Исповедь военного переводчика. Книга 1. Возвращение на Восток
А еще Виктор запомнился Олегу по лагерному сбору. Однажды во время утреннего марш-броска, маршрут которого проходил по заросшему травой участку местности вдоль забора, за которым виднелся колхозный яблоневый сад, нашему переводчику пришла на ум лукавая идея сократить дистанцию. Этому было логическое объяснение: тропинка уходила резко на подъем и дышать становилось труднее. Бегущие в утреннем предрассветном тумане растянулись, и рядом не было ни души.
Не особо раздумывая, молодой человек легко перемахнул через забор и оказался в саду. Первое, что он увидел там, была картина маслом: охваченный лучами утренней зари Витя Устюменко, стройный как античный бог, лакомился запретными плодами, пробуя их с разных деревьев. Увидев однокашника, он невинно улыбнулся. Когда Олег приблизился к своему будущему другу, то увидел и почему-то запомнил на всю жизнь, как трепетало в груди у парня от недавнего бега его молодое сердце.
* * *В категорию прибывших из войск входили не только те, кто по-настоящему хотел учиться в институте, но и те, кто лишь решил «прокатиться», то есть уехать из своих частей хотя бы на время. Солдат спит – служба идет!
Все новобранцы кучковались: старослужащие со старослужащими, салаги (вчерашние школьники) с салагами. Однако дедовщины, в ее негативном смысле, все же не было. Преобладали воинские традиции. Да и самоуважение служивших, основанное на любви народа к армии, было еще живо.
Пошел учебный процесс. В нем вчерашние школьники чувствовали себя значительно сильнее старослужащих. И те потянулись к своим новым молодым друзьям. Произошла ломка стереотипов, и разнородная масса, постепенно освобождаясь от «попутчиков», стала медленно, но верно превращаться в дружный воинский коллектив. Его формирование завершилось к третьему-четвертому курсам, то есть после первых командировок, в которых ребята, хлебнув лиха, накрепко притерлись друг к другу.
Олег быстро освоился в кругу новых знакомых, и уже на первом курсе у него были в друзьях и вчерашняя молодежь, и старослужащие: Серёжа Колесов, Миша Абрамов, Игорь Сахаров, Валера Ярош, Валера Коновалов, Володя Княжев, Серёжа Печуров, Саша Серков, Витя Устюменко, Андрей Чекулаев, поменявший в последующем свою фамилию на Васильков по каким-то семейным причинам, и многие другие ребята, которых он считал друзьями тогда и продолжает считать теперь. Жаль только, что все они смертны!
Салаги принимали присягу в революционный праздник 7 Ноября. Их построили на плацу, выдали автоматы и стали вызывать из строя по трое. Путая левое с правым, волнуясь и неумело отдавая честь начальнику, они звонкими прерывающимися голосами читали текст воинской клятвы. Действо происходило в присутствии многочисленных родителей и родственников, допущенных по столь торжественному случаю на территорию института. Многие отцы, будучи военными, были одеты в парадные мундиры с боевыми орденами и медалями. Здесь находились старшие офицеры, генералы и даже маршалы, в окружении которых гордо стоял начальник института генерал-полковник А. М. Андреев, сияя многочисленными наградами, как своей Родины, так и тех стран, в освобождении которых он принял самое активное участие. Было видно, что многих из присутствующих военачальников Андрей Матвеевич знает лично еще со времен войны.
После принятия присяги всю молодежь отпустили в город в увольнение до 23 часов вечера.
Вышел за ворота института и Олег. Он сел в трамвай, доехал до метро «Бауманская» и спустился вниз по эскалатору, забитому до отказа его будущими однокашниками – москвичами, путешествовавшими с папами, мамами, друзьями и подругами.
После двухчасового бесцельного болтания по городу наш друг вернулся в институт, сдал пропуск дежурному офицеру и направился в казарму.
Помещение было безлюдным. Только «на тумбочке» маялся дневальный, расхристанный до пупа, да в умывальнике щипали гитару два его однокашника: Валера Ярош и Саша Жестков. Оба они были одеты в военное галифе, сапоги и «вшивники»[3], и оба не пошли в увольнение.
– «Москва златоглавая, звон колоколов», – выводил на гитаре Ярош.
