Микеле. Роман с элементами истории
Ученики, расположившиеся в капелле Бранкаччи, давно приступили к заданию, заданным учителем и усердно копировали каждый свою тему. Только Торриджано, зло отпихнув табуретку ногой, скрестил руки на груди и уставился на мраморную загородку перед входом в капеллу. Ему совсем не понравилось последнее замечание учителя, сделанное при всех. Обиду он не собирался терпеть даже от старого учителя.
Настроение было окончательно испорчено, работать не хотелось, на душе скребли кошки. Наконец, чтобы хоть как-то ослабить внутреннее напряжение и выпустить пар, он беспечным шагом направился к товарищам. Подойдя к сидящему с краю Джулиано Бурджардини, заглянул к нему через плечо.
– Наш тихоня Джулиано выбрал копировать папский престол! Хм, интересно! Ты наверняка сам хотел бы посидеть на нем, да? Давай-давай, старайся, может быть тебя после этого тоже отметит наш покровитель и пригласит облизать маленькую ложку после обеденного десерта.
Как бы нечаянно Торриджано подтолкнул бедром локоть сидящего товарища и испортил тщательно выписываемую им деталь. Быстро отвернувшись, будто ничего не произошло, задира прошел дальше к соседу. Одного взгляда на пустой лист, лежащий на дощечке хватило, чтобы увидеть еще не начатую работу. Удовлетворенно хмыкнув, он отправился дальше. Торриджано подошел к Лоренцо ди Креди, но обижать или критиковать довольно сильного молодого мужчину открыто не решился. Достаточно громко, чтобы каждый смог расслышать его слова, он процедил сквозь зубы:
– Возможно, ты тоже когда-нибудь станешь таким же великолепным, как наш любимый Мазаччо, как знать. Учитель всегда хвалит твои работы.
Все эти телодвижения, замечания и откровенные издевки оставляли после себя неприятный осадок, но пока никто не решался одернуть забияку. Франческо Граначчи, догадывающийся, чем вызвано недовольство Торриджано, решил попробовать остановить надвигающийся скандал. Он снял с колен дощечку с листом, на котором рисовал, прижал к бедру и сказал примирительным тоном:
– Ну что ты ко всем цепляешься? Лучше принимайся за работу. Завтра с утра учитель проверит наши рисунки и будет недоволен тобой. Нельзя специально нарываться на неодобрение учителя. Ты же слышал, он тебе предупредил в последний раз.
– Кто это здесь выступает? А-а-а, Франческо, лучший друг любимчика нашего патрона Лоренцо. Может быть, твой Микеланджело приносит тебе по дружбе объедки со стола Медичи? Они, наверное, очень вкусные, с кусочками мяса, да и вино не такое кислое, как нам подают к обеду и ужину.
– Оставь в покое Франческо, – раздалось из глубины капеллы. Микеланджело оторвался от рисунка и поднял голову. – Если хочешь оскорбить меня, то обращайся напрямую. Зачем впутывать сюда остальных?
– Микеле, успокойся, – привстал с табуретки Граначчи. – Никто не хотел тебя задеть или обидеть.
– Сядь, Микеле, а то от обиды лопнешь, – передразнил Торриджано писклявым голосом и добавил, обращаясь к Буонаротти: – Тебе наверняка живется неплохо в имении нашего покровителя? Скажи, чем особенным обратил ты на себя внимание Лоренцо Великолепного? Может быть, по ночам ты расписываешь цветочками его ночной горшок? А, может быть, ты особо красиво вылизываешь тарелку после еды? Ты ведь рисуешь намного хуже меня, так почему вдруг такая честь?
Пока Торриджано произносил задиристую речь, явно показывающую, как у него чешутся кулаки, Франческо Граначчи с тревогой смотрел в сторону друга.
Тот, сидя на табурете, сделался бледным.
Его руки с такой силой сжимали дощечку для рисования, что костяшки пальцев сравнились по цвету с лицом. С последними словами обидчика Микеланджело стал медленно подниматься с табуретки, явно намереваясь ответить на оскорбление. Франческо, зная наверняка, что более сильный, крепкий и высокий Торриджано может изувечить друга, попытался встать между ними.
