Станция Одиннадцать

– Они не могут препятствовать мне чеканить монету, – бросил через плечо Дитер.

Он разучивал роль Лира, хотя был еще молод. Дитер шел чуть впереди остальных актеров и что-то бормотал своему любимому коню Бернстайну. У коня не хватало доброй половины хвоста – неделю назад первой виолончели понадобилось перетянуть смычок.

– Вид душу раздирает! – продолжил Август.

– Знаете, что душу раздирает? – проворчал третий трубач. – Слушать «Короля Лира» который раз подряд на таком пекле.

– А знаешь, что хуже? – Александре, самой младшей актрисе «Симфонии», было пятнадцать. Ее еще младенцем подобрали на дороге. – Четыре дня добираться от одного города до другого.

– А как это, «душу раздирает»? – спросила Оливия, шестилетняя дочь тубиста и актрисы по имели Лин. Малышка ехала во второй повозке вместе с Гилом и плюшевым медвежонком.

– Через пару часов будем в Сент-Деборе, – сказал Гил. – Волноваться совсем не о чем.

По поверхности Земли, словно ударная волна ядерного взрыва, прокатился грипп, а затем и ужас от последовавшего краха. В первые страшные годы все перебирались с места на место в безуспешных поисках хотя бы частички былой жизни и оседали где попало, для безопасности сбиваясь в группки в придорожных кафе, бывших ресторанах и мотелях. «Дорожная симфония» начала передвигаться между поселениями нового мира спустя пять лет после катастрофы. Женщина-дирижер собрала своих друзей из военного оркестра, вместе они покинули авиационную базу, на которой жили, и отправились в неизвестность.

К тому времени большинство людей уже обустроили себе постоянные жилища, ведь оставшийся бензин испортился к третьему году, а бесконечно переходить с места на место пешком невозможно. После полугода странствий от одного городка к другому, хотя слово «городок» использовали весьма условно, в некоторых бывших придорожных кафе могли проживать лишь четыре-пять семей: оркестр соединился с внезапно встреченной компанией шекспировских актеров во главе с Гилом, которые вместе покинули Чикаго, затем несколько лет проработали на ферме, а теперь уже три месяца путешествовали по дорогам.

И даже через двадцать лет после катастрофы они продолжали колесить туда-сюда вокруг озер Гурон и Мичиган; шли до самого Траверс-Сити на западе и Кинкардина на северо-востоке, вдоль реки Сент-Клэр на юг к рыбацким городкам Марин-Сити и Алгонак, а затем возвращались обратно. Сейчас эти места стали тихими. На дорогах почти никого не было, разве что встречались бродячие торговцы, которые перевозили в телегах всякую всячину. «Симфония» исполняла музыку – классику, джаз, оркестровые аранжировки популярных до катастрофы песен – и Шекспира. В первые несколько лет они ставили и более современные пьесы, но, как ни странно, зрители предпочитали смотреть именно Шекспира.

«Люди хотят лучшее, что было в мире», – сказал однажды Дитер. В нынешней жизни ему приходилось тяжело. В колледже он играл в панк-группе и теперь ужасно скучал по звуку электрогитар.

До Сент-Деборы оставалось не более двух часов пути. Репетиция «Лира» сошла на нет на четвертом акте: все устали, да и жара действовала на нервы. Труппа остановилась, чтобы дать лошадям отдохнуть. Кирстен, которой не сиделось на месте, прошла чуть дальше и начала упражняться в метании ножей. С пяти шагов, с десяти, с двадцати. Лезвия вонзались в дерево с приятным звуком. Когда «Симфония» вновь двинулась вперед, Кирстен залезла во вторую повозку, где за починкой костюма отдыхала Александра.

– Так вот, – произнесла та, возвращаясь к разговору, – ты видела компьютерный экран в Траверс-Сити…

– И что?

В Траверс-Сити, который они недавно покинули, некий изобретатель собрал у себя на чердаке электрическую установку. Достаточно скромную – если яростно крутить педали велотренажера, то электричества хватало для работы ноутбука, однако изобретатель питал куда большие надежды: дело было даже не в самой установке, а в поисках выхода в Интернет. Юные участники «Симфонии» трепетали, слушая его рассказ; они помнили истории о вай-фае и невообразимом хранилище-«облаке», а также гадали: вдруг Интернет все еще где-то там, в невидимых крапинках света.

