Кровь как лимонад

– Мы посидим в баре, милая, – улыбнулся Миха. – Это платье тебе чудо как идет… Можно у тебя бутылку оставить? Если отопьешь, мы не будем против…

Они поднялись по узкой лестнице, сели у стойки бара в углу и заказали выпить. В большом полутемном зале раньше устраивали балы дворяне. Полтора десятка ламп с красными абажурами стояли на столиках между баром и невысокой сценой с блестящими пилонами в металлической клетке, в сцену целились точечные прожекторы. Парень в наушниках за диджейским пультом играл сонный лаунж с MP3. Официантки в юбках до бедра и в форменных блузках с вырезом сновали между столиками, за которыми сидели мужчины в деловых костюмах, дресс-коде нефтяных королей и владельцев футбольных клубов – уж никак не меньше. Несколько бесвкусно одетых женщин ели, пили и внимали своим спутникам.

– Что-то тут скучно, – обратился к бармену Миха. – Как реклама. Что затевается хоть?

Бармен не успел ответить, как зажглось несколько ярких прожекторов, осветивших возвышение, где появился мужчина в летах с микрофоном на лацкане пиджака.

– Добрый вечер, дамы и господа! – с полупоклоном обратился конферансье к публике. – Позвольте объявить о начале вечера: наш «Нюд Зоо» открыт. Руки в клетки не совать, бананами не кормить! Деньги за билеты вернуть нельзя!

Последние слова были встречены смехом.

– Первые – Хищница и Милана! Встречайте!

Раздались жидкие аплодисменты. Заиграл притихший на время диджей, и на сцене появились две девушки. Брюнетка в белье под леопарда и с леопардовыми пятнами боди-арта и блондинка с винтажной прической и в тунике. Они зашли в клетку. Конферансье закрыл за ними дверь.

– Я что-то не понял, – посмотрел Миха на Марка. – Девки будут сидеть в клетке?

Они не сидели, а танцевали. Вначале по отдельности, у шестов, заводя зрителей полуобнаженкой, затем сошлись вместе. Полетела на пол снятая туника, Милана выгнула спину, подставляя Хищнице грудь для поцелуев, одновременно расстегивая ее лифчик. Миха отставил стакан и захлопал.

– Отлично!

Пластика девушек и хореография танца удивляли. Танец странным образом походил на схватку. Целуясь и держа друг друга в объятиях, девушки избавлялись от одежды, на топлес не остановились и в конце концов предстали перед зрителями обнаженными. Марк, думая, что это конец номера, хотел уже было зааплодировать, но танец не прекращался. Сначала рука Миланы легла между ног Хищницы и стала там двигаться, вызывая бурю эмоций на бесстыдно повернутом к публике лице. Через минуту она резким движением уложила Милану на сцену, забросила ее ноги себе на плечи и склонилась к ней. Ее пальцы с длинными, как когти, ногтями сжимали груди партнерши. Два сплетенных тела в свете ярких цветных прожекторов под музыку с ритмом ударов баскетбольного мяча об пол, с плотной стеной звука и, как жгучий перец, вкраплениями восточных оттенков. Под прицелами чужих взглядов девушки ласкались пальцами и языками. Хищница, сидя на лице Миланы, откинулась назад, на несколько секунд замерла (луч прожектора скользнул между ее бедер), а потом опустилась телом вперед, создавая иллюзию прыжка охотящегося зверя.

– Я весь взмок! – когда смолкла музыка, закричал Миха, вместе со всеми аплодируя девушкам. – Вот это шоу! Думал, что такое только в кино бывает! Повтори-ка, дружище! – попросил он бармена. – И моему другу!

Пока Миха с Марком обменивались впечатлением, на смену Хищнице и Милане в плотной атмосфере ожидания разврата возникли следующие девушки. Ведущий представил их как Вич и Рокстар.

– ВИЧ? – переспросил Миха. – Типа как триппер?