– Послушайте, сейчас кто-нибудь зайдет в церковь. Они увидят и услышат вашу ругань, а браниться в Храме Божьем не пристало. Если же о ссоре узнает учитель, не сносить нам всем головы. Успокойся, Торриджано, давайте дальше работать, солнце скоро сядет. Микеле, посмотри, что-то у меня голова на рисунке не получается…
Как Франческо ни старался предотвратить надвигающуюся ссору, самому ему попадать под руку завистливого и озлобленного Торриджано не хотелось. С прижатой под мышкой к боку дощечкой он благоразумно отошел в сторону и встал спиной к стене. Зачинщик ссоры медленно, но верно приближался к объекту ненависти, Микеланджело, и теперь стоял от него совсем рядом.
– Послушай, Торриджано, тебя лично я никогда не оскорблял. И хотя ты меня постоянно задираешь, драться с тобой не собираюсь. Если у тебя сейчас плохое настроение, это не значит, что ты и другим должен его испортить. Но если ты еще раз заденешь меня или нашего Лоренцо Великолепного, щедростью которого мы здесь постигаем великое искусство, то… – Микеланджело замолчал, подыскивая подходящие слова.
– То что? – ехидно спросил Торриджано и сделал еще полшага вперед. – Присядешь от страха? А может быть, побежишь жаловаться?
– Нет, тебя я не боюсь и жаловаться не буду. Лоренцо знает, что я – самый лучший, поэтому и взял меня от прежнего учителя Гирландайо. Запиши себе на лбу, что тебе никогда не сравниться со мной ни в рисунке, ни в ваянии, – невысокий Микеланджело стоял нахохлившимся птенцом и смотрел на противника снизу вверх. Глаза его светились гордостью, за которой скрывалась изрядная доля страха.
– Ах, лучший? Ах, не сравниться?
Торриджано захлебнулся от ненависти. Глаза его сделались огромными, рот перекосился, рука резко поднялась и огромный кулак со всей силой врезался прямо в переносицу Микеланджело.
Раздался неприятный и громкий хруст ломающихся костей.
От прямого злобного удара несчастный подросток отлетел к каменной стене и, ударившись со всего маха о нее затылком, упал без сознания на пол. Ученики, молча наблюдавшие за ссорой, не успели вмешаться и застыли на месте. Удар оказался настолько неожиданным и сильным, что привел всех в оцепенение.
Звук громкого и отчетливого хруста костей, а затем тупой стук головы о стену заполнили зловещим предчувствием беды тишину церкви Санта Мария дель Кармине. Разрывающие сердца звуки отскочили от стен, завернулись в спираль, взлетели и затерялись в высоком куполе капеллы, отзываясь физической болью в ушах каждого. Стоящие испуганной стайкой ученики со страхом смотрели на лежащего на полу товарища и не знали, что же предпринять.
На месте, где минуту назад у Микеланджело был нос, между разорванной в нескольких местах кожей теперь выпячивались наружу острые белые кости. Судорожное месиво, состоящее из разорванных связок, костей, мышц и кожи, пульсировало и изрыгало из себя быстрые ручейки крови. Из приоткрытого рта лежащего без сознания мальчика стекала на пол алая кровь.
«Время любить и время ненавидеть» 6)
Глава 7 Франкфурт на Майне, Германия
Прикованный к кровати Глебов со вчерашнего дня не отрывал взгляда от окна. После ухода соседки короткий солнечный день потух, уступив место сумрачному вечеру осени. Небо нырнуло в плотные серые тучи и распахнуло городу мокрые объятия, равнодушно обсыпая его щедрой водяной пылью. Иногда дождь усиливался и по стеклу начинали сердито стучать крупные капли, недовольные тем, что с другой стороны невидимой прозрачной преграды сухо, тепло и светло.
Время до следующего прихода Кантор Саша провел, размышляя об их последнем разговоре. Прагматичный ум молодого мужчины поразила история об отступлении смертельной болезни. Соседку он знал около полугода и успел убедиться, что она честный и открытый человек. После нескольких встреч на зеленой террасе и откровенных разговоров, оснований ей верить накопилось у него достаточно. С другой стороны, в чудеса молодой мужчина не верил, сказок не читал, фантастические фильмы не смотрел, относительно существования Бога особо не задумывался, поэтому история о странном, на его взгляд, излечении не давала покоя.
Ожившие портреты, написанные приемным отцом и выставленные в Музее Совести, в расчет младший Глебов не брал. Совесть оставалась для него оборотной стороной жизни незнакомых ему людей. Она непонятно каким образом пришла из потустороннего мира, но интереса, кроме делового, до сих пор в Глебове не вызывала.
