Дело о пропавшем боге

На экране обделенного глазами «Лихниса» были видны толстые стены монастыря, голый склон и три тропы к трем воротам: тропа для чиновников, тропа для простолюдинов, тропа для монахов. Все три тропы были безлюдны. Да где же этот инспектор?

В комнату заглянул Джек Ллевелин, психолог. Как всегда: руки в царапинах, волосы растрепаны, от одежды – легкий запах плесени.

– Работает, сволочь, – смачно сказал Ллевелин, – когда не надо, так работает.

И, действительно, аппаратура заработала лишь вчера, после полугодовой забастовки. То есть не то чтобы приборы не работали совсем – так, когда хотели, тогда и работали. Или когда хотел Ир… А в день убийства и бунта объявили решительный бойкот. Дольше всех держался вот этот самый «Lychhus» – успев снять и толпу, и ссору чиновников – однако и он вырубился за три часа до катастрофы.

Следствием такой забастовки явилось то, что сразу после катастрофы полковник даже не мог известить о ней центральные власти на небе. Ему пришлось извлечь из монастырских подземелий крошечный летный модуль «Анкор», приспособленный для дальних полетов так же мало, как местная тюремная камера – для свадебного пира. Полковнику понадобилось восемь часов, чтобы добраться на этом крылатом кузнечике до пустынного острова в северных морях, где был размещен стартово-посадочный комплекс, и столько же – чтобы вернуться обратно.

Естественно, ученые встретили полковника веселым извещением, что аппаратура уже работает. Что они тут делали, поодиночке и все вместе взятые, без его, Келли, присмотра – кто может знать?

Полковник Келли не доверял ученым.

– Слушайте, Ллевелин, – тоскливо сказал полковник, – почему этот настоятель увидел во сне имя господина Нана? Они что, встречались раньше?

Психолог с размаху уселся в кресло, заслонив, наконец, от глаз Келли многоглавую химеру.

– Не думаю, – сказал он, – что встречались. А сон Ира к сновидениям отношения не имеет. Сон Ира даже по структуре отличается он сновидения. Сновидение – это продукт индивидуальной психики человека. Деятельность его подсознания. Ближайший аналог – загадка. То есть нечто, что требует не многочисленных интерпретаций, а единственно правильного ответа. Человек видит не образы, а шарады, понимаете?

– Но тогда Ир мог загадать своей шарадой не только имя следователя, но и имя преступников?

– Он и не загадывал имя следователя. Этот Нан – просто инструмент расследования. Настоящий следователь, с точки зрения досточтимого первослужителя – он сам. Боюсь, что и настоящее преступление, с точки зрения вейца и монаха, началось не с убийства, а много раньше…

И Ллевелин широким жестом обвел комнату, наполненную белым неживым светом, и пустые, как глаза покойника, экраны «Лихниса». Глаза его, черные, как спинка жука, блестели на смуглом лице, и ракушки на кистях желтой накидки весело отсвечивали перламутром.

– А что этот чиновник не спешит с визитом, – продолжал Ллевелин, – не беспокойтесь. Я бы на месте инспектора сначала осведомился о мнении людей влиятельных, навестил бы Архадан, или поместье Айцара – что ему в каких-то паршивых монахах!

Келли, не мигая, глядел на Ллевелина.

– Да, – сказал он, – только у господина Нана есть и другие имя – Дэвид Стрейтон.

Ллевелин разинул рот.

– Инспектор – землянин?

– А что вас так удивляет, Дерек? – осведомился полковник. – Вы мне, кажется, только что объяснили, что «сон Ира» – шарада с подвохом…

– Я… да… О боже! – Ллевелин вскочил и выбежал из кабинета.

Полковник допил кофе и включил наружный обзор. Никого. По-прежнему никого. Было видно, как за монастырской стеной рыжая лисица трусит между кустами дрока и ошера. В зубах лисицы что-то болталось. Другая камера глядела на монастырский сад: было видно, как по песчаной дорожке двое вейцев-монахов несут кресло с первослужителем Ира. Это была еще одна неприятность – за день до убийства в монастырь прибыли трое вейцев во главе с первослужителем Ира. И хотя первослужитель сам был не очень общителен, один из землян, Меллерт, вдруг завел привычку пропадать в отведенном вейцам флигеле.