– Играешь на гитаре? – спросил у Олега Жестков.
– Да, немного.
Оба друга одобрительно кивнули, жестом приглашая его присоединяться.
Игра на гитаре и любовь к мелодиям шестидесятых сплотили друзей. Они потянулись друг к другу, на ходу сообщая все, чем живут и дышат.
– Давай вместе встретим Новый год, – предложил Олегу Валера Ярош. – Когда отпустят в увольнение, пойдем на праздник к моим друзьям.
Олег, для которого Москва оставалась чужим городом, конечно же согласился.
* * *Переодевшись в гражданское, парни с гитарой наперевес шли по улочкам Нового Арбата. С неба падал крупными хлопьями густой предновогодний снег. Было тепло и тихо. Ни малейшего дуновения ветерка. Они шагнули в гулкий подъезд трехэтажного здания, расположенного в хитросплетениях района, и поднялись на второй этаж.
Дверь квартиры оказалась распахнутой настежь. Здесь по многочисленным комнатам шныряла незнакомая Валере и уж тем более Олегу молодежь. В гостиной был накрыт стол с едой и спиртными напитками, который время от времени посещали, затем исчезая в недрах огромного жилища, его обитатели.
Народ вел себя непринужденно, копируя, как решили для себя друзья, модное в то время поведение хиппи.
Своих друзей Валера искать не стал, «Пусть себе хиппуют!»
Парни присели к столу и расчехлили гитару. Так и просидели, исполняя авторские песни и любимые мелодии, никем не потревоженные до самого утра.
Простились у метро «Смоленская» уже где-то около семи утра. Валера решил заехать домой, а Олег потянулся к институту. До конца увольнения еще оставалось несколько часов, но в притихшем от праздничной маяты городе нечего было делать.
* * *За новобранцев взялись всерьез, чтобы служба не казалась медом. Особенно нажимали на обучение иностранным языкам, но и кафедры военных дисциплин не отставали. А как же – ведь готовили не просто толмачей, а военных переводчиков!
Среди преподавателей военных кафедр были несомненные звезды. Здесь царствовали такие люди, как полковник Жаров, преподаватель тактики, родной брат народного артиста, высокий черноволосый красавец – гроза всех женщин института; полковник Бардадым, преподаватель боевой техники и боеприпасов, уютный и невозмутимый дядька, с невероятным украинским «ч» волшебно произносивший «зачет» и «очко головодонного взрывателя», объясняя, из чего состоит снаряд, и многие другие офицеры, прошедшие в свое время «огни и воды» и заслужившие спокойную жизнь преподавателя неосновной кафедры военного вуза. По сути, эти люди забавлялись, наслаждаясь долгожданным покоем, хорошо понимая, что будущий переводчик должен, прежде всего, ухватить терминологию.
– Жабыко, что вы все улыбаетесь? – спросил одного из слушателей полковник Кокин, преподаватель модной в те времена военной дисциплины – ОМП (оружие массового поражения).
– И вовсе я не улыбаюсь! – обиделся вертлявый молодой человек, получивший впоследствии за свою непоседливость прозвище Забота.
– А почему тогда у вас рот не закрывается?
– Ну, почему это не закрывается?! – обижался Жабыко. Справедливости ради нужно сказать честно, что у Володи и впрямь было не все в порядке с прикусом.
– Ну, тогда, может быть, задачу решите? – не унимался преподаватель. – Представьте себе, что по вашему соседу (полковник имел в виду соседнее подразделение) противник нанес наземный ядерный удар сверхмалой мощности. Ветер дует с востока со скоростью пять метров в час. Ваши действия?
– Превращаюсь в радиоактивное облако и продолжаю уничтожать противника! – враз нашелся проказник.
Глава 3
Шарм, 2006 г
– Доброе утро, – приветствовала по-английски вошедшую в ресторан пару менеджер зала, молодая, симпатичная египтянка Хасанат.
– Ва алейкум ас-салям![4]
– Вы говорите по-арабски? – уже на родном диалекте спросила Олега девушка.
– Ну да.
– А откуда вы приехали?
– Из России, – сказал мужчина, направляясь к шведскому столу.
– Что вы там делаете? – не унималась молодая египтянка.
– Живу, – ответил Олег, наполняя тарелку.