– Вич. По-английски – ведьма, – пояснил бармен.

– Ты прямо Черчилль, – сказал ему Миха. – Налей-ка еще, – и повернулся к танцовщицам.

Ведьма была со стрижкой каре рыжих волос, тоже в тунике, но фиолетового цвета, босиком. Рокстар – блондинкой с длинными вьющимися волосами, с черными, как в кино у спецназа, полосками на лице, в наглухо застегнутой короткой кожаной куртке, широких джинсах-«трубах» на бедрах и с красно-белой, сверкающей колками электрогитарой наперевес. Ее глаза прикрывали солнечные очки. Позже Марк подумал, что во всем случившемся потом виновата музыка. Диджей поставил медленную композицию, почти колыбельную. Двое печальными негритянскими голосами рассказывали историю про гуляющую по пригороду малышку, аромат Ямайки и дефлорацию, а пульс качающего тягучего бита напомнил Марку мелодию со вступительных титров «Хауса». После Алька сказала ему, что песня называется «Karmacoma». А тогда он смотрел, как Вич расстегивала молнию на куртке Рокстар. Одежды под курткой у той не было, и стали видны казавшиеся загорелыми в свете прожекторов груди размером с теннисные мячи, с сосками, заклеенными крест-накрест белым непрозрачным скотчем. Рокстар сперва целомудренно прикрыла грудь ладонями, а потом резко опустила их. Грифом висящей на плече гитары приподняла подол туники Вич, обнажая промежность. Мелькнул черный треугольник трусиков. Присев, Рокстар обеими руками спустила их. Ведьма оттолкнула ее и закружилась вокруг девушки с гитарой, словно наводя чары. Движениями сомнамбулы Рокстар отставила гитару и скинула куртку, стянула джинсы, оставшись полностью обнаженной. Рокстар, повернувшись спиной к зрителям, опустилась на четвереньки. Скинув через голову тунику, Вич склонилась к партнерше и коснулась губами ее ягодиц. Несильно шлепнула по ним ладонью. Провела рукой между ногами. Языком достала до клитора. Рокстар выпрямила спину и сделала попытку освободиться. На лице у Ведьмы заиграла похотливая улыбка, в ее руке появилось дилдо. Высунутым острым языком она облизывала блестящий пластик, а Рокстар, обернувшись, смотрела на нее. Ее рот округлился, когда дилдо вошло внутрь, и она принялась двигаться в ритме впадающей в кому. Боковым зрением Марк видел подавшегося вперед толстяка, сидевшего за ближайшим к сцене столиком. В руках он держал забытую вилку с наколотым на нее куском мяса. Выглядело это отвратительно и комично одновременно. Сам Марк чувствовал удивительную смесь похоти и детского восторга. За несколько мгновений до окончания песни лицо Рокстар исказила гримаса поддельного оргазма, и она опустилась левой щекой на пол. Очки с золотистыми линзами сползли с глаз, и на несколько секунд Марку показалось, что он встретился с танцовщицей взглядом. Рокстар поправила очки. Вич протянула ей руку, помогая подняться. Провожаемые аплодисментами, девушки вышли из клетки.

Марк повернулся к барной стойке. Сердце колотилось как пулемет.

– Как тебе киски? – спросил у него Миха. – Не говори, что не понравились… Слушай, эта Рокстар будет еще выступать? – обернулся к бармену.

Тот пожал плечами.

– А приватный танец можно заказать?

– И танец, и что посерьезней. С ними все можно. Это же шлюхи. Танцуют, доводят толстосумов до белого каления, а потом выставляют ценник – и пожалуйста, все для вас.

– Шлюхи? – переспросил Миха и посмотрел на Марка. – Ну так это и лучше! А где…

Бармен осторожно показал на немолодого мужика в тени у сцены:

– Это продюсер шоу. Все вопросы решайте с ним.

– Продюсер у шлюх? – засмеялся Миха. – Ты хотел сказать – сутенер? Налей-ка еще.