Полковник, как мы уже упоминали, имел дело с инспектором Наном по поводу доставки в монастырь кое-какой контрабанды, и то, что он за это время узнал о Нане, вовсе не приводило его в восторг.

Надо сказать, что полковник Келли, как человек умный, видел, что социологи-земляне умели очень хорошо объяснять, как устроена вейская империя, но что, странным образом, это не способствовало их карьере. Они прозябали в мелких управах, хранили честность, терпели нужду и года через три-четыре возвращались домой с полным пакетом соображений о том, почему контакт может быть опасен для Веи и для Земли. Бескорыстие на этом свете, как водится, с избытком приносило должности на том, – именно эти люди оказывались главными в комитетах, решающих обождать с контактом. Не то чтобы решения их были пристрастны – однако ж полковник Келли, консерватор по натуре и по профессии, чувствовал в их статьях досаду на строй, при котором авторы не смогли преуспеть. А в логических умозаключениях о том, что система отвергает все умное и талантливое – скромное самовосхваление отвергнутого.

Да, господин Нан – исключение, – подумал Келли. Господин Нан сидит на Вее вот уже двенадцать лет. Ему тридцать четыре, он старший следователь столичной управы. А для этого надо быть человеком умным, и все пять пальцев держать в масле. Нужно быть человеком щедрым, и все полученные тобой взятки не проматывать, а вновь употреблять на подарки хорошим людям. Надо быть также человеком решительным и всех, кто тебе доверился, предавать без колебаний.

Полковник потихоньку повел мышью, расширяя границы обзора: дрок, да трава, да известняки! Черт побери! Если этот Стрейтон сейчас действительно расточает комплименты госпоже Архизе…

Солнце плясало на вывороченных обломках кварцевого порфира, пологие стены кратера поднимались, словно хотели вскарабкаться на небо. Господи! Почему этот кратер не затопило вообще? Ах да, Роджерс объяснял: трещиноватая зона, дуговые разломы, вода мигрирует в подстилающие формации. Монастырь стоит на разломе, однако землетрясений при нынешней династии не было, ни считая того, в Иров День. А жалко, что не было. Вот тряхнуло бы нас хорошенько, может, поняли бы, с чем играем…

Инспектор прибыл в монастырь через двадцать минут. Полковник вышел ему навстречу и лично помог инспектору спуститься с коня.

Он спрыгнул с коня, и оба землянина пожали друг другу руки. Потом Келли отступил шаг назад и внимательно оглядел Стрейтона. На инспекторе был серый, крытый шелком кафтан без знаков различия, юфтяные сапожки с высокими каблуками, удобными для верховой езды. Волосы его были повязаны белым шелковым платком, и карие глаза с чуточку подведенными ресницами глядели надменно и ясно.

– Вы почти не изменились, Дэвид, – сказал полковник. – А как себя чувствуют наши друзья… Помните Ханиду?

Нан глядел непонимающе.

– Ну, этого контрабандиста, – он нам доставил на своей лодке оптический генератор, вы ему сказали, что местные богачи везут эту штуку тайком плавить руду…

– Он утонул, – сухо сказал Нан.

– А Ламар, смотритель кладовых?

– Он отравился грибами.

– О Господи, – сказал Келли, – надеюсь, вы не принимали в этом участия?

Нан взглянул на него. Взгляд Нана был чист и безмятежен. «Боже мой, – вдруг подумал Келли, – он же не землянин. Он же вейский чиновник. Он действительно убил этих людей, не потому, что они были опасны для желтого монастыря, а потому, что они были опасны для карьеры Нана».

– У вас несколько преувеличенное представление обо мне, полковник, – улыбнулся Нан.

Но в эту минуту за их спинами послышался новый голос:

– Так это вы тот инспектор, который землянин? Будем знакомы, Дерек Ллевелин.

Через пять минут Нан, Келли и Ллевелин стояли в монастырском саду, на дорожке, посыпанной красным песком и с мраморным желобом для стока воды. Солнце блестело в крапинах мрамора, прыгало в поливной канавке, змеящейся между персиков и слив. На инспекторе был скромный кафтан, на Келли и Ллевелине – желтые паллии и белые накидки, расшитые переплетенными цветами и травами. Под мышками накидки были перевязаны тройным шнуром. Полковник Келли выглядел устало и был устроен несколько нескладно, словно у него голову и ноги отлили в разные формы. Волосы у него были белые, как вычесанный хлопок. Дерек Ллевелин был высок и проворен как цапля, в глазах его, черных, как спинка жука, прыгали золотые искры, и на растрепанных волосах торчал венок из голубых и желтых ипомей.