О проявляющихся силуэтах Совести на портретах знали они с отцом, не считая изображенных на них. С этим знанием он вырос, поэтому считал явление сверхъестественных сил нормальным.
Привычным, как утренняя булочка в завтраку.
Как хорошо начищенные туфли.
Как носовой платок в кармане.
Совесть из потустороннего мира, как зеркало жизни.
То, что с портретов стекали вниз кровавые слезы, рамы корежились и захлебывались от криков боли, протягивали наружу уродливые пальцы, обагренные кровью, не вызывало у Глебова-младшего особого удивления.
Человек, живущий под горой мусора, видит мир неряшливым.
Фокусник в чужих движениях рук видит только конкурента.
Здоровому человеку сложно поверить в болезнь.
Глебов-младший знал о живых портретах и это знание воспринимал, как норму. Иногда, правда, он задавал себе вопрос: а захочет ли он сам иметь портрет, написанный отцом? Ответ приходил после недолгих раздумий: нет. Особых проступков он за собой не помнил, но рисковать без надобности все же не хотел.
«Совесть должна оставаться более интимной тайной, чем секс или рождение ребенка. Акт любви люди сумели сделать прибыльным бизнесом, выпячивая отталкивающие картинки механического секса на экранах и видео. Рождение ребенка давно связано не с тайной, а с раскинутыми ногами и безобразной вагиной, изрыгающей из себя кусок кричащего мяса…
Человек извратил свою великую суть, оголил себя так, что стал даже себе неинтересен.
Совесть – пока единственное, что не выставлено на продажу.
Вот она – действительно загадка.
И каждый волен разгадывать эту загадку в одиночестве».
Время от времени Глебов-младший позволял себе подобные размышления. Они являлись атрибутом его плана для созданной Академии Гениев. Здесь не было ничего личного. Только работа. Только бизнес.
Андреа Кантор пришла, как обещала, после обеда. С ее приходом в стерильную больничную комнату ворвался забытый запах дождя и мокрых деревьев. Она скинула с руки покрытый каплями осенней сырости плащ и повесила на крючок у входа в палату. Новый ярко-желтый кардиган показался Глебову большим солнечным зайчиком, нечаянно прыгнувшим в белую комнату. Он даже мотнул головой, чтобы отогнать отчетливое видение. Кантор быстрым шагом прошла к кровати, наклонилась и легко коснулась щекой щеки лежащего. От приятного запаха свежести Саша на миг прикрыл глаза и задержал дыхание, стараясь подольше оставить его в себе.
– Надеюсь, сегодня твое самочувствие намного лучше, чем вчера, позавчера и неделю назад, – напевно произнесла гостья, одновременно доставая из сумки два пахучих мандарина и мехового хомячка со смешной рожицей.
– Да, мне лучше. Спасибо за подарки, но мне не пять лет и с плюшевыми мишками я давно не играю, – сдержанно сказал мужчина и усмехнулся.
– Вообще-то это не мишка, а говорящий хомячок. Я подумала, что тебе одному тут скучно и время от времени можно немного развлечься разговором.
Андреа Кантор щелкнула рычажком и сказала, обращаясь к игрушке:
– Доброе утро!
– Доброе утро! – тут же ответил зверек смешным голоском и хихикнул.
– Как самочувствие? – Последовал вопрос.
– Как самочувствие? – Вопрос повторился.
– Отлично! – Женщина не успела засмеяться, как раздалось отлично и задорный смех зверька.
Посмотрев на кисловатое выражение лица больного, Кантор отключила батарейку игрушки, поставила на тумбочку и присела рядом с кроватью.
– Саша, расскажи, что тебя гложет? Врачи сообщили что-то новое?
– Ничего они не сообщили, – с этим вопросом на Глебова опять рухнула реальность сегодняшней жизни и больно придавила к кровати. – Как только порезы затянутся, а голова после сотрясения придет в норму, то могу выписываться домой. Только вот ответ на вопрос: что я там буду делать, они не знают.
Из комнаты на балкон кататься и обратно? А что будет с проектом в Германии? С моей работой в России?
Как я покажусь родителям на глаза? А друзья? Неужели им будет нужен друг-калека? Про девушек я молчу. Ни одна не захочет связать свою жизнь со мной.
Жить одиноким волком?
