История знаменитых цитат
Зато – странное дело! – весьма похожая фраза имелась в авторском предисловии к изданию 1908 года, с которым авторы «Золотого теленка» едва ли были знакомы: «…некоторые из наших обладателей крупных состояний приобрели свое имущество бесчестными средствами (by dishonest methods)».
Еще ближе к фразе из «Золотого теленка» другое высказывание Майерса, опубликованное в том же 1908 году:
Когда в ушах Рокфеллера звучат крики и насмешки по поводу «грязных денег», он может утешать себя тем (…), что:
Каждое крупное состояние есть, в большей или меньшей степени, результат насилия и мошенничества.
(«Наши крупные американские состояния», в журн. «Marsh’s Magazine» (Бостон), ноябрь 1908)Эту статью Ильф и Петров тем более знать не могли. Зато им наверняка был хорошо известен роман Бальзака «Отец Горио» (1834), где беглый каторжник Вотрен поучает молодого Эжена Растиньяка:
– …Тайна крупных состояний, возникших неизвестно как, сокрыта в преступлении, но оно забыто, потому что чисто сделано. (Перевод Е. Корша.)
Генрих Гейне в 1843 году писал: «Насчет основателей нынешних наших финансовых династий мы можем (…) сказать, что первый банкир был счастливый мошенник» («Добавление к “Лютеции”»; перевод А. Федорова).
В 1925 году о фразе Вотрена вспомнил британский политик-лейборист Джеймс Йоксалл: «Кто-то сказал – кажется, это был Бальзак, – что всякое крупное состояние выросло из преступления, что, позволим себе надеяться, неверно» (сборник эссе «Live and Learn» – «Век живи – век учись»).
В 1956 году вышла монография американского социолога Райта Миллса «Элиты власти». Сентенция: «За всяким большим состоянием кроется преступление», – приведена здесь как слова Бальзака.
Именно эти слова стали эпиграфом к знаменитому роману Марио Пьюзо «Крестный отец» (1969), с подписью: «О. Бальзак».
Все позволено
Если попросить назвать самую известную цитату из Достоевского, то первой, вероятно, будет «Красота спасет мир» (хотя мало кто может ясно сказать, что это, собственно, означает), а второй – «Если Бога нет, то все позволено».
Правда, у Достоевского этого изречения нет. Это «сводная» цитата, возникшая из двух фрагментов романа «Братья Карамазовы» (1879–1880). Первый – мысль Ивана Карамазова в пересказе одного из персонажей романа, Ракитина:
– Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, все позволено.
Второй – слова Дмитрия Карамазова:
– Только как же, спрашиваю, после того человек-то? Без Бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть, теперь все позволено, все можно делать?
И далее:
– У Ивана Бога нет. (…) Я ему говорю: стало быть, все позволено, коли так?
А Смердяков говорит Ивану:
– …Все потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе.
Как видим, вопрос о бессмертии души и будущей жизни и для Ивана, и для Дмитрия Карамазова едва ли не главный, а Бог выступает в качестве гаранта этого бессмертия.
Мысль: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели» – проведена через весь огромный роман, а потому обычно связывается с именем Достоевского. Однако сама по себе она Достоевскому не принадлежит и, можно сказать, стара почти так же, как христианство.
Почти то же самое – и почти теми же словами – говорил уже латинский богослов III–IV вв. Лактанций в трактате «Божественные установления»:
Как скоро люди уверятся, что Бог мало о них печется и что по смерти они обратятся в ничто, то они предаются совершенно необузданности своих страстей, (…) думая, что им все позволено.
Трактат Лактанция вышел в России в 1848 году под заглавием «Божественные наставления» в переводе Е. Карнеева; выше цитировался этот перевод. Был ли этот перевод известен Достоевскому, трудно сказать. Но изданные в 1670 году «Мысли» Блеза Паскаля, конечно, были ему известны, а там утверждалось: «Человеческая нравственность целиком зависит от решения вопроса, бессмертна душа или нет».
Для Достоевского (а не только для его героев) формула «Все позволено» связана не просто с неверием в Бога, но прежде всего с неверием в бессмертие души и загробное воздаяние; тут он солидарен с Лактанцием и Паскалем. Однако современник Паскаля, великий еретик Бенедикт Спиноза, решительно отрицал эту связь:
Мы с полным правом можем считать большой нелепостью то, что говорят многие богословы, которых считают великими, а именно: если бы из любви к Богу не вытекала вечная жизнь, то каждый стал бы искать своего собственного счастья – как будто можно найти нечто лучше Бога.