– Простите, что задержался, – сказал Нан, – я осматривал дом, принадлежащий Кархтару. Этот тот местный бунтовщик, который…

– Я знаком с Кархтаром, – сказал Ллевелин.

– Вот как? Почему?

– Мятежники экспериментируют с наркотиками. Летают на небеса, разговаривают с богами… Измененные состояния сознания – моя специальность.

– И ваше мнение о возможном восстании?

Ллевелин расхохотался.

– Не думаю, инспектор, что вашей империи будет трудно справиться с бунтовщиками, которые искренне убеждены в том, что они невидимы и неуязвимы для стрел.

– Это зависит, – сказал инспектор.

– От чего?

– Представьте себе, если правительственные войска тоже будут убеждены, что бунтовщики неуязвимы для стрел…

Психолог взглянул на Нана и даже застыл, пораженный.

– Да? Постойте, это же блестящая идея! Стрейтон, слушайте, вы действительно думаете, что такое может быть? Это потрясающе? Можно я этим воспользуюсь для статьи? Я сошлюсь на вас косвенно…

– Не надо на меня ссылаться, – с усмешкой сказал чиновник империи. – Это вам – статья, а меня пошлют командовать этими войсками…

Помолчал и спросил:

– Что это вы там написали в записке про самострел в колодце? Я надеюсь, вы засняли, кто убил судью?

– Нет, – сказал Келли, а Ллевелин прибавил:

– У нас аппаратура не работала шесть месяцев. С момента появления Ира. Врубилась два дня назад.

Нан облизнул губы и подумал, сколько взяток он роздал напрасно и безо всякого, между прочим, возмещения со стороны ККИ.

– Совсем? – спросил Нан.

– Нет, не совсем. Иногда включалась. А бывало еще так: вызываешь по виофону человек. Ты с ним говоришь, а он тебе отвечает. Пересылает электронное письмо. А потом оказывается, что он тебе не отвечал.

– А письмо налицо?

– Ага.

– Удивительно.

– Нисколько. Представьте себе, что вы беседуете с человеком во сне. А потом оказывается, что он вам не отвечал… Вот если бы вы взаимно видели друг друга во сне, это было б гораздо удивительней…

– Ладно, – сказал Нан, – давайте осмотрим место преступления.

Келли и Ллевелин повели его по дорожке. Главное здание изгибалось подковой, и к одному из дальних флигельков вела небольшая крытая дорога. Черепичная ее крыша поросла травой, и у водосточной трубы примостилось гнездо аиста.

Дорожка выходила к небольшому храму с репчатой крышей. На стенах храма были изображены горы, звезды, облака и все, входящее в годовой обиход государства. Еще на них был нарисован сын Ира, в желтом паллии и с ожерельем из вишневых косточек. По рисунку на стене было видно, что горы, и звезды, и облака и прочий годовой обиход империи доходит сыну Ира до пояса. Роспись кое-где поблекла от времени, правая рука у сына Ира была стерта, и вместо лица на инспектора глянула выщербленная пустота.

Инспектор приоткрыл дверь часовни и увидел внутри обычный храм, с алтарем, перед которым стояла миска с простоквашей, и тремя небольшими курильницами в форме цветка лотоса. Келли и Ллевелин пригласили его зайти внутрь, но инспектор сказал, что сделает это попозже.

После этого они прошли еще тридцать метров и подвели Нана к длинному зданию, стены которого были недавно украшены новой росписью в стиле «облаков и трав».

– Вот здесь они ночевали, – сказал Келли. – Вообще-то это не полагается, но после бунта свиты правителей в один голос закричали о том, что возвращаться в столицу по ночной дороге опасно, что их может ждать засада. Наместник стал насмехаться, что, мол, араван боится даже своих друзей-мятежников, а араван ответил, что народа он не боится, а боится, что его по дороге убьют посланные Айцаром убийцы, да и свалят все на народ.

Нан, слышавший четыре часа назад диаметрально противоположную версию перепалки, кивнул.