– Он был таким, как ты помнишь?

– Я плохо помню, как выглядели компьютерные экраны, – признала Кирстен.

У второй повозки были крайне отвратительные амортизаторы, поэтому Кирстен казалось, что у нее дребезжат даже кости.

– Как можно такое забыть? Он ведь красивый.

– Мне было восемь.

Александра недовольно кивнула: вот если бы она в восемь лет увидела светящийся экран, то непременно бы его запомнила.

В Траверс-Сити Кирстен прочитала на экране надпись «Страница не может быть отображена». Вряд ли, конечно, изобретатель сумел бы обнаружить Интернет, но ее больше очаровало само электричество. В мыслях возникли образы лампы с розовым абажуром на столике, ночника в форме широкого полумесяца, люстры в столовой, залитой светом сцены. Изобретатель быстро крутил педали, чтобы экран не потух, и попутно объяснял что-то про спутники. Александра пришла в восторг, для нее экран был неким волшебством. А Август просто пялился на него с отсутствующим выражением на лице.

Когда Кирстен и Август проникали в заброшенные дома (это было их любимое занятие, и порой они находили полезные вещи), Август всегда глядел с тоской на телевизоры. В детстве он был тихим и немного застенчивым, да и вообще редко находил общий язык с другими людьми. То есть пока его братья играли в бейсбол и заводили новых друзей, Август все свободное от школы время проводил в четырех стенах домов на американских военных базах, между которыми переезжала семья. Что хорошо в телепрограммах – их можно было смотреть везде, причем одни и те же, неважно, перебросили родителей в Мэриленд, Калифорнию или Техас. До катастрофы Август часами просиживал перед телевизором, играл на скрипке или делал и то и другое одновременно. Кирстен с легкостью представляла подобную картину: Августу девять лет, десять, одиннадцать, он бледный и тощий, с падающими на глаза темными волосами и серьезным, застывшим выражением лица играет на маленькой скрипке в свете экрана. Сейчас, когда они вламывались в дома, Август искал выпуски журнала «Телегид». К началу пандемии этот еженедельник уже почти никто не читал, хотя некоторые люди все же продолжали его покупать до самого конца. Потом, в моменты отдыха, Август листал найденные выпуски. Он говорил, что помнит все телешоу: звездолеты, гостиные с огромными диванами в комедиях, полицейских, несущихся вперед по улицам Нью-Йорка, залы и судей с суровыми лицами. Август с удовольствием брал и сборники стихов – они попадались еще реже, чем «Телегид», – и читал их по вечерам.

Кирстен же искала журналы о знаменитостях, ведь однажды, когда ей было шестнадцать, она пролистнула страницы журнала, лежавшего на пыльном столике, и наткнулась на свое прошлое:

«Счастливое воссоединение: Артур Линдер встречает своего сына Тайлера в международном аэропорту Лос-Анджелеса.

Заросший Артур приветствует семилетнего Тайлера, который живет в Иерусалиме с матерью, моделью и актрисой Элизабет Колтон».

И фото: Артур, в мятой одежде и кепке, с трехдневной щетиной, держит на руках сына. Мальчик сияет, глядя на лицо отца, а сам Артур улыбается в камеру.

Через год случится вспышка грузинского гриппа.

«Я его знала! – пораженно выдохнула Кирстен. – Он подарил мне комиксы, я тебе их показывала!» Август кивнул и попросил посмотреть их еще раз.

Кирстен многого не могла вспомнить о мире до катастрофы – свой домашний адрес, лицо матери, телепрограммы, о которых без остановки болтал Август, – зато помнила Артура Линдера. И после первой находки она стала просматривать все попадающиеся на глаза журналы в поисках Артура. Собранная по крупицам информация хранилась в рюкзаке в специальной папке на застежке. Снимок, где задумчивый Артур один на пляже. Снимок, где он с первой женой, Мирандой, и, позже, уже со второй, Элизабет, тощей блондинкой, что никогда не улыбалась на фото. И еще с их сыном, который был примерно одного возраста с Кирстен. И с третьей женой, очень похожей на предыдущую.

«Да ты как археолог», – сказала Чарли, когда Кирстен похвасталась добычей. В детстве Чарли сама мечтала стать археологом. Она играла на виолончели и была близкой подругой Кирстен.