Отец меня точно сочтет за неудачника. Не нужно мне все это, не хочу…
В комнате повисла тревожная тишина. Молодой мужчина чувствовал, что напрягает своими проблемами практически постороннего человека, но остановиться не мог. Ему нужно было выплеснуть наружу злость на аварию, недовольство врачами, не сумевшими помочь, беспокойство по поводу текущих дел. Но самое главное – его терзал огромный, охвативший каждую клеточку тела страх.
Страх жить не так, как раньше.
Страх остаться получеловеком.
Страх потери нормального будущего.
Этот страх отнимал не только сон и аппетит, но и возможность трезво размышлять. Любая разумная мысль, не успев полностью сформироваться, тут же начинала раздуваться и принимать размеры вселенского ужаса, теряя первоначальное значение. Глебов находился в состоянии ребенка, подвернувшего ногу в темном лесу: кругом боль, одиночество, незнакомые подозрительные шорохи, неизвестность и ни одной живой души. Что, кроме страха, можно чувствовать в подобной ситуации?
Мозг дрожал от непосильного напряжения.
Тело отказывалось подчиняться.
Жизнь сворачивала на другие рельсы.
Андреа Кантор прекрасно понимала состояние больного. Пожизненный приговор к бытию в инвалидном кресле – не самая лучшая перспектива для полного сил и идей мужчины. К этому нужно добавить чужую страну с чужими порядками, ни одного родственника или близкого человека, перед которым не стыдно поплакать.
Перспектива не из веселых.
Впрочем, она также понимала, что помочь себе может человек только сам. Свою задачу она видела в том, чтобы аккуратно подвести Сашу к правильному решению. За эту сложную задачу она взялась не потому, что причисляла себя к племени отъявленных альтруистов. Кантор считала не просто важным, а обязательным долгом ответить на когда-то полученное добро таким же добром, поддержать другого в большой беде, так же, как и ее когда-то поддержали, помогли, спасли от смерти. Теперь пришло ее время отдавать добро дальше. Она не знала, прислушается ли к ее словам чужой, в сущности, мужчина. Вперед ее толкала вера в успех и сострадание к соседу, так похожему на покойного сына.
Видя, что Глебов не отреагировал должным образом на игрушку, призванную развеселить, она сменила тактику.
– Саша, ты знаешь, кто такие самураи? – Неожиданный вопрос вызвал неподдельный интерес. Больной поднял голову и с любопытством посмотрел гостье в глаза. По неуверенному, еле заметному кивку Кантор поняла, что информацией он владеет слабо. – Хорошо. Даже если ты много знаешь про японских воинов, я просто напомню об их законах. Самураи – военное сословие мелких дворян. Это не простые крестьяне, а особая каста воинов, имеющая свой кодекс. Он называется Бусидо. Их кодекс раскрывает смысл добра и зла, определяет нравственные ценности жизни, то есть всего того, что воины считают наиважнейшим. С самого детства в Японии учат мальчиков, призванных стать самураями, видеть в чашечке распустившегося цветка вечность, уметь составлять стихотворные формы хайку, уметь слышать, как двигаются по небу облака…
Женщина внимательно посмотрела на устремившего глаза в потолок больного и озабоченно спросила:
– Если я тебя утомляю разговорами, то могу уйти, ты только скажи.
Ответ последовал мгновенно:
– Нет, Андреа, пожалуйста, не уходите. Мне со вчерашнего дня тяжело поворачивать голову в вашу сторону, что-то в шее хрустнуло во время гимнастики. Это скоро пройдет, уверен. Говорите, мне интересно слушать ваши истории.
– Так вот, – Андреа заботливо поправила подушку, чуть подняла ее вверх и продолжила: – Мне сложно сейчас вспомнить все, о чем я когда-то читала, но некоторые правила несгибаемых воинов запомнились мне на всю жизнь… Одно из них настолько запало в душу, что однажды помогло мне вернуться в жизнь. Запомни, мальчик, что глубина и серьезность болезней и несчастий определяется нашим отношением к ним. Если мы верим, что жизнь закончилась с пришедшим в нашу жизнь горем, она закончится. Если же мы соберем все силы и переступим через черную полосу, то жизнь заиграет новыми красками.
Мы сами решаем, чего хотим.
Я, кстати, нашла у самураев правило, которое полностью совпадает со словами из христианского Евангелия. Самураи утверждают в Бусидо, что человек всегда сможет достичь цели, если проявит решимость.
