Его пернатый шар к гнилой земле гнела
Варшавских облаков подкопченная корка;
Он ветошью стекал по черноте стекла
В членисторогом воздухе Нью-Йорка;
Он смешивался, на просветах рдян,
В апрельской пустоте, магнольной и миндальной,
С тенями дымных кельнских громадян,
Застывших над дырой пирамидальной;
В кольце его пелен что ласточка стоял
Пространством скиснувшим сорящий двуугольник;
Его был расплоён курчавый материал
В дождем обызвествленных колокольнях
ночных… Когда ж они, распавшись на куски,
Асфальт обшмыгали наждачными зверками,
Полуисчезшие небесные клинки
В десятый раз – в последний – просверкали,
И темнота пошла, как лестница, наверх,
Хоть плоские огни на мостовых дрожали…
…Я только и успел вдохнуть последний сверк,
Когда мне сердце сжали и разжали.
1992
Шестое
1
Стихи – сизомяс-оковалок
в распаханной тверди ртяной… —
бывало ж и я отмывал их
щекочуще-горькой слюной,
2
и влизывал липкие дрожжи
в каких-то еврейских ежих,
и перья расслоенной кожи
пупырками терли язык: —
любовь? – ею пахнет в рыбмаге
в синеющих полосах жесть;
прожёлченной этой бумаги
полжизни не пережечь…;
3
полжизни я знаю наощупь,
руками, загребшими тьмы.
осеннюю влажную ощепь,
змеиную осыпь зимы —
что дом? – просто камень змеиный
у однобережной реки:
подъемы и въемы, краины,
царапины и узелки —
шершавый под тонким зализом,
весь медленно-плоский, что шар, —
он ухал подмоченным низом,
подмошенным верхом шуршал,
4
но все, что услышал я, неслух, —
как некто заперхал и сник:
скрипящий передник на чреслах —
что, рыбник? змеевник? мясник?
молчание звука не краше ль,
раз в нем окончанья слышны? —
коль смерть – ледериновый кашель
и похруст на дне тишины;
5
но Бог – голубые приливы
ко зрительным нитям в мозгу
за ртутными ртами оливы
совсем на другом берегу —
6.
1992
Гуттаперчей цельнолитной…
Гуттаперчей цельнолитной
Наполняется к полночи сердце.
Кто же – ночью —
Поддевает створку стамеской,
Кто искрящейся шкуркой
Стирает облой с отливки,
И куда он всякий раз уносит
Незадавшийся мячик?
И сколько их вообще нужно?
1992
Ледяной дом