– Но ведь там холодно! – изумилась Хасанат.
– О чем вы говорили?
Алла уже успела положить себе еды и заняла место у столика, выходящего окном на зеленую веранду ресторана. Олег передал ей содержание диалога, затем осмотрелся, наблюдая за местной публикой.
Отдыхающих из России было много. Но россияне между собой почти не общались. Это он заметил уже давно, перемещаясь по миру в качестве туриста. Из-за этого по залу раздавалась в основном английская и немецкая речь.
Англичане и немцы за рубежом всегда сбивались в шумные компании. Вместе сидели допоздна в барах, танцевали и пели свои песни. Возвращались всегда под утро, весело галдя и ничуть не считаясь с тем, что кто-то в гостинице может уже отдыхать.
Наиболее шумными всегда были немцы. Как правило, очень сдержанные у себя на родине, они просто отрывались по полной за рубежом. Им было абсолютно все равно, где они находятся: в Испании, Египте или на Кипре.
И только русские всегда сторонились друг друга. Олег не мог понять, отчего это так. Ведь и немцы, и наши – в равных условиях. Все за рубежом, а не дома. Так что же искорежилось в нашем сознании, если мы избегаем друг друга?
– У тебя все хорошо? – с тревогой в голосе спросила жена.
– Ну да. Просто задумался.
Но мысли не давали покоя. И все же… почему мы стесняемся своего языка? Зачем нам знать все эти иностранные: английский, арабский и прочие? Ведь англичане же говорят по-английски, то есть на своем родном языке. Также и немцы. Никто из них не снисходит до изучения иностранного языка, никто не напрягается. Это им не нужно. Все учат их языки, чтобы общаться с ними.
Почему в отеле с нами не говорят по-русски те, кто нас обслуживает? Разве это не их обязанность? Русских ничуть не меньше, чем других иностранцев за рубежом. Наши туристы занимают одно из первых мест по количеству практически на всех курортах мира. Денег за рубежом русские тратят намного больше, чем, например, англичане, которые никогда и нигде не переплатят. Но любят их, а не нас!
Ему вдруг вспомнилась поездка в Финляндию летом 1999 года.
В России стояла жуткая жара, и, убегая от нее, семья в полном составе: родители, а с ними взрослый 24-летний сын – задумала укатить куда-нибудь, где прохладнее.
Решили снять дачу у воды на востоке Финляндии. Но, приехав туда, поняли, что и здесь тоже жарко. Однако отдыхать – не работать! Спустя несколько часов вся семья блаженно купалась в финских озерах.
Хозяин, у которого они остановились, богатенький Буратино, не говорил ни на каком языке, кроме финского: объяснялись, как с туземцем, на пальцах.
Как выяснилось позже, при посещении соседних городков, никто, за редким исключением, ни на каких иностранных языках не говорит. И это не где-нибудь, а на востоке благополучной Финляндии, непосредственно примыкающей к территории России!
Все инструкции к товарам и даже к лекарственным препаратам (пришлось посетить аптеки из-за болезни сына) были исключительно на финском языке.
Позже выяснилось, что сын хозяина, парень лет тридцати, инженер-строитель, работает в Москве, знает русский не просто хорошо, а даже очень хорошо.
Ну прямо как в известной песне: «…только в клетке говорят попугаи, а в лесу они язык забывают».
– Пойдем скорее на море, а то еще немного – и будет очень жарко, – вывела из невеселых размышлений жена.
Глава 4
Москва. Военный институт, ноябрь 1968 г
– Вот эти самые худшие, – сказал преподаватель арабского языка начальнику курса майору Яшину, указывая на пятерых слушателей, виновато понуривших головы. – Надо подумать, стоит ли им продолжать учебу.
Преподаватель, щеголевато одетый мужчина средних лет, был из гражданских. Он появился в институте на волне вспыхнувшего на Востоке противостояния. После окончания вуза мужчина, скорее всего, не работал с языком. Об этом говорила неуверенность в знаниях, которую он демонстрировал. Нередко, приходя на занятия в группу, он просил поднять материал, который давал накануне, и что-либо в нем поправить.
– Ладно, Володь, оставь нас, нам надо поговорить, – повернулся Яшин к преподавателю, и тот послушно вышел из кабинета.