Решимость, вложенная в слово, сотрясет небо и землю.
Нужно так понимать, что речь в данном случае идет о вере в себя. То же самое сказал Христос: если иметь веру с горчичное зерно и сказать горе – перейди отсюда туда, то она перейдет и не будет ничего невозможного. Тебе нужно поверить в себя, в свои силы и ты сможешь свернуть горы. Просто поверить в себя. Немного, правда?
– О, да, в самом деле! Вы предлагаете мне самую малость, – на лице Глебова появилась язвительная усмешка. – Только вот каким образом поверить в свои силы, если врачи убили эту веру приговором? Не верить профессионалам? Вы-то не врач…
– Да, не врач. Но я излечилась и хочу помочь тебе, поэтому говорю: никогда не верь приговорам. Врачи часто ошибаются. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Они не Боги, как иногда воображают о себе, а обыкновенные люди. Просто за их ошибки приходится расплачиваться нам. Расплачиваться здоровьем, а иногда жизнью. Печально и несправедливо, правда? – Кантор вздохнула, погладила руку Глебова и продолжила: – Ты умный и гордый мальчик, Саша, теперь внимательно послушай сюда. Одно из правил самураев гласит: орел не подбирает брошенные зерна, даже если умирает с голоду.
Не подбирай ничего, что бросают тебе другие, добывай знания сам.
Ты – гордый орел и я верю в тебя.
Поверь и ты. Помоги себе.
Андреа увидела, что по щеке беспомощно лежащего мужчины потекли слезы. Набухшие капли, слегка подрагивая, выкатывались из глаз и медленно стекали по щекам вниз, оставляя на них влажные блестящие дорожки. Гостья не спеша достала из сумки пакет бумажных носовых платков, вытянула один и осторожно промокнула влагу. Оставив платок у шеи больного, она положила теплую руку на его руку и почувствовала, как он сжал ее.
– Что же мне теперь делать? Я так хочу встать в этой проклятой постели! Мне так хочется жить здоровым человеком, ходить, танцевать, а не сидеть инвалидом на колесиках. С чего начать, подскажите – я сделаю все, что вы скажете. Все!
– Дорогой мой! – Сердце женщины невольно сжалось при виде плачущего мужчины. – Извини, сейчас мне нужно идти, но наш разговор не окончен. У самураев есть золотое правило: если не знаешь, как поступить, просто сделай шаг вперед. Я помогу тебе встать, но первый шаг ты должен сделать сам.
«Время родиться и время умирать» 7)
Глава 8 Палермо, Италия
Джулиана Масси к двадцати трем годам выросла в красивую стройную девушку. Она знала о своей привлекательности хотя бы по тому, что успела вежливо отказать нескольким претендентам на руку и сердце. «Мне нужно закончить университет, найти подходящую работу, а потом думать о муже и детях», – отделывалась она расхожей фразой от очередного кавалера. По утрам, вставая у огромного зеркала в ванной комнате, отделанной бело-розовой плиткой, девушка с удовольствием рассматривала хорошо и пропорционально сложенную фигуру, красивые черные глаза, полные чувственные губы и изящной формы аккуратный нос. С особым вниманием разглядывая лицо, Джулиана исподволь бросала взгляд на едва заметную родинку, выросшую над верхним уголком губы. Даже ее хозяйке было понятно, до чего сексуально смотрится маленькое темное пятнышко, привлекая к лицу практически все мужские взгляды. Студентка притворно вздыхала, брала из шкафа костяную щетку для волос, изготовленную по специальному заказу отца, и начинала медленно расчесывать волнистые полудлинные волосы. Ей нравилась сегодняшняя жизнь в семье и менять ее на замужество пока не входило в планы.
Пять лет назад Джулиана избрала, к огромному удовольствию и облегчению отца, учебу на факультете искусств. Семья порадовалась выбору, но, узнав, что дочь хочет учиться во Флоренции, дон Масси недовольно поморщился:
– Неужели культуру Италии можно изучать только во Флоренции? Джулиана, подумай, может быть ты захочешь учиться в Риме. Хотя сам не люблю суету нашей столицы, но она намного ближе к Палермо, я мог бы часто навещать тебя там на нашей яхте. Во Флоренции даже моря нет. Как девочка, выросшая на прекрасном острове не менее прекрасного Средиземного моря, сможет жить долгие годы учебы в сухом городе? Ты бы меня порадовала еще больше, если бы осталась учиться в Палермо. На Сицилии замечательный университет и у меня там много друзей. Подумай нам этим, дочь моя и не огорчай отца понапрасну.
