так же, как и учёным;
так же, как и писателем;
так же, как и музыкантом.
Тогда, чтобы приобрести практику, которой мне, по моему, мнению, не хватало, я и пошёл в полицию. Тогда я ещё не знал, что родился сыщиком, но жизнь быстро расставляет всё по местам.
– Ты родился сыщиком? – удивлённо пучит глаза Вера.
– Говоря так, я подразумеваю то, что тогда обладал всеми необходимыми навыками, присущими этой профессии. У меня было развито логическое мышление, я хорошо умел анализировать различные ситуации и делать соответствующие выводы. Ещё я любил преступления…
– Любил преступления?! – вновь удивляется Вера.
– Если точнее выразиться, я любил всё, что связано с преступлениями. Я обожал читать детективы, смотреть криминальные фильмы и хронику, про различных преступников. Иногда про таких людей говорят, что у них есть криминальный талант. Этот талант присущ в равной степени, как преступникам, так и тем, кто их ловит. Такой талант присущ даже некоторым писателям.
– Писателям?! – Девочка удивлённо пожимает плечами.
– Разве человек пишущий хорошие детективы не обладает психологией преступника? Если бы Агата Кристи, или Конан Дойл не нашли себя в творчестве – в описании преступлений, они могли бы их безукоризненно планировать и совершать. Если бы Чёйз вместо того, чтобы описывать хитроумные ограбления, провернул хотя бы парочку таких, возможно заработал бы больше, чем на писательстве.
Словом, я обожал преступления и, оказавшись в полиции, мечтал стать новым Шерлоком Холмсом. Но вместо романтических хитросплетений, связанных с раскрытием загадочных преступлений, меня ждала серая рутина. Все преступления в нашем городе сводились к краже соседского мотоцикла, кухонному мордобою и пьяной поножовщине. Уже очень скоро я стал чувствовать дикую тоску. Пока ты ещё маленькая и не понимаешь, как коварно и опасно безделие и бездействие. Это сродни тому, как дикого орла запереть в крошечную клетку, где он не может не то, что летать, а даже расправить крылья. Безделие и скука толкают людей на дурные мысли, заставляют их принимать алкоголь, сигареты, а иногда и наркотики. Когда ты ленив и не любишь свою работу это одно дело. Но когда тебе не дают работать, когда ты не можешь расправить крылья, как тот орёл, это настоящая трагедия. Слава Богу, что однажды моя трагедия закончилась. В тот прекрасный день произошло первое убийство.
Дед сделал последнюю затяжку и затушил сигарету в пепельнице. Уголок его рта снова изогнулся, знаменуя, плохо скрываемое удовольствие.
– Дедушка…ну разве можно радоваться тому, что кого-то убили…кому-то стало плохо…– глаза Веры налились влагой. Ей не хочется верить, что её дед настолько циничен.
– Нет…я не радовался чьей то смерти. Это была радость профессионала в предвкушении интересной работы. Наверное, такую же радость испытывает хирург, к которому на стол кладут сложного больного. Он не радуется тому, что человеку плохо, что он находится при смерти. Его вдохновляет то, что в этот момент, в момент операции, он , как никогда сможет использовать свои профессиональные навыки. Решить сложную задачу, доказать своё предназначение другим и в первую очередь себе.
– Доктор радуется тому, что сможет вылечить этого больного, поставить его на ноги. – обиженно бурчит Вера.
– Всё это вторично…– дед качает головой, и его щёки снова сжимаются в гармошку от улыбки. – Чувство долга, забота о пациенте, всё это вторично. Во главе угла стоит доказательство. Доказательство собственной значимости и профессиональный интерес. Так же было и в моём случае. Когда мы с напарником ехали на этот первый вызов, у нас тряслись поджилки в предвкушении долгожданной работы, и мы не могли скрывать торжествующих улыбок. Мы были словно два охотничьих пса, которые наконец-то увидели мечущегося по поляне волка. Хозяин ещё придерживает их за ошейники, распаляя криками и улюлюканьем. Очень скоро он отпустит хватку, и псы ринутся в погоню.
Да…у меня был напарник и единственный друг, которого звали Иван. Он был чем-то похож на меня и вообще мы походили на двух братьев, имели схожие интересы и жизненные установки. Мы закончили один институт , оба были одиноки, и даже имели некоторую робость по отношению к слабому полу, оба испытывали страсть к криминалистике. Но то, самое первое преступление, с которым мы столкнулись, превзошло все ожидания и даже привело обоих в лёгкий шок. Нет…вру, это был не лёгкий шок, а самый настоящий глубокий шок, в который суждено было впасть всем очевидцам этой картины. Это было убийство парня. Его тело обнаружили во дворе жилого дома возле лавочки под утро. Скорее всего, убийство произошло ночью.
– И как его убили? – спрашивает Вера, зачем-то переводя голос на шёпот.