Майор Яшин Михаил Николаевич, калмык по национальности, в коротковатых армейских брюках с неизменно наведенными на них стрелками, смешно и неподражаемо произносил слова, особенно их окончания. Добрый и сердечный человек, всегда был готов понять любого, но задача есть задача. Ее надо выполнять!
– Ну, вы что, не можете какую-то элементарщину выучить? Подумаешь, арабский язык: «газани бабани»[5], – смешно выговорил он, демонстрируя свои познания в языке. – Я вон все уставы наизусть знаю! И ничего, – важно заключил майор.
Слушатели незаметно переглянулись.
– Я вам поулыбаюсь! А тебе, – он обратился к Олегу по фамилии, – и вообще стыдно. На пятерку сдал английский при поступлении, а сейчас что? Эти-то хоть из армии пришли. Забыли там все на хрен, а ты что? Идите, и чтобы больше этого не был! – проснулся в майоре калмык.
* * *Преподавателей в Военный институт набирали, что называется, из народного хозяйства. Долгое время советская арабистика была в загоне. Никому со времен Великой Отечественной войны эти специалисты были не нужны. И люди ушли кто куда. Одни встали к станку, другие уехали в сельскую местность.
Но наступил 1967 год – война на Ближнем Востоке. И об арабистах вспомнили. Их стали собирать по крупицам. Многие из теперешних преподавателей ВИИЯ были гражданскими людьми и сами капитально подзабыли арабский язык. Но были и такие, кто все годы войны, до нее и после служили в спецслужбах и выполняли различные тонкие задачи в разных частях света, подчас имея гражданство других государств.
Эти люди, без всякого преувеличения, были гордостью не только Вооруженных сил и спецслужб, но и всего Советского Союза. Под их кураторством в Военном институте в короткие сроки была сформирована прекрасная когорта преподавателей – лучших не только в Москве, но и в СССР, способных готовить высококвалифицированных переводчиков для нужд армии и флота, а также для спецслужб.
* * *Выйдя из кабинета начальника курса, Олег задумался о том, что, наверное, трудно или даже совсем невозможно объяснить человеку, далекому от языка, что он поступил в институт для того, чтобы учить английский, а не вообще какой-нибудь иностранный язык. Да и что это такое – каракули какие-то! (Речь шла об арабской вязи. Он видел нечто похожее на бутылках с минеральной водой. А теперь от него требуют это учить! Ну просто дурдом!)
В коридоре он увидел сидящих поодиночке жопников (на сленге слушателей ВИИЯ «жопник» – это зубрила), которым было все равно, что «жопить», и ему стало тоскливо.
На самоподготовке жопники разбивались по парам и пытались учиться, контролируя друг друга. На практике эти старания были малоэффективными.
– Бэээбун![6] – неуверенно с тоской в голосе тянул бравый в повседневной жизни кадет Виктор Гукайченко, носивший за солидный размер шеи кличку Дядя.
– Почему это «бэээбун»?! – злился на непонятливого суворовца преподаватель арабского языка Константинов, мужчина маленького роста, щуплый, злющий и прокуренный, прозванный за свою невзрачную внешность Тараканом, один из немногих вольнонаемных преподавателей военного вуза. – Не «бээбун!», а «баабун!» – нервно тарабанил он желтыми от никотина пальцами по столу.
Недоуменно похлопав мохнатыми ресницами и слегка помедлив, Гукайченко вновь открывал рот:
– Бэээбун!
– Тьфу ты! – вскакивал со стула Таракан и начинал носиться по классу из стороны в сторону. Поистратив свои нервные клетки где-то «в другой жизни», Константинов был близок к тому, чтобы запустить мелом в «тупого двоечника». Что иногда и делал.
* * *Впоследствии Олег все-таки взялся и выучил арабский язык, потому что занятие языком, пусть хоть и таким, покажется ему единственным развлечением в условиях малокомфортного военного быта. Все остальное время было посвящено строевой муштре, бесконечным нарядам на кухню и тумбочку дневальным, болтанию на перекладине, ну и конечно, бегу в сапогах и всенепременно с голым торсом, хоть летом, хоть зимой.