Ни один из экспонатов коллекции не походил на Артура Линдера, каким его помнила Кирстен, но что вообще сохранилось в ее памяти? Мимолетная доброта, седые волосы, человек, который однажды сунул ей в руки две книги комиксов – «У меня есть для тебя подарок»… А после этого самое ясное воспоминание из жизни до катастрофы – сцена, мужчина в костюме что-то говорит, а за ним на спине лежит Артур, над которым склонились врачи «Скорой помощи»; голоса и плач, группы людей, почему-то падающий снег, хотя они не на улице, лучи софитов.

Артур подарил две книги из серии не известной никому из «Симфонии» под названием «Доктор Одиннадцать». Том первый, выпуск первый – «Станция Одиннадцать». Том первый, выпуск второй – «Погоня». К двадцатому году Кирстен запомнила их наизусть.

Доктор Одиннадцать – физик и живет на космической станции, но она настолько усовершенствована, что напоминает маленькую планету. Там есть глубокие синие моря и скалистые острова, связанные мостами, оранжево-багровые небеса с двумя лунами над горизонтом. Контрафаготист, который до катастрофы работал в типографии, рассказал Кирстен, что напечатать эти две книги стоило больших денег, ведь там дорогая бумага и яркие иллюстрации, то есть это были даже не просто комиксы, как при серийном производстве, а чей-то амбициозный проект. Но чей? В книгах нет биографической информации, а вместо имени автора стоят лишь инициалы – «М. К.». На форзаце первого выпуска кто-то написал карандашом «Экземпляр 2 из 10». На форзаце второго – «Экземпляр 3 из 10». Может, в мире существует всего десять экземпляров каждой из книг?

Кирстен как могла берегла их, но сейчас страницы уже загнуты, обтрепаны по краям. Первая книга открывается картинкой. Доктор Одиннадцать стоит в сумерках на темном утесе, нависающем над морем цвета индиго. Между островами снуют маленькие лодочки, на горизонте вращаются ветряные установки. Доктор держит в руке фетровую шляпу. К его ногам жмется небольшое белое животное. Несколько старших участников «Симфонии» подтвердили, что это собака, однако Кирстен таких собак не видела. Животное зовут Лули. Оно похоже на смесь лисы и облака. Под картинкой – строка текста: «Я стоял, глядя на свой разрушенный дом, и пытался забыть счастье жить на Земле».

Во второй половине дня труппа прибыла в Сент-Дебору: заправка и несколько однотипных ресторанчиков вдоль дороги, мотель и торговый центр «Волмарт». Здесь пролегала юго-западная граница территории «Симфонии». Насколько все знали, за ней ничего больше не было.

Два года назад они оставили в этом городе шестого гитариста и Чарли, беременную от него. Их устроили в бывшем ресторанчике «Вендис», чтобы Чарли не пришлось рожать в дороге. Теперь на северной окраине города «Симфонию» вдруг встретил сторожевой пост – под радужным пляжным зонтом сидел пятнадцатилетний мальчишка.

– А я вас помню, – сказал он. – Можете разбить лагерь в «Волмарте».

«Симфония» намеренно медленно продвигалась по Сент-Деборе; первый трубач исполнял соло из концерта Вивальди, но музыка почему-то никого не привлекала. В Траверс-Сити за ними по улице шла целая толпа, которая разрослась до ста человек. Здесь же лишь четверо-пятеро человек выглянули из-за дверей или угла дома, хмурые, насупленные.

«Волмарт» располагался у южной окраины; над парковкой подрагивал раскаленный от жары воздух. Труппа остановила повозки у сломанных дверей, и артисты принялись привычно ухаживать за лошадьми и попутно спорить, какую пьесу сегодня исполнить или же вообще устроить музыкальный вечер. Ни Чарли, ни гитарист так и не появились.

– Может, они сейчас где-то работают, – предположил Август.

Кирстен казалось, что город слишком пуст. Вдалеке возникали миражи – призрачные омуты на дороге. Человек, толкающий тачку, будто шагал по воде. Между домами шла женщина с охапкой стираного белья. И больше никого.

– Я бы предложил «Лира», – сказал Саид, актер, – но не знаю, стоит ли погружать этот город в еще большую тоску.

– В кои-то веки я с тобой согласна, – отозвалась Кирстен.

Другие актеры продолжали спорить. «Король Лир», ведь они репетируют уже неделю – Август занервничал – или «Гамлет», потому что его не исполняли уже месяц?