Эти слова взяты из «Краткого трактата о Боге, человеке и его счастье», написанного в 1660 году и опубликованного полностью лишь два века спустя.
В сущности, того же мнения держались римские стоики (как, впрочем, и эпикурейцы) и множество позднейших моралистов. Загробное воздаяние не было для них аргументом в вопросах морали. Все они могли бы подписаться под словами Сенеки: «Первое и наибольшее наказанье за грех – в самом грехе»; «Что я хочу извлечь из добродетели? Ее саму. (…) Она сама себе награда» («Письма к Луцилию», 97, 14, перевод С. Ошерова; «О блаженной жизни», 9, 4, перевод Т. Бородай).
Молодой Оскар Уайльд писал в своих «Оксфордских тетрадях»: «Ничто так не изобличает все благородство человеческой натуры, как явное безразличие человека к любой системе наказаний и поощрений, будь то на земле или на небе».
Не позднее 1940-х годов появилось изречение «Если Бог есть, все позволено», «опрокидывающее» формулу Ивана Карамазова.
Почти одновременно с «Братьями Карамазовыми» вышла знаменитая книга Ницше «Так говорил Заратустра» (1883) с ее «переоценкой всех ценностей». Здесь тень Заратустры восклицает:
– «Нет истины, все позволено» – так убеждала я себя.
По-видимому, это изречение ввел в оборот прусский генерал и политик-консерватор Йозеф фон Радовиц в IV издании своих «Злободневных бесед о государстве и церкви» (1851), гл. 6. Он привел его как девиз Хасана ибн Саббаха (1051–1124), персидского исмаилита, основателя и главы (шейха) секты хашашинов (асассинов). Эта секта прославилась политическими убийствами; однако девиз, означавший отрицание Корана как вместилища божественной истины, был совершенно невозможен в устах мусульманского вероучителя. Уж скорее он мог бы сказать: «Все позволено тому, кто обладает абсолютной истиной».
В XX веке формула «Все позволено» шагнула из философии и литературы в политику. 8 августа 1918 года в Киеве вышел первый номер газеты «Красный Меч» – орган Политотдела Всеукраинской Чрезвычайной Комиссии. Здесь заявлялось:
У нас новая мораль, наша гуманность абсолютна, ибо в основе ее славные идеалы разрушения всякого насилия и гнета. Нам все позволено, ибо мы первые в мире подняли меч не ради закрепощения и подавления, но во имя всеобщей свободы и освобождения от рабства.
Персонажи «Бесов» Достоевского считают, что им все позволено, потому что нет ни Бога, ни загробного воздаяния. Нынешние приверженцы «славных идеалов разрушения», именующие себя «Исламским государством», верят в загробное воздаяние и считают, что им все позволено, поскольку они – орудие Бога.
Куда ни кинь – всюду клин.
Все ушли на фронт
Осенью 1919 года Вооруженные Силы Юга России (в просторечии деникинцы) наголову разбили войска Южного фронта красных. 20 сентября белые взяли Курск, 6 октября – Воронеж, 13 октября – Орел и угрожали Туле. Большевики всерьез готовились к уходу в подполье. Был создан подпольный Московский комитет партии, а правительственные учреждения начали эвакуацию в Вологду.
Тогда-то, согласно советским школьным учебникам, на дверях комитетов комсомола появились надписи: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».
Однако – вот незадача – никаких документальных подтверждений этому нет. Не предъявлен ни один документ эпохи Гражданской войны, где встречалась бы фраза «Все ушли на фронт». В обиход ее ввели, по-видимому, лишь советские историки 1930-х годов. В книге С. Е. Рабиновича «История гражданской войны (краткий очерк)» (1933) надпись приведена в форме: «Комитет закрыт. Все ушли на фронт». Тогда же она появилась в романах и пьесах, нередко – в подправленном виде: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».
Административное деление на районы было введено лишь в середине 1920-х годов, а сочетание «райком комсомола» стало обычным еще позже. До этого районы существовали лишь в крупных городах, и комитеты комсомола были в основном уездными (укомы). Среди вариантов легендарной надписи встречаются и такие: «Укомол закрыт, все ушли на фронт»; «Уком закрыт, все ушли на фронт»; «Ревком закрыт. Все ушли на фронт». Все они также появились десятилетия спустя после 1919 года.