Много позже он неоднократно в своих размышлениях зрелого человека оценит преимущества военной школы выживания и подготовки. Да, только так, по принципу «не умеешь – научим, не хочешь – заставим», и можно было выполнить труднейшую на тот период времени задачу – дать основы языковых знаний и навыков, да еще и в рекордные сроки – всего за два года! – тем, кого немедленно нужно было использовать по назначению.
Некоторые не выдерживали напряжения. И естественный отбор пошел. А наш парень – уперся: успешно сдав сначала зимнюю, а потом и летнюю сессии, он перешел на второй курс, твердо выйдя на хорошие и отличные оценки.
На 2-м курсе всех арабистов (была еще пара групп слушателей, изучавших китайский и персидский языки) стали рассортировывать по мини-группам: на «продвинутых» и «задвинутых» в учебе. «Продвинутых» планировалось использовать за рубежом, а «задвинутых» – только на территории СССР для подготовки и переподготовки иностранцев в многочисленных учебных центрах, разбросанных по всем бывшим союзным республикам. Но, как показало время, и те и другие оказались в конце концов за границей. Слишком велик был спрос на военных переводчиков, и слишком мало предложение! Кроме того, были и потери.
Справедливости ради нужно сказать, что арабский язык в СССР изучали не только в ВИНЯ. Специалистов готовили и в других вузах необъятной страны. Их также пытались использовать как военных переводчиков, спешно призывая вчерашних студентов на военную службу и цепляя на них погоны офицеров-двухгодичников.
Но в основной своей массе эти специалисты не соответствовали предъявляемым требованиям военно-экономического сотрудничества, развернувшегося одновременно в десятке арабских государств Ближнего Востока и Африки. Использовать их сразу в работе было практически невозможно. Отчасти это была не их вина, так как в институтах и университетах, где они проходили подготовку, студентам не давали навыков военного перевода и не обучали диалектам арабского языка.
Они пытались говорить на литературном, и арабы в своем большинстве их просто не понимали. К тому же и прочных навыков устной речи у них еще не было. Но самым сложным для бывших гражданских людей, призванных на воинскую службу, было полное незнание военной терминологии. И чтобы хоть как-то завоевать уважение местной стороны, двухгодичники, а это были в основном представители высших школ Азербайджана, Таджикистана и Узбекистана, прибегали к испытанному оружию – позиционировали себя в качестве правоверных мусульман. Этим они не снискали уважение арабов, которые инстинктивно тянулись к тем, кто давал им фору не только в знании военной и боевой техники, но и в самом арабском языке, нередко искренне изумляя «носителей древней культуры». Шли боевые действия, гибли люди, и для арабских стран важнее всего были боевая подготовка и военная наука.
Арабская сторона пыталась использовать в деле и свои местные кадры переводчиков, которые, по соглашению с СССР, проходили подготовку в Одессе. Но, как показала жизнь, арабские переводчики, даже имея хорошие и отличные навыки владения русским языком, все же так и не смогли дотянуться до уровня военного переводчика из ВИИЯ. Местные кадры быстро утомлялись, требовали для себя хороших условий быта, избегали ответственности и уж тем более – личного участия в боевых действиях. К тому же частенько среди этой категории лиц водились предатели.
Глава 5
Сирия, Дамаск, лето 1970 г
Сделав пару кругов над аэродромом, лайнер из России приземлился в Дамасском аэропорту. Из самолета вышла странная группа молодых людей, одетых в одинаковые белые без рукавов поплиновые рубашки и в основном одинаковые же костюмы (склад № 5 Министерства обороны СССР не страдал особым разнообразием). Впрочем, одеты все были весьма прилично, хоть на танцы!
В составе группы из двенадцати вновь прибывших переводчиков находился и наш знакомый.
Сирия встретила жарким воздухом и солнцепеком. Все сразу рассупонились, сняв пиджаки и галстуки.
В здании небольшого аэропорта царила прохлада. Их встречали. Таможню прошли, не вскрывая багажа, лишь предъявили служебные синие паспорта для проштамповки. Нужно сказать, что вся группа путешествовала налегке.
Подогнали автобус, а когда все расселись, встречающий представился:
– Капитан Петров. Сейчас проедем в офис, там получите деньги – и вас распределят на работу кого куда.