– Словом, – продолжал Келли, – вся эта начальственная сволочь заявила, что остается в монастыре на ночь. Нам это не очень-то пришлось по душе, но делать нечего. Это зданьице было выстроено два века назад, тогда император Аттах захотел нанести визит всем богам империи и велел построить по всем храмам империи такие вот павильоны, с отдельными выходами для членов императорской семьи и общими комнатами для свиты.

Нан оглянулся. За далекими деревьями виднелась репчатая луковка главного храма. С деревянного балкона в сад сбегали три богато украшенных резьбой лестницы.

– Мы поселили наместника, аравана и Айцара в отдельных покоях, – сказал Келли, – а свите отвели общий зал. И что же вы думаете? Из этих троих каждый ночью пошел гулять в сад! Каждый мог явиться в главную целлу! Небось чиновники поменьше сидели, как мыши!

– Откуда известно, что они выходили? – спросил Нан, опускаясь на корточки у грядки и внимательно рассматривая черную, едва покрытую тонким зеленым волоском почву. Дождей со времени праздника не было, и легкая, как взбитое суфле, земля, хранила отпечатки заячьих следов и треугольных вороньих лапок. Так! А это что за след?!

– Фотоэлементы. Обыкновенные фотоэлементы. «Lychhus» не работал, а вот датчики на дверях стояли, и они засекли, что из комнаты кто-то входил и выходил.

Нан показал рукой на грядку.

– Можно было обойтись без фотоэлементов, – сказал он, – видите след? Это след аравана Нарая.

– Вы что, снимали мерку с его сапог? – полюбопытствовал Ллевелин.

– Видите отпечаток? Знак тройного зерна в перистом круге? «Кодекс государей» предписывает порядок одежды различных чиновников, в том числе и рисунок на подковах каблучков. Араван Нарай большой любитель следовать правилам.

– А какой рисунок должен быть на сапогах господина Айцара?

– Господин Айцар – чиновник второго ранга, – надменным тоном произнес столичный инспектор. – Ему вообще запрещено ходить в кожаных или юфтяных сапогах.

Келли рассмеялся.

– Итак, эти трое выходили наружу, и один из них мог дойти до главной целлы и забрать себе бога? А кто еще мог это сделать?

Вместо ответа Келли вынул из-за пазухи фигурку и протянул ее Нану. Фигурка была бронзовая, литая – правая рука ее кончалась волчьей пастью, а левая – топором.

– Знаете, что это? – спросил Келли.

– Тоомо, – ответил Нан, – бог войны у варваров.

– Утром, в толпе, – сказал полковник Келли, – камеры сняли четырех горцев. Мы думали, их выгнали вместе со всеми. Но, вероятно, они забились в хозяйственные постройки и просидели там до ночи. Мы нашли эту фигурку у самых занавесей главного храма.

Нан потрогал Тоомо с естественным отвращением к варварским идолам, человеческим жертвам и скверному литью. Характер у Тоомо был такой же скверный. Нан, на месте горского шамана, не решился бы поглядеть на Ира в таком вот обществе. Боги могли рассердиться друг на друга… Так что понятно, почему ее сняли, перед тем как войти к Иру. А вот что такое случилось, что ее потом не захотели или не смогли надеть?

– Да, – сказал Нан, – горцы могли позариться на Ира, но судью из рукавного самострела они не убивали, это точно.

Помолчал и добавил:

– Кстати, как вы его обнаружили? Я сказал в управе, что вам, Келли, к приснился дух оскверненного колодца. Надеюсь, я соврал?

Келли хмыкнул.

– Самострел занесло в водосборник для реактора.

– А когда примерно пропал бог?

Ллевелин и Келли переглянулись.

– Вскоре после часа Козы, – сказал полковник Келли, – монастырь немножко тряхнуло.

– А, знаю, – кивнул Нан. – Город тряхнуло тоже. Первый толчок за последние двести лет. Ни одного убитого. Только сполз кусок дамбы и лопнуло дно в священном пруде перед Восточной Управой: вся рыба чуть не подохла. А где в это время были земляне?

– Ужинали. Вместе с первослужителем.

– Все?

– Нет, – сказал Келли, – вот его там не было, – и показал на Ллевелина. Еще не было Меллерта, – это наш программист, Барнса и Роджерса, геофизика.

– Почему вам не было? – немедленно спросил Нан у Ллевелина.

– Я поругался с Роджерсом, – сказал Ллевелин.

– А Меллерт?

– Он поругался со всеми.

– Вы ведь психолог, Дерек?

