих идей…) – едва слышно ответила она.

Стефан медленно обернулся назад. Девушка, сгорбившись, лежала на заднем сиденье его самого дешевого автомобиля.

– Сафелия… – Стефан выдохнул и протянул руку, прикасаясь к ее холодным пальцам.

– Если попытаешься вернуть меня в больницу – я сбегу. Если попытаешься привезти меня в резиденцию – я сбегу. Если скажешь кому-нибудь о том, что знаешь, где я – я сбегу. Если скажешь кому-нибудь о том, что увидишь – я сбегу.

Он сжал ее ладонь в своей и погладил запястье. Толстый рубец, словно браслет, оплетал его.

– Есть одно место, куда можно поехать. Только если расскажешь кому-нибудь о нем – я…

– Сбежишь? – Она улыбнулась в темноте.

– Нет. Я буду все отрицать, – ответил Стефан и включил фары.

***

Он заехал на территорию частного охраняемого многоквартирного дома и припарковал автомобиль на подземной стоянке. Помог Сафелии выбраться с заднего сиденья, подхватил на руки и понес к лифту.

– Ты босая два квартала бежала? – спросил он, прикладывая палец к сканеру на кнопке вызова лифта.

– Пришлось… Зато комбинезон уборщика хорош, – пробормотала она. – Темно-синий мне к лицу.

– У тебя глаза не открываются. Нужен офтальмолог.

– Делай, что хочешь, – буркнула девушка и прижала голову к его груди.

Он внес ее в холл своего пентхауса. Зажегся приглушенный свет.

– Тащи в ванную, – подсказала Сафелия. – Пока я буду мокнуть, вызовешь кого-нибудь, чтобы осмотрел мои глаза и сотворил чудо.

Стефан внес ее в ванную и опустил на дно джакузи. Стал расстегивать комбинезон.

– Только не кричи, ладно? – попыталась пошутить она, снимая его с плеч.

Части кожи. Части тела. Ромбы, квадраты, трапеции, между которыми залегали толстые белесые канаты. Они стягивали кожу, приковывая к себе внимание.

– Насмотрелся? – хмыкнула Сафелия, прикрывая рукой грудь. – Воду включи, пожалуйста.

Стефан наклонился и обнял ее. Прижал к себе, что было сил, сдавил до боли в пальцах.

– Мне больно, – простонала Сафелия.

– Прости меня… Прости меня… Я же люблю тебя… Люблю… Ты это понимаешь? Ты вообще хоть что-нибудь понимаешь?

– Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь, Стефан, – прошептала она. – Ты император. И ты не имеешь права никого любить.

– Кто тебе это сказал? – прошептал он, прижимаясь губами к ее щеке.

– Ты сам мне это сказал, – напомнила она.

Тогда, на берегу Вершего океана, они не говорили о его помолвке и предстоящей свадьбе. Если подумать, она вообще с ним не разговаривала. Это он заявился к ней посреди ночи, взял за руку и повел на берег. Погладил по лицу, поцеловал. Она ответила. Все.

Он полагал, что повстречав ее, просто получит ответ на вопрос: любит или нет. И больше ничего не изменится. Он вернется на Олманию, женится на Эберроуз и будет существовать дальше.

Не стоило ему целовать ее. Не стоило заниматься с ней любовью на пляже. Они встречали рассвет абсолютно голые на песке, и теплая вода омывала их ноги. Он повернулся к ней и сказал: «Я люблю тебя. Но я – император. И я не имею права никого любить». Она ничего на это не ответила. Молча встала, оделась и ушла. Больше он ее не видел. А потом – смерть Ромери. И она на похоронах. А он император. И не дотянуться до нее… Не прикоснуться…

Он знал, что она бросит его, как только почувствует себя лучше. Понимал, что дверь за ней закроется, и он вряд ли увидит ее вновь. Слезы оросили глаза. С этим больно жить. И жизнь эта больше похожа на беспросветное существование, которому не будет конца.

Стефан включил воду, и она полилась на дно ванны.

– Уйди… – простонала Сафелия.

– Я бы мог тебя искупать… – тихо произнес он.

– Уходи, – ответила она и отвернулась.

Ему ничего не оставалось, кроме как выполнить ее просьбу.

– Да, это я, – услышала Сафелия издалека. – Пришли в мою квартиру офтальмолога и специалиста по ранам. Да, поиски объекта прекратить. Пусть продолжают искать заказчиков. Да. И?.. Скажи ей, что я уехал на совещание. Всем так говори. Да. Срочное. Да. Выполняй.