– Только называйте его продюсером, – с улыбкой посоветовал бармен. – Так вам выйдет дешевле.

С выпивкой в руке, слегка пошатываясь, Костров направился к сцене, на которой две новые девушки в одних белых рубашках поливали друг дружку то ли из водяных пистолетов, то ли из усовершенствованных фаллоимитаторов. Мокрая ткань эффектно облегала их формы. Но Марк смотрел не на них, а на друга, который, размахивая свободной рукой, о чем-то спорил с «продюсером». Через две минуты Миха вернулся.

– Говорит, Рокстар уже занята. Предлагает другую, но цену ломит… Да тебе другая и неинтересна, правда? Пошли, – Костров потянул Марка за рукав.

– Куда собрался?

– Сейчас все решим напрямую, без посредников, – ответил Миха, ставя стакан на стойку. – Где найти девчонок? – спросил он у бармена.

Марк двинулся за ним, говоря себе, что идет только для того, чтобы вытащить Миху из неприятностей, в которые тот вот-вот влипнет. Одна раскрытая дверь, вторая – и вот перед ними охранник.

– Туда нельзя, – сказал он. – Девушки заняты, у них клиент.

– Правосудие не может ждать, мужик. Пожалуйста, дай пройти, – в который раз за вечер Миха ткнул корочку в лицо работнику клуба. – А ты тут жди. Сейчас Толян подъедет. Дукалис который…

В комнате с интимным освещением на широком кожаном диване сидели трое: слегка приодетая Хищница, Рокстар в куртке на голое тело и в джинсах и пассажир лет сорока пяти в костюме, но со снятым галстуком и в уже наполовину расстегнутой рубашке. Повернувшись к Рокстар, он говорил ей что-то про какие-то красные клетки, а при появлении двух незнакомцев вскочил, сбросив с себя руки сидевших по бокам от него танцовщиц.

– Вы кто такие? – возмутился он и позвал: – Охрана! Эй!..

– Да охрана в курсе, – сообщил Миха. – Уголовный розыск, – снова взметнулась рука с удостоверением. – Должны забрать эту девушку, – Миха кивнул, – для дачи свидетельских показаний. Срочно.

– Михаил Александрович Костров, – прочитал клиент. – Вам лучше уйти. Какие еще свидетельские показания? Вы что, при исполнении? В таком состоянии?

– Это усталость, – парировал Миха. – Буквально валимся с ног.

– Ну так и идите отдыхать, – начальственным тоном предложил клиент.

– Не имеем возможности. Служба.

На лице клиента задергалась какая-то жилка.

– Вот что, служивый, – зло прошипел он, – познакомимся. Моя фамилия Коваленко. Я – депутат городского Законодательного собрания. У меня хорошие друзья в вашем ведомстве. Если не хотите завтра быть уволенным – кругом, шагом марш! Ать-два! – и засмеялся своим словам как удачной шутке, обернулся к девушкам в надежде, что те поддержат его смех.

Но те молчали с непроницаемыми лицами людей, находящихся под серьезными седативными препаратами. Собственно, с Рокстар так и было, как немного позже понял Марк.

Засмеялся Миха. Когда Коваленко удивленно посмотрел на него, Миха заявил:

– Время – сложная материя. А будущее – особенно. Вот ты депутат, а затем тебя снимают на телефон в ненужном месте и ненужном обществе, выкладывают в сеть – и ты уже никто.

– Да срал я на общественное мнение! – парировал Коваленко. – В Швейцарии пугай своими записями.

– А как же жена? – деланно изумился Костров.

Депутат резко уменьшился в размерах. Будто увидел в глазах Михи две свежевырытые могилы.

– Что, вспомнил про ценности брака? – насмешливо спросил Миха. – Или про то, что вся недвига записана на нее, а, депутат? Забирай свой галстук и вали отсюда, быстрее!

Победа нокаутом.