– Да. Я вам уже говорил. Измененные состояния сознания, – сказал Ллевелин.

– Ну, и как ваша оценка психологической обстановке в монастыре?

– Скверная.

– Дело рук Ира?

– Нет.

– Вот как?

– Шестерых мужчин разных возрастов и профессий заперли в одной клетке, не разрешив им выходить наружу. При этом даже не позаботились подобрать единомышленников. Главный критерий – можно ли накачать тебя вейским достаточно, чтобы ты сошел за жителя соседней провинции. Слава богу, что тут в каждой провинции коверкают слова по-своему. Разве могло из этого получиться согласие? Видите – вон, витраж камнем разбит? Так это Роджерс запустил в Меллерта подсвечником. А Меллерт на следующий день взял G-датчик, своротил крышечку и плеснул туда соляной кислоты.

А то еще был случай – Келли все жаловался на то, что комната его дрожит. Все входят – не дрожит, он один остается – вибрирует. Мистика! Ир! А что оказалось? Рендолл, гонорис кауза, понимаете, взял две r-матрицы, подсоединил их к следящей системе, да и запаял получившееся изделие в потолок комнаты Келли. Как только Келли входит один – система его распознает и начинается низкочастотная вибрация. Как несколько человек – матрицы отдыхают.

– А как это выяснилось?

– А выяснилось очень просто. Бьернссон хакерствовал в компьютере Рендолла да и нашел там эту программу.

Улыбнулся и добавил:

– Вот вы и полковник Келли считаете, что Ира похитили, чтобы переделать мир. А я так уверен, что если Ира похитили, и что это сделал землянин, то землянин этот теперь потирает руки и думает: «Ой, кайф! Вот стану сыном Ира – пожелаю, чтобы у Меллерта всегда был пересоленный суп, а Роджерсу прикажу покрыться зеленой коростой!»

– Ну хорошо. Значит, в человеческих неполадках виноваты сами люди. А в машинных?

– Что?

– У вас отключались системы слежения. Вы можете поручиться, что это были шуточки Ира, а не Меллерта или Барнса? Кто у вас в монастыре успешно освоил смежную профессию хакера?

Ллевелин некоторое время растерянно смотрел на инспектора.

– Нет, – сказал он, – не могу.

– Ладно, – произнес Нан, – пойдемте посмотрим ваши записи. То есть то, что от них оставил Ир.

На полпути к главному зданию Нан обернулся.

– А кстати, – спросил он, – где держали арестованных? Ну, тот народ, который стражника замели в Иров день? Они же захомутали человек двадцать?

Ллевелин молча и со вздохом показал на приземистый каменный погреб метрах в стах от гостевого дома.

Записей было действительно немного. Обрывались они в самом начале, с появлением в монастыре первых стражников, расчищавших дорогу важному начальству. А наружное наблюдение захватило и первую толпу. Показали телекамеры и лица незваных гостей-горцев.

– Слишком гордые лица для простых дружинников, – сказал Нан.

– По сравнению с крестьянином империи даже курица горца выглядит гордо, – заметил Келли.

– Запись-то шла до самого убийства, – сказал Ллевелин. – Это ее потом как языком слизнуло. И телекамеры работали.

– Не все время, – поправил Келли.

– Не все. Но работали. Я вот с этого самого места слышал разговор аравана Нарая и судьи! Судья стоял рядом с той старой оливкой, видели, ее еще заборчиком огородили?

– И о чем был разговор? – спросил Нан.

– Они встретились случайно. Судья любовался на дерево, только вдруг ему навстречу араван. Араван спрашивает: господин судья, откуда это в городе слухи, что смутьянов приказал арестовать наместник? Тот этак шаркнул ножкой: «Мол, ничего страшного, господин араван, просто если бы я арестовал мятежников и объявил бы, что это ваш приказ, господин наместник сразу же бы забил тревогу. Вот я подкатился к нему и наплел басен, что если арестовать мятежников, то можно будет найти следы их сношений с араваном, – и наместник легкомысленно согласился».

– А араван?

– Араван помолчал, а потом говорит: «Отныне все допросы будут проходить в присутствии моих людей». Судья: «К чему такое неверие?». «Потому что мятежники должны говорить не о близости своей с араваном провинции, а о бесчинствах наместника, толкнувших народ на мятеж».