Но, возразят мне, каждый советский школьник помнит фотографию деревянного дома с надписью на заколоченной крест-накрест двери: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».
Да, разумеется. Только фотография эта – не документ эпохи Гражданской войны. Это «постановочный» кадр из историко-документального фильма «Повесть о завоеванном счастье», снятого в 1938 году по случаю двадцатилетия комсомола. Об этом сообщает известный киновед Виктор Семенович Листов, лично знавший одного из авторов фильма – Ирину Венжер.
В сборнике «Воспоминания о Ф. Гладкове» (1978) приведены слова писателя Федора Гладкова, будто бы сказанные им в беседе с Бертой Брайниной, специалистом по соцреализму и биографом Гладкова:
«Райком закрыт; все ушли на фронт» – сию надпись на дверях райкома видел не только я, но и все, кто жил тогда. До сих пор помню ощущение самозабвенной, головокружительной отваги, которую излучали эти слова, наспех начертанные молодым размашистым почерком. Сейчас, спустя сорок лет, графически, во всех деталях вижу эту надпись: обрывок голубовато-зеленой оберточной бумаги, водянисто-сиреневый цвет чернил, с нажимом, крупнее других выписанные слова – «все» и «фронт».
Казалось бы, перед нами авторитетное свидетельство участника Гражданской войны. Однако на самом деле Брайнина (едва ли сам Гладков, умерший в 1958 году) говорит все о том же кадре из «Повести о завоеванном счастье»: надпись сделана здесь на обрывке бумаги, а слова «все» и «фронт» написаны крупнее других.
Без этого кадра не было бы и песни Высоцкого «Все ушли на фронт» (1964):
Нынче все срока закончены,А у лагерных ворот,Что крест-накрест заколочены, —Надпись: «Все ушли на фронт».За грехи за наши нас простят,Ведь у нас такой народ:Если Родина в опасности,Значит, всем идти на фронт.У Высоцкого фраза переосмыслена: война не Гражданская, а Великая Отечественная, и на фронт идут не комсомольцы, а зэки:
Ну а мы – всё оправдали мы,Наградили нас потом:Кто живые, тех – медалями,А кто мертвые – крестом.Все хорошо, прекрасная маркиза!
В 1937 году теа-джаз Леонида Утесова выступил с новой концертной программой «Песни моей Родины». В первом отделении исполнялись песни военно-революционные («Полюшко-поле», «Тачанка», «Партизан Железняк»), во втором – лирические и шуточные; среди них – фокстрот «Все хорошо, прекрасная маркиза!», который Утесов пел дуэтом со своей дочерью Эдит. На вышедшей вскоре патефонной пластинке значилось: «обраб. Н. Минха, сл. А. Безыменского». А в нотных изданиях писали: «Французская народная песня».
На самом деле комсомольский поэт Безыменский перевел новейший шлягер, записанный в 1935 году парижским джаз-оркестром «Рей Вентура и его парни». Слова и музыку сочинил для Вентуры Поль Мисраки, уроженец Константинополя, потомок евреев-сефардов. Всего через год на экраны вышла музыкальная комедия «Все хорошо, прекрасная маркиза!».
Однако на французских пластинках указан не один, а три автора слов песни. Дело в том, что ее название, сюжет, а также рефрен: «А в остальном, госпожа маркиза, все хорошо, все хорошо» – Мисраки заимствовал из скетча французских комиков Шарля Паскье и Анри Аллюма, сочиненного в 1931 году. Именно этот рефрен стал интернациональной поговоркой.
Позднее тот же сюжет был обнаружен в скетче «Английская комедия» (1893) Габриэля де Лотрека, двоюродного брата художника Тулуз-Лотрека. Только здесь вместо маркизы и ее слуг беседуют английский милорд и его слуга Джон.