***

Роден спустилась на кухню в начале десятого в надежде позавтракать в одиночестве. Увы. Темный восседал за столом и попивал утренний кофе.

– С добрым утром. – Она подошла к кофейной машине и начала искать кружку.

– Верхний шкафчик справа от тебя, – подсказал Темный.

– Ты тоже любишь поспать по утрам? – Роден достала кружку и поставила ее в машину.

– Зависит от того, просыпался ночью или нет.

Роден обернулась и внимательно посмотрела на него. Он сидел в расслабленной позе и намазывал джем на булочку. Настоящий аристократ в настоящие аристократические одиннадцать утра. Волосы не чесаны, щеки не бриты, пижама измята, халат распахнут, ноги босые. Зато аромат свежеиспеченного хлеба выдает утреннюю доставку из какой-нибудь частной пекарни, где встали с рассветом, чтобы выполнить заказ на три вида булок, горкой лежащих перед едва проспавшимся членом императорской семьи.

Долго же он не затрагивал темы ночных кошмаров… А она все ждала: ну когда, когда же он сломается и проявит свойственное всем людям любопытство?

– Извини, если из-за меня ты сегодня не выспался. – Роден включила кофемашину.

– Ну что ты… – Зафир откусил кусок и даже закрыл глаза, демонстрируя удовольствие от завтрака. – Ты едва не пришибла меня своими молниями в приступе горячки, но об этом не стоит беспокоиться.

– Я уже извинилась перед тобой. Мне еще раз извиниться?

– Не стоит. – Он пожал плечами и откусил еще кусок. – Правда, ночную рубашку или пижаму я тебе все же куплю. А может, даже несколько…

– Я сплю голой, – напомнила Роден и взяла кружку с кофе в руки, вдыхая аромат напитка.

– Сахар на столешнице слева от тебя.

– Спасибо! – Она потянулась к сахарнице.

– В моем доме тебе лучше спать одетой.

Роден замерла с ложкой сахара в руке.

– Боишься не выдержать напряжения? – спросила она.

– Боюсь, что поддамся на твои провокации.

Суирянка размешала сахар и глотнула кофе.

– Правила игры я озвучила. – Она достала елотку и прикурила от пальца. – Хочешь – играй, не хочешь – не играй.

Она подошла к столу, выбрала булочку и вгрызлась в теплый край.

– Елотка – твой неизменный спутник по жизни. – Зафир пригубил кофе. – Иногда мне кажется, что ты дышишь реже, чем куришь.

– Не буду курить – начну пить, – пожала плечами Роден, пережевывая и откусывая новый кусок. – Вкусно! Давно их привезли?

– Кого?

– Булочки! Теплые еще!

– Тесто я ночью замесил. А испек утром.

Роден едва не подавилась. Сглотнув крупный кусок, она вернулась к кружке с кофе и запила удивление.

– Да неужели! – воскликнул Темный. – Один-ноль в мою пользу!

– Согласна. – Она кивнула. – Трюк удался.

– Было вкусно?

– Очень! Спасибо! – Она затянулась и повернулась к нему лицом. – Так ты, значит, еще и пекарь?

– У меня много талантов.

– В этом ты прав.

– Благодарю. – Он прижал ладонь к груди и скромно поклонился. – На обед я приготовлю для тебя мясо в пряном олманском соусе.

Роден улыбнулась.

– То есть булочки ты все-таки испек для меня.

– Безусловно. – Он глотнул кофе. – Для себя я пеку крайне редко. Гости у меня бывают еще реже, так что… – он хмыкнул, – наслаждайся!

Не может быть… Не может быть, чтобы он всерьез начал подкатывать к ней. Одно дело почву прощупать, наживку закинуть и ждать. И совсем другое – знать условия и принять вызов.

Роден как-то странно почувствовала себя… Откуда ни возьмись появилось достоинство. Как будто она достойна того, чтобы мужчина приготовил для нее обед и испек булочки поутру. Никогда раньше она этого достоинства в себе не замечала. Возможно, потому, что никогда раньше никто ничего подобного для нее не делал.

Она смотрела на Темного, сжимая в руке кружку с кофе. Елотка дымилась где-то в стороне. Стоило скинуть пепел, но олманец, сидящий за столом напротив, приковывал ее взгляд к себе.

Он встал, подошел к ней, забрал из пальцев елотку и бросил ее в свою кружку с кофе.