Коваленко поднялся с дивана и поспешно вышел.

Миха посмотрел на девушек. Склонил голову – вроде как поклонился.

– Девчонки, примите мои пьяные извинения. Не считайте нас псами, грызущимися за текущую сучку, прошу прощения. Просто мой друг, потерявший дар речи после вашего шоу, хочет с тобой, – он показал на Рокстар, – познакомиться.

Рокстар подняла на Марка глубоководные, по-другому их не назовешь, глаза, и тот вдруг почувствовал, как в душной комнате материализовались молекулы мистики.

– Меня зовут Алька, – представилась она. – А тебя как?

Когда до него дошло, что диск «Portishead» пошел играть по второму кругу, Марк встрепенулся. Зеленые цифры на часах сказали ему, что Алька должна была спуститься четверть часа назад. Или отзвониться, что клиент ее продлевает. Он дотянулся до телефонной трубки. Пропущенных не было. Марк немного подождал.

Забыла позвонить ему? Как это – забыла? Его телефон заглючил и не принял вызов? Или Алька застряла в лифте? Он нажал кнопку вызова. Выждал восемь гудков, но трубку никто не брал.

Марк достал из бардачка травмат ИЖ, сунул его за ремень и выбрался из машины. У подъезда набрал номер квартиры на домофоне. Безрезультатно. Наклонился к домофону. Щелкнул зажигалкой, пытаясь разобрать его марку. Банальный «Vizit». Нажал «звездочку», «решетку» и три цифры – запрограммированный на заводе простейший код взлома. Повезло, стандартные настройки при установке домофона не поменяли. Запищав, магнит отпустил дверь. Подъезд был сравнительно чистым, Новопашин удивился этому, еще когда они заходили вместе с Алькой. По лестнице Марк взбежал на первый этаж. Прислушался – тишина, только в одной из квартир разными голосами громко разговаривал сам с собой телевизор. Марк вызвал лифт и, пока кабина с шумом спускалась с верхних этажей, вспомнил лицо Алькиного клиента, кавказца старше тридцати, со зловещим крючковатым носом, но выбритого, приветливого и улыбчивого. Клиент показал Альке, где ванная, проводил ее масляным взглядом, поцокал языком в закрывшуюся дверь. Расплатился с Марком.

– До свидания, дорогой, – сказал, провожая его. – Спасибо за девушку. Красивая такая очень. Не беспокойся, проблем не будет.

На уме у него явно был только секс. Что же тогда?

Лифт открылся. Неяркая лампочка, надписи, сделанные маркерами, – в противовес нетронутым стенам в подъезде, запах сигаретного дыма. Марк решил подняться по лестнице.

Перескакивая через ступеньки, он влетел на четвертый этаж, подошел к хлипкой двери съемной квартиры, длинно позвонил. За дверью стояла тишина. Он ощутил, как гладкое яйцо беспокойства изнутри разбило своим клювом страх. Позвонив еще раз, Марк достал ИЖ. Подергал ручку двери. Заперто. Но дверь хлипкая и открывается вовнутрь. Он отошел на пару метров и с разбегу врезался в дверь плечом. Та затрещала, но выдержала. Понадобился второй удар.

Держа в правой руке пистолет, Марк толкнул дверь и вошел в квартиру. В коридоре и в обеих комнатах горел свет. И чем-то пахло, резко и знакомо.

Он вспомнил. Так пахло в служебном тире. Порохом.

В крови тигром бился адреналин.

– Алька! – позвал Марк.

В ближней комнате никого не было.

На пороге второй комнаты, уже чувствуя тяжелый запах свежей крови, он замер и опустил травмат. Услышал, как кто-то в комнате скребется, не раздумывая, шагнул вперед и оказался в замкнутом пространстве, заполненном смертью.