Нашлись и другие предшественники, в том числе русские. В 1868 году была опубликована баллада «На борзом коне воевода скакал» Дмитрия Минаева, знаменитого в то время поэта-сатирика:
…«Все в усадьбе исправно, —Слуга отвечает, – лишь только издохЛюбимый ваш сокол недавно».«Ах, бедный мой сокол! Он дорог был мне…Какой же с ним грех приключился?»– «Сидел он на вашем издохшем коне,Съел падаль и с жизнью простился».«Как, конь мой буланый? Неужели пал,Но как же погиб он, мой боже!»– «Когда под Николу ваш дом запылал,Сгорел вместе с домом он тоже».«Что слышу? Скажи мне, мой терем спалён,Мой терем, где рос я, женился?Но как то случилось?» – «Да в день похоронВ усадьбе пожар приключился…»«О, если тебе жизнь моя дорога,Скажи мне как брату, как другу:Кого ж хоронили?» – И молвил слуга:«Покойную вашу супругу».Минаев, вероятно, переложил на русские нравы балладу «Вестник» (1837) австрийского поэта Анастасиуса Грюна.
Но самое интересное то, что впервые этот сюжет появился в начале XII века.
Примерно в 1115 году в Испании была составлена «Учительная книга клирика» («Disciplina clericalis») – сборник занимательных историй на латинском языке. Сюжеты взяты из восточных источников – арабских, персидских, индийских. «Учительная книга» стала известна по всей Европе, ее перевели на французский, испанский, английский, немецкий. Еще в XIX веке ее читали на уроках латыни в немецких гимназиях, ввиду занимательности сюжетов и простоты языка.
В 27-й главе этого сборника выведен черный слуга Маймунд – невероятно ленивый, но вовсе не глупый. Вот одна из историй о нем:
Хозяин возвращался с рынка, весьма довольный хорошей выручкой, и увидел, что навстречу ему идет Маймунд. Опасаясь, что тот, как обычно, хочет сообщить плохие вести, хозяин предупредил:
– Осторожно, Маймунд, не подходи ко мне с плохими вестями!
Слуга ответил:
– Плохих вестей нет, ваша милость, если не считать смерти нашей собаки Биспеллы.
– Отчего же она умерла?
– Наш мул испугался, сорвался с привязи, побежал и затоптал бедняжку копытами.
– А что случилось с мулом?
– Упал в колодец и сдох.
– Чего же он испугался?
– Ваш сын свалился с балкона и разбился насмерть. Это и напугало мула.
– А моя жена? Что с ней?
– Умерла с горя, потеряв сына.
– Кто же смотрит за домом?
– Никто, ведь теперь это груда пепла – и дом и все, что в нем было.
– Отчего же случился пожар?
– В ту самую ночь, когда ваша супруга скончалась, служанка забыла погасить поминальную свечу, и пожар охватил весь дом.
– Где же служанка?
– Она стала тушить пожар, балка свалилась ей на голову и убила ее.
«Учительную книгу» составил испанский еврей Петр Альфонси (Педро Альфонсо), богослов, астроном, переводчик. До крещения его звали Моисеем Сефарди. Он родился в мусульманской Андалузии, в 1106 году обратился в христианство, был придворным врачом короля Арагона Альфонса I, написал «Диалог против иудеев» (в котором, между прочим, назвал Талмуд «мастерской лжи»), а в конце жизни вместе с тремя соавторами перевел Коран на латынь.
В начале XII века Петр Альфонси был чуть ли не единственным европейцем, не понаслышке знакомым с философией и наукой исламского мира. Истории о черном слуге Маймунде он, скорее всего, узнал от арабов, хотя само это имя еврейского происхождения.
Вселенная и человеческая глупость
«Две вещи не имеют конца – Вселенная и человеческая глупость». Это одна из наиболее известных фраз, связанных с именем Альберта Эйнштейна. Но откуда она известна?
Как сообщает сайт «Quoteinvestigator», ранний ее вариант появился в книге «Эго, голод и агрессия» немецкого психиатра Фредерика Перлза, основателя т. н. «гештальт-терапии». Первое издание вышло в Дурбане (ЮАР) в 1942 году, второе – в Лондоне в 1947 году. Здесь мы читаем:
Один великий астроном сказал: «Насколько мы знаем, бесконечны две вещи – Вселенная и человеческая глупость». Сегодня это утверждение не вполне верно. Эйнштейн доказал, что Вселенная конечна.
В 1969 году, через 14 лет после смерти Эйнштейна, вышла книга Перлза «Гештальт-терапия дословно». Здесь Перлз – как видно, за давностью лет позабыв о своей ссылке на «одного великого астронома», – фразу о Вселенной и глупости вложил в уста самого Эйнштейна:
Как однажды сказал мне Альберт Эйнштейн: «Две вещи не имеют конца: Вселенная и человеческая глупость».
