Вечер и ночь
У неба – еврейские вены.
У моря – цыганские серьги.
А русские круглые стены
вселенной Почти уже смеркли.
У неба – цыганские блестки.
У моря – еврейские шапки.
Но русские круглые стены
Скользнули в окрайные шахты,
Где каждый изогнутый лепест —
В безвидном своем коридоре.
Остались лишь небо и море —
Их гул, их звон, их треск, их лепет.
1985
Хор
строфа
Раз зима – разнимаются все
Древовидные очи творенья:
То в крылатом ее колесе
Миг вниманья, судьбы и прозренья;
И лишь ель – не глядящий на нас,
Окруженный висячими льдами
Всеоглядно ступенчатый глаз —
За ресниц неподвижных рядами.
антистрофа
Ни души на жерну площади,
Но скрещенье конических теней,
Но лишь лопасти сна позади
Чуть светящихся их средостений.
Ни души. Души мёрзкие страх
Не хотят созерцаться в растеньях,
А в зеленых и черных церквах,
Как кузнечики, спят на коленях.
1985
Здесь
Как в строку Норд, так сразу Зюйд на ум.
Так же здесь: запах парусины
Да водометный вероломный шум
От лавра русского – осины.
Да также тесны здесь витки:
Одним и тем же грех и смех возмездны
Здесь, здесь, на расстоянии руки,
В прозрачной раковине бездны;
И также в язвах облаков
Сукровка сквозь отрепья брезжит…
Лишь адский зуммер не таков,
каков он был. – Теперь он скрежет.
1985
Ода
…человек… странная полость…
Р. Музиль
Человек, эка странная полость —
С красночерной подкладкой мешок! —
Где кружит заварная веселость
В золотых ксилофонах кишок,
И раскрошенный, страченный воздух,
Что застрял в костяных веерах
И уже не прознает про отзвук
свой – Вселенной колеблющий прах.
1985
Гость
Черноречного неба излучина,
Где ограненных волн без числа,
Где луны полусбилась уключина
От безвидного тренья весла;
Где миры с их сияньем и косностью
Из окошка – как рябь да струя;
Где по ленте с единственной плоскостью
Все скользит – недвижима – ладья.
И такое тут слово напишется,
Что обуглится пёрышка ость:
Там, внутри, у бесснедного пиршества,
Есть не званый, но избранный гость.
Он сырой раскоряченной карлою
У стола дорогого воссел;
Ни стыдом не удержан, ни карою,