Самым жутким воспоминанием его детства был не развод отца с матерью и не умерший от сердечного приступа прямо во время семейного торжества дядя Иван. Самое страшное случилось, когда ему было восемь или девять лет. Он с родителями жил тогда на Дальнем Востоке. Одним солнечным сентябрьским днем дед Андрей, работавший инспектором в Рыбнадзоре, взял его с собой на Уссури. Около часа они поднимались против течения на казенной «казанке». Вокруг тянулись рыжие берега, прозрачный воздух и кета, плещущаяся в холодной воде. Марк опускал руку в воду, ощущая струи воды, бившие в ладонь. Дед беззлобно покрикивал на него.

– Сейчас цапнет за палец, – посмеиваясь, пугал он внука.

Они свернули на неширокий, метров пять от берега до берега, приток, проплыли с полкилометра и выбрались на землю. Дальше были перекаты, и пройти на лодке было нельзя. Дед вытащил нос «казанки» на берег, цепью приковал моторку к толстому дереву, закинул на плечо двуствольное ружье и зашагал по еле видной тропинке вдоль Серебряной – так называлась речка. Марк еле успевал за ним. В Серебряной показывала черную горбатую спину кета, непостижимым инстинктом, который потом назовут хоумингом, ведомая на нерест; под ногами шуршали опавшие листья, дед, весело покряхтывая, указывал Марку на грибы по сторонам от тропинки – все было хорошо. Пока они не выбрались на поляну, откуда с жужжанием внезапно поднялся рой осенних мух. Дед Андрей, которого через несколько лет за три месяца сглодал рак желудка, грязно заругался. Марк выглянул из-за его широкой спины и почувствовал тошноту. Всю поляну покрывали выпотрошенные рыбьи тушки. Кета – с лилово-малиновыми полосами на боках, с длинными челюстями. Со вспоротыми животами и остекленевшими глазами, с растопорщенными в агонии жабрами, там и сям измазанная остатками красной икры, потоптанная ногами и покрытая мухами; сотня или две мертвых рыб, попавшихся в сети браконьеров. Эта поляна еще не раз потом снилась Марку. А в тот момент его согнуло пополам, и он стал извергать из себя почти переваренные остатки завтрака пополам со слезами, хлынувшими из глаз, как из крана. Дед положил ему на плечо руку и сказал:

– Ничего-ничего, пацан. Все в порядке. А этих сволочей я найду.

Сейчас, когда Марк глядел на кровавые брызги на линолеуме и на бледных обоях с выгоревшим тусклым узором, успокоить его было некому. Хуже всего, что он чувствовал накатывающий приступ. Неожиданный, как всегда. Голову заволокло туманом, грудь будто бы сдавило тисками.

В приглушенном свете он видел кавказца, навзничь лежащего посреди комнаты, – голое тело, покрытое густыми волосами, свалившийся набок детородный орган. Пуля попала в шею и, судя по всему, задела сонную артерию. Плохая смерть, жизнь уходила с фонтаном бьющей крови. Темно-алая лужа у тела. Забрызганная мебель. Трехстворчатый шкаф, в полировке которого отражалась люстра «под хрусталь». Включенный торшер с пожелтевшим абажуром. Старый будильник «Янтарь», щелчки секундной стрелки которого Марк принял за живые звуки.

Разложенный диван был застелен бело-синим постельным бельем. На нем на спине лежала Алька.

То, что было ею. Обнаженное тело с двумя огнестрельными ранениями в области сердца. Одна рука закинута над головой, глаза открыты, смотрят в потолок. Лицо спокойное – и от этого все в комнате казалось более безобразным и нелепым.

Марк подошел, коснулся ее плеча, оказавшегося теплым, но с будто резиновой на ощупь кожей. Такой была двадцать пять лет назад та нагретая осенним солнцем выпотрошенная кета, когда он, проблевавшись, осторожно дотронулся пальцем до одной из загубленных рыбин.

С трудом соображая из-за вибраций в черепной коробке, Марк достал телефон и немеющими губами успел назвать адрес диспетчеру «02».