Роден не двигалась. Зафир склонился к ее лицу, встречая серо-зеленый взгляд, внимательно изучающий его самого. Пространство вокруг исказилось. Очертания кухни померкли. Краски смазались, сливаясь друг с другом в непонятное месиво из грязных цветов. Тьма вокруг Роден начала расползаться, втягивая их в себя и пожирая. Эта Тьма коснулась оболочки Зафира и поползла по ней, проникая щупальцами внутрь и тут же пряча их. И в этой Тьме, глядящей на него со всех сторон, ярким Светом светился силуэт самой Роден. Этот свет источала ее тонкая полупрозрачная кожа.

Зафир коснулся кончиками пальцев ее лица и провел ими по щекам. От этого прикосновения у Роден по спине забегали мурашки. Он коснулся ее губ, внимательно изучая их и рассматривая. У Роден возникла мысль остановить все это. Не ей играть с ним в игры… Не ей бросать вызов. Но он не дал ей времени поразмышлять об этом. Наклонился и поцеловал.

«Твою мать», – пролетело где-то в голове, и губы распахнулись сами собой. Пальцы на ее щеках, язык в ней, и неправильно это вроде, но так приятно…

Роден закрыла глаза и повисла на Темном. Поцелуй сладкий, поцелуй требовательный, поцелуй, от которого пол уходил из-под ног.

Зад Роден оказался под его ладонями. Когда он усадил ее на стол? Мир вокруг закружился. Мир вокруг продолжал стремительное движение вперед. Это они выпали. Выпали из реальности. И губы Темного такие нежные, и пальцы на ее груди такие теплые…

Гортанный стон, и он наклонился к ее груди в распахнутом халате. Она уже вся мокрая. Она уже ерзает по столу, желая ощутить его в себе.

Семь лет одиночества. Семь лет беспросветной муки и отрицания того, что кто-нибудь может ее хотеть. Он извращенец? Возможно. Но он целует и облизывает ее испещренную рубцами грудь. А это уже много. Это так много по сравнению со смущением и отведенными глазами, что уже неважно, нормальный он или нет.

Она стянула с него халат и рубашку от пижамы, он развел ее ноги. Все по-честному. Ее пальцы заскользили по его спине, его пальцы оказались внизу. Роден застонала, почувствовав, как они ласкают ее. Он оторвался от одной груди и перешел к другой, настойчиво задевая клитор и погружаясь пальцами в нее. Вернулся к губам, убрал руку, погладил бедра. Она стянула с него штаны и поблагодарила бога за то, что Темный извращенец…

– Хочешь меня? – прошептал он ей на ухо, шире разводя ее ноги и устраиваясь между ними.

– Хочу…

Толчок за ягодицы, и Роден громко простонала. Не то от боли, которую он ей принес после стольких лет воздержания и одного стремительного входа, не то от волны дрожи, пробивающей тело насквозь и заставляющей его трепетать.

Быстрее. Сильнее. Громче.

Она уже висела на его шее, без зазрения совести оглашая их соитие стонами на весь дом. Что-то было не так. С ней что-то было не так. Будто все вожделение, годами копившееся в ней, внезапно обрело форму безрассудства и под напором выливалось из нее. Тело превращалось в кусок масла, плавящийся на горячей сковородке. Коснись его пальцами – и непременно обожжешься.

И Темный касался. И почему-то не жгло ему руки, а жгло ее кожу, которую он гладил пальцами. Сколько боли познала эта кожа? Сколько рубцов оставило на ней прошлое? А ему будто все равно, ему все нипочем. Масло на огне его похоти уже расплавилось, и едкий дым вот-вот заполонит кухню.

Поцелуй. Зафир отстранился и поцеловал снова. И дышать тяжело. И кричать хотелось. Но его язык в ней. И это еще больше заводило. Это было чем-то совершенно ей незнакомым. Тело напряглось, масло закипело. Одна волна, другая. Горло свело судорогой, пальцы впились в его плечи. Роден зажмурилась и закричала. А он всего-то простонал ей в ухо. Всего-то простонал и сжал ее, едва ли не ломая ребра стальными объятиями.

Запахло гарью. Это – ее унижение. И его самодовольство, ведь он победил в этой игре. Сейчас бы стоило что-то сказать. Что-нибудь незначительное, формальное, дабы разбавить собственное унижение и сделать вид, что ничего особенного с ней только что не произошло. Но язык прилип к небу, а пустой фразы Роден пока не придумала.

Темный отстранился и покинул ее тело. Она тут же свела ноги и спрыгнула со стола. Накинула на плечи халат, закурила елотку и, выдув дым в сторону, уставилась на свои трясущиеся руки.