Келли удивленно поднял голову. Видимо, Ллевелин этого ему не говорил.

– И что было дальше? – с нескрываемым интересом спросил Нан.

– Судья тогда: «Ах, господин араван, эта история с двумястами тысячами держит меня за горло! Разве волен в своих действиях человек без двухсот тысяч?» Араван поглядел на него этаким тараканьим глазом и говорит: «Хорошо. Я заплачу за вас двести тысяч, но преступников будут допрашивать мои люди!»

Нан усмехнулся.

– А вы мне не сочинили этот разговор?

Ллевелин всплеснул руками.

– Да чтобы я сочинил такой разговор? – вскричал он, – чтобы я сочинил разговор, в котором двое мерзавцев торгуются из-за будущих показаний десятка несчастных, да еще какие-то тут двести тысяч? Что я о них знаю? На хрен они мне нужны?

– А Ир мог такой разговор сочинить? – вдруг спросил Нан.

– Что?

– А помните, вы мне только что рассказывали, что бывает так: аппаратура что-то показывает, а на самом деле ничего этого нет?

Ллевелин раскрыл рот, закрыл его, потом опять раскрыл и мрачно изрек:

– Ир еще и не то может!

После этого инспектор прошел на скотный двор. Там, закончив чистить нужник, Меллерт тащил в свинарник ведро с помоями, как это у него было заведено каждый день. Разговора с ним у Нана не получилось. Меллерт сказал, что отчет в своих делах он даст только богу, а инспектор на бога похож мало. Впрочем, если инспектор хочет с ним поговорить, пусть подойдет поближе, чтобы Меллерт смыл из этого вот ведра чиновничью гордыню. Из-за таких слов инспектор, не желая смывать гордыню, отступил подальше и пошел прочь.

Когда Нан вернулся в подземелье, Келли был там уже один. Полковник занимался нехорошим делом: разорив заднюю крышку золотых часов, он впаивал под крышку небольшой рениевый жучок. Нан спросил его, как поживают остальные подарки, и полковник заверил его, что все готово.

Полковник спросил, не хочет ли Нан докончить за него работу, а сам Келли тем временем пойдет к человеку по имени Барнс и спросит насчет яда, которым был смазан шарик самострела.

Нан, который с трудом опознал штуку, бывшую в руках у Келли, как молекулярный паяльник, вежливо отказался. Через пять минут Келли докончил свои труды и пошел искать Барнса.

Нан сел в кресло и стал его ждать, время от времени посматривая на экраны и то и дело задерживая взгляд на высоком колодце с длинным, выкрашенным красною краской журавлем.

У колодца стояли два монаха в позах ссорящихся голубей и выясняли, кому вечером чистить репу.

Это был тот самый колодец, в который в ночь преступления кинули самострел.

Трое гостей могли это сделать: араван Нарай, наместник и господин Айцар. Только они выходили из отведенных им покоев. Стало быть, один вышел, чтобы избавиться от орудия убийства, а двое остальных либо имели дела с кем-то в монастыре, либо в чем-то монахов подозревали… Нан еще раз вынул трубочку: щербленая кость засверкала в электрическом свете. Словно нарочно сделано, чтобы не оставлять отпечатков пальцев.

А что веец знает об отпечатках пальцев?

Если самострел принадлежал землянину, то понятно, почему его выкинули в ту же ночь, стремясь избавиться от улики, но непонятно, почему его бросили в Змеиный Колодец, слухи о бездонности которого несколько преувеличены.

С другой стороны, если самострел принадлежал вейцу, то понятно, почему его бросили в такую дырку, которая доходит до самого ада, однако непонятно, почему его просто-напросто не вывезли наутро из монастыря. Боялись ареста по дороге? Однако несомненно одно – если преступление совершил веец, то это был человек суеверный. Редко кто из высшего начальства Веи верит в бездонные колодцы, ведущие в ад, – это все басни для простонародья…

Однако убийство судьи вовсе не обязательно связано с похищением Ира. Нынче треть чиновников носит в рукаве такую трубочку, притом не для убийства, а для самоубийства. А остальные две трети носят перстень с ядом. Убийца был, несомненно, не очень искусен: стальной шарик едва оцарапал плечо. Нан был уверен, что шарик был смазан каркамоном или ишаной, которые вызывают мгновенный паралич, но местной медициной не распознаются.

Тогда из-за чего убили судью?