Глядя на таджикское лицо Петрова и улавливая едва заметный южный говор встречающего, Олег подумал, что тот вполне мог бы представиться Ивановым или Сидоровым. Впрочем, это ничего не меняло.
Водитель-араб включил радиоприемник на полную мощь, и автобус тронулся под гортанные возгласы и улюлюканье какого-то арабского ансамбля.
За окном потянулся однообразный пейзаж каменистой полупустыни с редкими колючками и перекати-поле. Слева от дороги, на некотором удалении, возвышались пегие холмы.
Картина начала меняться минут через 25–30, когда стали появляться первые кирпичные строения у клочков распаханной рыжей земли, на которой росла какая-то незнакомая, похожая на кукурузу зелень. Это был пригород Дамаска.
Прилетевшие из Москвы переводчики жадно смотрели в окна, так как в гомоне и какофонии гортанных звуков, которые вырывались из радиоприемника, общаться между собой было немыслимо.
Въехав в город, водитель выключил наконец радио и сбавил скорость. Проезжая по узким улочкам, приходилось все время вписываться в повороты и уклоняться от возможных столкновений с другими транспортными средствами, появлявшимися внезапно из ниоткуда.
Нужно сказать, что правил дорожного движения не соблюдал никто. Хаос на дороге водители пытались преодолевать жестами вытянутой руки. Все окна транспортных средств «колониального вида» были распахнуты, и каждый участник дорожного спектакля активно жестикулировал.
Переводчики жадно вслушивались в возгласы и крики, раздававшиеся с улицы, силясь понять их смысл. Честно говоря, понятного было мало.
Но вот автобус вынырнул из бесконечного торгового гарлема и покатил по более широким, разделенным надвое бетонной пешеходной линией улицам центра города. Стали появляться первые отели и площади, на которых с бетонных стаканов важно руководили движением полицейские, одетые во все белое.
Транспортные средства – самые разнообразные. Новых машин почти не было. В основном весь парк состоял из видавших виды мерседесов, пежо и ситроенов, потертых и побитых в бесконечных дорожно-транспортных происшествиях.
Маневрируя, автобус въехал в особую зону тихих улочек, где располагались офисы госучреждений и особняки богатого люда. Здесь было очень зелено и красиво. Территории домов окружали стриженые кусты изумрудной зелени, в воздухе растворились терпкие запахи неведомых цветов. Стали попадаться «цивильные» магазины, кафе и клубы.
– Смотри, клуб «Локомотив», – прочитал надпись на английском языке один из приятелей Олега. – Вряд ли это место отдыха местных железнодорожников, ведь в Сирии железных дорог нет!
И друзья вместе весело рассмеялись.
Автобус с переводчиками въехал на красивую площадь, в центре которой располагалась нарядная яркая клумба. Здесь располагалось несколько роскошных особняков с плоскими крышами и затемненными большими фрамугами.
– Вон в том доме живет сам президент Нуреддин аль-Атаси[7], – ожил капитан Петров. – Отсюда нам еще минут пять в гору.
И, словно повинуясь его словам, автобус развернулся и резко пошел вверх по тихой зеленой улице, сплошь усаженной пальмами. Впереди, по ходу автобуса, показалась высокая гора. По ее пологому склону карабкались многочисленные белые домики, а на самом верху маячила средней величины телевизионная вышка.
– Это гора Эль-Касьюн, – пояснил Петров. – Там заканчивается город.
Вскоре автобус остановился у чугунной ограды большого особняка, и приехавшим было предложено разгружаться.
В офисе на улице Абу-Руммани переводчиков продержали часов пять. Сначала их повели к врачу – человеку в украинской национальной рубашке.
Как потом выяснилось, «хохляцкий доктор», он же капитан Фоменко, мало чего понимавший в медицине, был ярким представителем «военных коновалов». Но и прохвостом он был высшей марки. Зализывал все места у начальников как только мог и являлся незаменимым домашним эскулапом всех основных руководителей аппарата Главного военного советника в Сирии. Достаточно сказать, что врач, ни разу не выезжавший на боевые задания и не покидавший своего удобного кабинета в роскошном особняке в течение всего срока загранкомандировки, уезжал в СССР, увозя с собой орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». При этом никто особенно не скрывал, кому изначально предназначались эти боевые награды…