– «Сон в летнюю ночь», – объявил Гил, разрешая тупиковую ситуацию. – Думаю, самое время для фей.

– Что, вся наша компания в сборе?

– Ты лучше выкликай каждого порознь соответственно списку.

Джексон играл Мотка уже с десяток лет и единственный сегодня справлялся без сценария. Даже Кирстен пришлось дважды взглянуть на текст – с тех пор как она исполняла роль Титании, прошли недели.

– Здесь как-то тихо, правда? – произнес Дитер, стоявший рядом с Кирстен.

– Даже страшновато. Помнишь, как мы в прошлый раз здесь были? За нами через весь город шли десять или пятнадцать детей, потом они смотрели репетицию.

– Твой выход, – подсказал Дитер.

– Я же ничего не путаю? – Кирстен вот-вот было пора на «сцену». – Они все вокруг нас толпились.

Дитер нахмурился, бросив взгляд на пустую дорогу.

– …но отойдем! – произнесла Александра в роли Пака. – Смотри: вот Оберон.

– А там – царица, – отозвалась Лин, фея. – Как некстати он!

– К добру ли эта встреча при луне, надменная Титания?

Саид держался с царственностью, в которую Кирстен когда-то влюбилась с первого взгляда. Даже здесь, на парковке, в этом пекле, с влажными пятнами на футболке и в драных на коленях джинсах, его все равно можно было с уверенностью назвать королем.

– Что это? Ревнивый Оберон? – уверенно шагнула вперед Кирстен.

Они с Саидом встречались два года, пока четыре месяца назад Кирстен не переспала со странствующим торговцем – наверное, от скуки. Сейчас они вместе играли в «Сне в летнюю ночь», и Кирстен не могла смотреть Саиду в глаза.

– Умчимся, феи! Мне вид его и ложе ненавистны.

Донеслись смешки. Саид ухмыльнулся.

– Господи, – расслышала Кирстен бормотание Дитера, – ну вот обязательно, что ли?..

– Стой, дерзкая, – произнес Саид, растягивая слова. – Иль я тебе не муж?

«Дорожная симфония» столкнулась с той же проблемой, от которой повсеместно страдали любые сборища людей еще до катастрофы и, без всяких сомнений, даже в доисторические времена. Взять, например, третьего виолончелиста: он уже несколько месяцев пытался взять Дитера измором, ведь тот имел неосторожность заметить, как рискованно играть на инструменте в опасной местности – при хорошей погоде звуки разносились на милю. Дитер в свою очередь затаил немалую обиду на вторую валторнистку, которая однажды что-то сказала о его игре. Обида не осталась незамеченной – валторнистка считала, что Дитер ведет себя мелочно. Однако в рейтинге тех, кто не нравился ей самой, Дитер находился куда ниже седьмого гитариста. В труппе на самом деле не было семи гитар, но у гитаристов возникла традиция не менять свои номера, когда их коллеги умирали или уходили из оркестра, так что сейчас в активе «Симфонии» числились четвертый, седьмой и восьмой. Местонахождение шестого оставалось под вопросом.

Репетиция «Сна в летнюю ночь» на парковке подошла к концу, и теперь участники растягивали фон для пьесы между повозками – «Симфония» пробыла в Сент-Деборе уже много часов, почему шестой так и не появился? В общем, возвращаясь к теме седьмого гитариста: он видел настолько плохо, что не мог выполнять большую часть ежедневной работы, связанную с починкой, охотой и так далее, но это было бы терпимо, найди он другой способ помогать, чего он не сделал. Вторая валторнистка считала его балластом. Седьмой гитарист, нервный и боязливый из-за почти полной слепоты, когда-то мог видеть относительно хорошо при помощи очков с толстенными линзами, однако потерял их шесть лет назад и с тех пор жил среди сливающегося в один зависящий от времени года цвет пейзажа: летом в основном зеленого, зимой – серого и белого. В поле его зрения вдруг появлялись расплывчатые фигуры, которые исчезали быстрее, чем он успевал понять, кто перед ним. Он не мог понять, что вызывает головную боль – попытки напрячься и хоть что-то увидеть или тревога от невозможности увидеть, кто к нему приближается. И ситуацию никак не улучшала первая флейта – она постоянно громко вздыхала, когда ему приходилось прерывать репетицию, чтобы переспросить ноты.