В том же 1969 году вышла еще одна книга Перлза – «Внутри и вне помойного ведра». Автор назвал ее «автобиографическим романом», то есть оговорил за собой право на вымысел. Здесь фраза приведена в более развернутом виде:
Я провел один вечер с Альбертом Эйнштейном: неприхотливость, тепло, несколько ложных политических предсказаний. (…) Я до сих пор люблю цитировать его высказывание: «Две вещи не имеют конца – Вселенная и человеческая глупость, хотя насчет Вселенной я не так уж уверен».
Едва ли в 1969 году Перлз был более точен, чем в 1940-е годы, при жизни Эйнштейна. Фраза о Вселенной и глупости, вероятней всего, либо была услышана Перлзом от кого-то другого, либо сочинена им самим, а четверть века спустя подкреплена авторитетом великого физика.
С конца XX века со ссылкой на Эйнштейна стали цитировать еще одно изречение: «Главное различие между глупостью и гением заключается в том, что гений имеет пределы».
Однако к тому времени эта фраза имела уже более чем вековую историю. Появилась она во Франции. Во 2-м томе «Большого универсального словаря» Лярусса (1867) в словарной статье «Глупость» приведена цитата:
Что меня особенно угнетает, так это то, что человеческий гений имеет пределы, а человеческая глупость – никаких.
Цитата подписана именем Александра Дюма – отца или сына, неясно. В 1895 году в одном из французских журналов она, в чуть иной форме, появилась в подборке мыслей Дюма-сына. Однако в сочинениях обоих Дюма ничего подобного нет.
Новую жизнь это изречение обрело с конца XIX века в американской печати. Сначала оно цитировалось со ссылкой на Дюма-сына. В 1906 году литератор и философ Элберт Хаббард поместил его в своем журнале «The Philistine» («Обыватель»), слегка изменив:
Гений может иметь границы; глупость свободна от подобных ограничений.
Этот афоризм получил широкую известность в англоязычном мире.
Есть у Эйнштейна и вполне достоверные суждения о глупости. В его книге «Мир, каким я его вижу», опубликованной в 1931 году, глупость названа одной из «трех великих сил» современной цивилизации, наряду со страхом и жадностью.
Известно также, что Эйнштейн, друживший с великим немецким математиком Куртом Гёделем, цитировал его «аксиому»: «Все происходящее в мире обусловлено либо случайностью, либо глупостью» (согласно Эверту Штраусу, ассистенту Эйнштейна в 1944–1947 гг.).
Всех не перевешаешь!
Со времени Великой Отечественной выражение «Всех не перевешаешь!» (или: «…не перевешаете!») чаще всего ассоциируется с Зоей Космодемьянской.
Зою нередко именуют партизанкой, хотя она была бойцом регулярной армии, точнее – диверсионно-разведывательной группы. 17 ноября 1941 года вышел приказ Верховного главнокомандования с требованием «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск», чтобы выгнать немцев «на холод в поле». Исполняя этот приказ, 28 ноября группа под командованием Б. Крайнова подожгла три дома в деревне Петрищево Верейского (ныне Рузского) района Московской области. В эту группу входила и Зоя. Вечером ее обнаружил и выдал немцам местный житель.
На допросе Зоя назвалась Таней и не сообщила врагу никаких сведений, несмотря на многочасовые жестокие избиения. На другой день, перед повешением, Зоя произнесла речь, обращенную к жителям деревни и к немецким солдатам.
Первую запись этой речи сделал, после освобождения Петрищева, корреспондент «Правды» Петр Лидин (его записные книжки увидели свет лишь в 1999 году): «Эй, товарищи!.. Что смотрите невесело?.. Бейте фашистов, жгите, травите! За мою смерть отомстят!..»
В знаменитом очерке Лидина «Таня», опубликованном в «Правде» 27 января, появилось много новых деталей, и прежде всего – многократное упоминание имени Сталина. А в последней речи Тани – то есть Зои – появились фразы:
– …Я не одна, нас двести миллионов, всех не перевешаете. (…) С нами Сталин! Сталин придет!..
4 февраля 1942 года жителей Петрищева опрашивала специальная комиссия. В предсмертной речи Зои, включенной в отчет, упоминаний о Сталине нет, а заканчивается речь словами:
– …Всех не перевешаете, нас 170 миллионов.