– Как-нибудь повторим, если захочешь, – произнес Темный, и Роден обернулась к нему.

Вот она – формальная фраза. Блестящий финал ее незаурядного оргазма. Захотелось помыться. И смыться. Сделать все, чтобы забыть о том, что произошло, и больше никогда не вспоминать, что она может вот так кончать. Роден еще раз затянулась и изобразила безразличие на лице.

– Как-нибудь. – Она пожала плечами. – Возможно.

И вылетела из кухни с дымящейся елоткой в зубах.

Зафир оделся, пригладил рукой растрепанные волосы, взял в руки кружку с остывшим кофе и уставился на плавающий бычок.

– Твою мать, – пробурчал он и поставил кружку на стол. – Твою ж мать…

***

Сафелия распахнула веки. Вокруг было темно. Стефан лежал рядом с ней в кровати и изучал документы, перелистывая на проекции страницы одну за другой.

– Я не разрешала колоть себе снотворное, – проворчала Сафелия.

– Да ты вырубилась прямо при осмотре. Я думал, врачи попадают замертво посреди моей спальни.

– Хороший у тебя поверенный. Вежливый такой.

– Еще бы он посмел хоть чем-то тебя обидеть, – хмыкнул Стефан.

– Что ты читаешь?

– Обращение к народу заучиваю. Всегда видно, читает человек с голограммы или говорит наизусть.

– Или говорит то, что написал сам, – добавила Сафелия.

– Если я сам начну себе речи писать – когда мне работать? – хмыкнул Стефан.

– Действительно. – Она повернулась на здоровый бок и закрыла глаза.

– Через две недели состоится прием. – Он отложил голопроектор и взглянул на ее исполосованную спину. – Я хочу, чтобы ты там была.

– Чего еще ты хочешь? – вздохнула доннарийка.

– Ты должна быть там, – отрезал Стефан.

– Кажется, не только я изменилась за эти три года. – Она натянула одело повыше и спрятала изуродованную спину. – Власть тебя портит, император.

– Я приглашаю тебя на прием, – спустя некоторое время произнес он.

– Благодарю, ваше императорское величество, – прошептала Сафелия и закрыла глаза. – Я подумаю над вашим великодушным предложением.

– Сафелия… – Он наклонился и прижался к ее щеке губами. – Перестань мучить меня.

Она едва не захохотала. Бедный, бедный Стефан. Мучает она его…

– Пошел ты… – прошептала она и хотела подняться с кровати, но он обхватил ее руками и вместе с одеялом прижал к себе.

Стало больно. Не рану защемило на плече. Это сердце заныло от безысходности.

– Останься со мной, – зашептал он. – Я помогу тебе. Я защищу тебя. Я найду тех, кто охотится на тебя, и уничтожу их. Ты только не уходи…

– Быстро же ты забыл о том, как запретил мне появляться на Олмании.

– Ты вывела меня из себя. Я отреагировал. Забудь. Забудь о том, что я сказал.

– Даже сейчас ты приказываешь, а не просишь, – прошептала она.

– Я прошу тебя. – Он прижался губами к ее затылку. – Прошу… – поцеловал рубец на ее плече, еще один и другой, на спине – тебя…

Ладонь проникла под одеяло, заскользила по коже на живота, по рубцам на этой коже. Сафелия застонала, когда его пальцы оказалась между сведенных ног.

– Это неправильно, – прошептала она, заглатывая воздух.

– Я знаю, – ответил он и повернул ее на спину.

Губы коснулись ее губ. Нежно. Еще нежнее, пока она не распахнула их, приглашая его внутрь. Она испытывала облегчение оттого, что он узнал правду. И еще большее облегчение ей принесла мысль о том, что ему наплевать, как она выглядит. Когда-то Роден сказала ей: «Красоте уродства не понять. Уродство красотой не спрятать». Только сейчас Сафелия подумала о том, что Роден имела в виду не внешнее уродство, а внутреннее. Так, может, она не урод? Может, она гораздо красивее, чем отражение в зеркале?

Стефан будто заново изучал ее тело. Ласкал каждый сантиметр ее кожи, каждый миллиметр рубцов на ней. Грудь, маленькие соски, плоский живот, лобок, бедра, колени, лодыжки, стопы, пальчики на ногах… Потом развел ее ноги и стал целовать между ними. Она извивалась, стонала, даже хныкала, пока наконец не кончила под его ртом. Он стер с лица смазку и наклонился к ее губам. Поцелуй. Еще один. Снова. И снова. Пока она не почувствовала, как он входит в нее. Хорошо… С ним так хорошо…