Однако первую флейту куда больше раздражала вторая скрипка. Август вечно пропускал репетиции, взламывая очередной дом вместе с Кирстен и до недавнего времени с Чарли. Словно он считал «Симфонию» сборищем мусорщиков, которые попутно исполняют музыку.

«Если ему ближе мусорщики, – заявила флейтистка четвертому гитаристу, – то почему к ним не присоединяется, м?»

«Ты же знаешь скрипачей», – ответил тот.

Август же злился на третью скрипку, которая любила отпускать оскорбительные комментарии о нем и Кирстен, хотя они были всего лишь близкими друзьями и даже заключили тайное соглашение по этому поводу – друзья навсегда и ничего больше, – когда однажды выпивали с местными за разрушенной автобусной станцией на южной оконечности озера Гурон. А третья скрипка презирала первую из-за давнего спора о том, кто израсходовал последнюю баночку канифоли. Первая скрипка прохладно относилась к Саиду, ведь тот отверг ее заигрывания в пользу Кирстен, которая изо всех сил старалась не обращать внимания на привычку альтистки время от времени вставлять в речь французские словечки, как будто хоть кто-то еще во всей чертовой «Симфонии» знал этот язык. Альтистка тайком ненавидела еще кого-то, и так далее. И вся эта подборка мелких ревностей, неврозов, нераспознанных случаев посттравматического синдрома и кипящих обид жила, путешествовала и репетировала вместе триста шестьдесят пять дней в году. Да – благодаря дружбе, музыке и Шекспиру, мгновениям необыкновенной красоты и радости, когда становилось неважно, кто использовал последнюю канифоль или кто с кем переспал. Хотя кто-то – наверное, Саид – написал ручкой внутри повозки фразу «Сартр: ад – это другие». Рядом с последним словом еще кто-то приписал: «флейтисты».

Иногда люди покидали «Симфонию», но те, кто оставался, понимали нечто, о чем редко заговаривали вслух. Цивилизация сохранилась лишь в эдаком архипелаге из небольших городков. Их жители отбивались от диких животных, хоронили соседей, жили, умирали, страдали бок о бок в те кровавые годы, что последовали после катастрофы. Люди выживали, когда смерть казалась неминуемой, и держались вместе, пока не наступило затишье. В таких местах незнакомцев не очень-то жаловали.

«В маленьких городках было непросто и тогда», – однажды сказал Август в три часа ночи холодной весной около Нью-Феникса. Это был единственный раз, когда Кирстен с кем-то говорила на такую тему. Ей было пятнадцать (Августу соответственно восемнадцать), и она пропутешествовала с «Симфонией» всего год. В то время Кирстен почти не могла спать по ночам, поэтому часто сидела с дозорными. Август помнил жизнь до пандемии как бесконечную череду детей, которые окидывали его взглядом и выдавали что-то вроде «А ты не местный, да?» с разными акцентами. Подобные встречи перемежались постоянными переездами. Если в смехотворно простом мире, где еда лежала на полках супермаркетов, вода текла из кранов, а для путешествия достаточно было занять место в машине и ехать, оказывалось сложно прижиться в новом месте, сейчас это стало в десятки раз труднее. Ад составляли флейтисты или те, кто использовал последнюю канифоль, или те, кто пропускал большую часть репетиций. Однако правда заключалась в том, что труппа была их единственным домом.

После прогона «Сна в летнюю ночь» Кирстен стояла у повозок и с силой прижимала ладони ко лбу, стараясь отогнать головную боль.

– Ты в порядке? – спросил Август.

– Ад – это другие актеры, – сказала Кирстен. – И бывшие парни.

– Общайся с музыкантами. Думаю, мы зачастую более вменяемы.

– Хочу прогуляться, поискать Чарли.

– Я пошел бы с тобой, но сегодня отвечаю за обед.

– Ничего, сама схожу.

Город охватило вечернее оцепенение; солнце садилось за горизонт, а тени на дороге становились длиннее. Асфальт здесь, как и везде, постепенно исчезал, испещренный глубокими трещинами и рытвинами, сквозь которые пробивались сорняки. На краю тротуара, вдоль овощных грядок, росли полевые цветы, щекотавшие лепестками вытянутую руку идущей вперед Кирстен. Она миновала «Мотор-Лодж», где жили старейшие семьи города. Постиранное белье хлопало на ветру, двери в комнаты мотеля были открыты, а между помидорными грядками играл мальчишка с машинкой в руках.