Эта цифра была тогда верной, в отличие от округленных 200 миллионов.
В 1962 году Борис Слуцкий прочел Бенедикту Сарнову только что написанное им стихотворение «Зоя»:
Под виселицу белую поставленная,в смертельной окончательной тоске,кого она воспомянула? Сталина.Что он придет! Что он – невдалеке!После чего, рассказывает Сарнов, «разразился скандал».
– А вы что же, не верите, что так было? – спросил Слуцкий.
– Да хоть бы и было! Если даже и было, ведь это же ужасно, что чистая, самоотверженная девочка умерла с именем палача и убийцы на устах!
(Б. Сарнов, «Занимательная диалектика» в сборнике «Борис Слуцкий: воспоминания современников», 2005.)
Стихотворение Слуцкий печатать не стал.
Трудно сомневаться в том, что Зоя свято верила в Сталина, но все же перед смертью она, судя по наиболее достоверным свидетельствам, «воспомянула» не его, а 170 миллионов советских людей.
Выражение «Всех не перевешаешь» хорошо известно по крайней мере с начала XIX века. В романе Михаила Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1829) местная власть приказывает повесить захваченных разбойников.
«Глухой ропот пробежал по всей толпе. (…) …Местах в трех раздались голоса:
– Как-ста не на виселицу!.. Много будет!.. Всех не перевешаешь!..»
Политическую окраску этот возглас приобрел в годы народовольческого террора, когда впервые после восстания декабристов возобновилась смертная казнь через повешение. 1 марта 1887 года в Петербурге были арестованы революционеры, готовившие покушение на Александра III, в т. ч. Александр Ульянов. Несколько дней спустя начальник Симбирского жандармского управления фон Брадке докладывал в столицу:
«Когда 5-го марта в г. Симбирске была получена телеграмма Северного агентства о задержании в Петербурге, на Невском, трех студентов тамошнего университета, то эта весть быстро распространилась по городу (…). Один из служащих в Симбирском отделении государственного банка, прочтя телеграмму, выразился: “Таких людей следовало бы вешать”. Окружающие ответили ему: “Их много, всех не перевешаешь”».
Позднее этот возглас встречался в литературе о революции 1905–1907 гг. и о Гражданской войне – например, в пьесе Всеволода Иванова «Бронепоезд 14–69» (1927). Можно полагать, что из текстов подобного рода его и узнала Зоя Космодемьянская.
Наконец, в словарь Даля включена поговорка «Наших дураков отсель до Москвы не перевешаешь». Именно ее имел в виду Лев Толстой в первом варианте «Войны и мира»: «…этих до Москвы не перевешаешь, это всё дураки».
«Дураки» легко заменялись «родней», например: «Ведь у меня, дитятко, родни до Москвы не перевешаешь» (т. е. очень много). (А. П. Крюков, «Рассказ моей бабушки», 1832.)
Как эта поговорка возникла, можно только строить догадки. В России вплоть до первых десятилетий XVIII века основным способом казни было обезглавливание. Повешение также было нередким, но массовая казнь через повешение не практиковалась. А в 1743 году императрица Елизавета Петровна заменила смертную казнь за уголовные преступления каторгой (так что в этом вопросе мы очень долго были впереди планеты всей).
До революции 1905–1907 гг. массовые повешения применялись лишь в 1774–1775 гг., при подавлении восстания Пугачева. В каждом городе и во множестве деревень, принимавших мятежников, стояли виселицы с повешенными. Для пущей острастки виселицы устанавливали на плоты и пускали по рекам (отсылаю читателя к «Пропущенной главе» «Капитанской дочки»).
Уж не тогда ли и возникла поговорка о «наших дураках»?
Вставайте, граф, вас ждут великие дела!
Это изречение, как и множество других, в современной России прежде всего ассоциируется с Остапом Бендером:
«– Вставайте, граф! Вас ждут великие дела! – сказал он, расталкивая Балаганова» («Золотой теленок», гл. 32).
Нередко фраза цитируется по фильму «Золотой теленок» (1968): «…Нас ждут великие дела».
В усеченном виде этот оборот встречается в главе 18 «Золотого теленка»:
«Ровно в девять часов такой человек входит в учрежденческий вестибюль и, полный благих намерений, заносит ножку на первую ступень лестницы. Его ждут великие дела. Он назначил у себя в кабинете восемь важных рандеву, два широких заседания и одно узкое».