Джулиана знала, как сильно любит ее отец и не сомневалась, что он примет любое ее решение. Огорчать семью не входило в ее планы, но оставаться в Палермо желания не было. Девушка постоянно чувствовала навязчивую опеку отца и тетки, связывающие по рукам и ногам. Ей хотелось больше свободы и независимости, хотелось посмотреть другой мир, познакомиться с новыми людьми, понять и узнать неизведанное. Бурлящая в ней энергия молодости и познания мира рвалась на волю. Стены родного имения давили, заставляли вытягивать шею и вставать на цыпочки, чтобы за их пределами отыскать незнакомый доселе, а потому притягивающий загадками, мир.
Упорство и целеустремленность девушка унаследовала от отца. Он знал об этом, поэтому особо отговаривать дочь от принятого решения не собирался. Он совсем не хотел ссориться или давить авторитетом. В душе Данте Алессандро был уже рад тому, что им с Перлитой удалось подвести Джулиану к им же выбранному решению.
После долгих дискуссий и размышлений, дон Масси все же дал согласие на учебу во Флоренции. Впрочем, просто так сдаваться он не собирался и в обмен взял обещание, что на семейные и традиционные праздники Джулиана будет прилетать домой. К завуалированному требованию дон добавил карамельку в виде щедрой финансовой поддержки. Хитрый отец также предложил дочери привозить с собой новых друзей – места в поместье более, чем достаточно, а семья будет рада познакомиться с ними. Окрыленная успехом, молодая студентка упаковала вещи, вскинула на плечо изящный рюкзак и села в самолет, летящий во Флоренцию.
Джулиана росла послушной дочерью. Став студенткой, основное время она проводила во Флоренции, где отец снял для нее небольшую отдельную квартиру. Учеба, новые друзья и впечатления кружили голову, но о родных девушка не забывала никогда. Она знала: ее всегда с нетерпением ждут в Палермо и это чувство приятно согревало душу. Домой Джулиана прилетала на Рождество и каникулы, как было раньше договорено с отцом, а когда ностальгия подступала к горлу, девушка прилетала на выходные, радуя и себя, и родственников незапланированной встречей.
Дон сидел на террасе и ждал дочь, которая должна была появиться к завтраку в любую минуту. Как он любил ее, когда она была дома! Он гордился ее смышленостью и вместе с тем развитием и углублением интересов, приобретаемых во Флоренции. Особую гордость вызывал в будущей профессии дочери его практический интерес: знания Джулианы должны будут помочь Данте Алессандро в приобретении новых экспонатов и оценке старых в его многочисленной коллекции итальянского искусства. Дон Масси многое пропустил в воспитании дочери и теперь хотел иметь возможность более активно участвовать в ее жизни, поддерживать ее планы, исполнять желания. Сейчас их отношения стали намного ближе, чем когда-либо прежде. Влиятельный дон знал, что их быстрому сближению способствовало не столько обоюдное доверие, сколько общая любовь к итальянскому искусству, и интерес Джулианы к исследованиям произведений искусства, которому она посвящала основное время. Сам дон Масси более двадцати лет занимался коллекционированием произведений искусства и за эти годы научился неплохо разбираться в них. А началась любовь к собирательству так прозаично…
Вначале увлечение искусством выглядело просто украшением помещений огромного поместья и неплохим вложением денег. Хозяин приобретал картины неизвестных мастеров только потому, что они ему нравились, подходили к обоям той или иной комнаты. Приобретал чаши, уцелевшие скульптуры с раскопок Помпеи потому, что они ценились как престиж. Ему привозили старинные женские украшения и он покупал их, потому что считал золото вечным мерилом богатства.
Через несколько лет после начала почти хаотичного собирательства дон Масси приехал в Ватикан. Ему захотелось увидеть воочию знаменитую корону-тиару вновь избранного понтифика, заодно приобщиться к неизведанным пластам культуры родной страны. Сицилианец нанял гида на целый день не только для частной экскурсии по Ватикану, но для подробного описания хранящихся там богатств. Сам дон кроме газет, каталогов искусства и аукционов, ничего не читал, хотя газетам уделял больше внимания. Нужную и интересующую его информацию он обычно получал от консультантов-профессионалов.