Кирстен радовалась, что она наконец одна, вдали от шумной «Симфонии». Можно было смотреть на вывеску «Макдоналдс» и робко мечтать; если видеть только небо и вывеску, казалась, что вокруг по-прежнему старый мир и Кирстен сейчас заглянет туда, чтобы перекусить бургером. В прошлый раз, когда она была в этом городе, в «Айхопе» жили три-четыре семьи, однако сейчас ресторанчик был заколочен, а поперек двери красовалась прибитая доска с нарисованным серебристой краской знаком – что-то вроде строчной «t» с еще одной черточкой ниже. Два года назад за Кирстен таскалась целая ватага ребятишек, а теперь она заметила только двоих – мальчика с игрушечной машинкой и девочку лет одиннадцати, которая наблюдала из-за двери дома. У заправки, окна которой закрывали куски простыней в цветочек, дежурил мужчина в зеркальных солнечных очках и с ружьем. Закрыв глаза, на шезлонге у бензоколонки лежала молодая женщина на позднем сроке беременности. Вооруженный человек посреди города заставлял задуматься, что здесь небезопасно – может, они недавно подверглись налету? – хотя вряд ли ситуация настолько плоха, раз беременная женщина спокойно загорает. Бессмыслица. В «Макдоналдсе» жили еще две семьи, куда они делись? Поперек его дверей была тоже прибита доска с таким же странным символом.

«Вендис» представлял собой низкое квадратное здание, которое кто-то словно слепил из набора разных элементов во времена, когда архитектурные принципы мало волновали строителей. А вот двери у ресторанчика были красивые – деревянные и массивные; кто-то даже вырезал ряд цветов вдоль резной ручки. Кирстен обвела пальцами их лепестки и только потом постучала.

Сколько раз за два года путешествий без подруги она представляла себе этот миг? Как постучит в дверь, украшенную цветами, как Чарли откроет с ребенком на руках, как шестой гитарист будет улыбаться за ее спиной, слезы и смех!.. «Я так по тебе скучала».

Ей открыла незнакомка.

– Добрый день, – поздоровалась Кирстен. – Я ищу Чарли.

– Простите, кого? – произнесла женщина без особой враждебности, но с непониманием на лице.

На вид женщина была одного возраста с Кирстен или, может, немного младше, очень бледной и тощей. Под глазами темнели круги.

– Чарли. Шарлотта Гаррисон. Она поселилась здесь примерно два года назад.

– Здесь, в «Вендис»?

– Да. – Ох, Чарли, где же ты?.. – Она моя подруга, виолончелистка. Осталась здесь с мужем, шес… то есть с Джереми. Она была беременна.

– Я здесь только год. Наверное, кто-нибудь их знает. Зайдете?

Кирстен шагнула в душный коридор. Он вел в общую комнату в дальнем конце здания, где раньше располагалась ресторанная кухня. Сквозь открытую заднюю дверь виднелось кукурузное поле – дюжина ярдов зеленых стеблей, после которых начиналась стена леса. В кресле у двери вязала пожилая женщина, местная акушерка.

– Мария? – позвала Кирстен.

Свет из двери так падал на Марию, что было невозможно разглядеть выражение ее лица.

– Ты из «Симфонии», – произнесла она. – Я тебя помню.

– Я ищу Чарли и Джереми.

– Мне жаль, они покинули город.

– Покинули? Почему? Куда они ушли?

Акушерка глянула на женщину, впустившую Кирстен в дом. Та опустила глаза. Обе молчали.

– Давно они отбыли?

– Чуть больше года назад.

– Она родила?

– Девочку, Аннабель. Здоровенькую.

– И больше вы мне ничего не скажете?

В голове Кирстен возникла приятная картина, как она держит нож у горла акушерки.

– Алисса, – обратилась Мария ко второй женщине, – милая, ты так бледна. Может, приляжешь?

Алисса скрылась за занавешенной дверью. Акушерка быстро встала.

– Твоя подруга отвергла знаки внимания пророка, – прошептала она на ухо Кирстен. – Им пришлось покинуть город. Хватит задавать вопросы, вели своим людям как можно скорее уезжать.

Затем акушерка вернулась к вязанию.

– Спасибо, что заглянула, – произнесла она громко, чтобы было слышно в соседней комнате. – «Симфония» сегодня выступает?

– Будет «Сон в летнюю ночь». В сопровождении оркестра.