– Думаю, что тебе не нужно этого знать. Могу лишь сказать, что это было страшное зрелище…
– Ну расскажи…ну пожалуйста…– причитает Вера, и её глазки принимают треугольную форму просителя. – Я уже не маленькая и вообще. Я в интернете уже всякого насмотрелась…
– Этому парню отрезали голову…– неожиданно резко говорит дед, минуя всякие прелюдии. В глазах ребёнка отражается ожидаемый ужас, в то самое время, как глаза рассказчика горят азартом. – Поначалу мы даже не могли определить орудие убийства. Там было всё залито кровью. Помните вчерашнюю лужу перед домом, ту которую ты долго обходила после ливня. Так вот, точно такая же лужа крови была там. Все, кто присутствовал на месте преступления, эксперты, следователь, мы, опера – все увязли в этой луже по щиколотку.
Вера обнимает колени, прижимает их к себе. Весь её напуганный вид кричит – хватит, пощади!
– Мне продолжать? – Старик хитро прищуривается, делает паузу, чтобы прикурить новую папиросу. Он будто бы раскачивает рамку качели, на которой сидит внучка. Сначала мерное раскачивание ей нравится. Она просят качнуть сильнее, так, чтобы на подъёме спирало дыхание, а на спуске где-то внизу живота чувствовался приятный холодок. Но маятник просто так не остановишь. Сильные толчки придали ему такой инерции, что девочка уцепилась за поручни, боясь, что может попросту не удержаться.
Он решает продолжить рассказ, не обращая внимание, на застывшее лицо внучки, в котором можно прочесть всё что угодно, кроме желания слушать дальше. Теперь он говорит будто сам с собой, откинувшись на спинку кресла и пуская дым в потолок. Он такой же неугомонный, как и внучка и теперь уже его самого не остановить. Он полностью погрузился в то мрачное время.
***
– Мы начали работать по этому делу. Словно спущенные с поводка охотничьи псы, мы ринулись в погоню за волком. Но хищник оказался резвым и очень скоро пропал в чаще леса. Нам нужно было найти след, уловить запах, по которому можно найти зверя. Но следов почти не было. Это в детективах всё романтично и просто. На месте преступления всегда оказывается веская улика, тут же появляется нужный свидетель, который выдаёт сыщику информацию, а уж тот, пользуясь дедукцией и логикой, быстро разматывает клубок преступления. В жизни оказалось всё не так романтично. Никаких более-менее значимых улик на месте преступления обнаружено не было. Единственной уликой было орудие преступления, которое плавало в луже крови, рядом с обезглавленным телом. Это была струна. Обыкновенная струна от музыкального инструмента.
Свидетелей, которые видели преступление, или хотя бы что-то слышали, тоже не нашли. Нам абсолютно не за что было зацепиться. Единственные логические выводы, которые мы могли тогда сделать гласили, что преступник, возможно, жил в этом районе, что возможно он знал жертву, что возможно он был мужчиной и возможно убийство было преднамеренным. Все эти предположения можно было опровергнуть и в обратную сторону. Преступник запросто мог приехать из другого района, жертва могла быть случайной, а убийство непреднамеренным, несмотря на хитрое орудие, которым оно было исполнено. Все наши догадки были словно тычки пальцем в небо. Это походит на то, как нерадивый ученик наугад указывает пальцем в один из предложенных учителем ответов, или когда доктор говорит жалующемуся на головную боль пациенту, что у того либо грипп, либо воспаление седалищного нерва.
Информации критически не хватало, и вся наша скатывающаяся в рутину работа, сводилась к бесконечным допросам свидетелей второго, и третьего плана. Это всё равно, что искать иголку в стоге сена.
И вот, когда мы уже было, совсем отчаялись, случилось второе убийство. Это нас здорово воодушевило. Было две причины радоваться. Во-первых теперь шанс наткнуться на какие-нибудь улики и совпадения удваивался, а во вторых мы понимали, что если второе подобное убийство совершено с таким маленьким интервалом, то нужно ждать третьего. Итак, мы ковырялись со вторым трупом, параллельно ожидая, когда появится третий.
– Это неправильно! – не унимается быстро отошедшая от шока внучка. В её огромных зрачках появилась некоторая враждебность. – Полицейский не должен радоваться новым смертям. Он не должен сидеть и ждать очередного убийства, как какого-то подарка.
– Понимаешь, внучка, делать что-то неправильно значит идти против правил, нарушать какой-то закон. Но нет такого закона, который запрещает полицейскому занимать выжидательную позицию, тем более, что скорость его работы никак не регламентирована. Закон нарушают убийцы и воры, а полицейские обязаны их ловить. В какой срок они должны это сделать, законом не установлено, более того, закон не карает их, даже если они не смогли поймать преступника. В этих случаях наказывают только больших начальников, нам же в любом случае ничего не грозило. Но это не значит, что мы не старались, не мечтали изловить убийцу. Не забывай, что каждым человеком, который считает себя профессионалом, руководит чувство собственной значимости.
Почему мы ждали очередного убийства? Понимаешь, первое серийное убийство (а мы уже не сомневались, что в городе завёлся серийный маньяк) это как кусочек пазла, часть какого- то рисунка. По маленькому кусочку очень сложно понять, какой это рисунок. Каждое новое убийство – дополнительный кусочек пазла. Картинка с каждым разом становится полнее и есть шанс собрать такую её часть, по которой можно понять, о чём эта композиция.
Второе убийство и последовавшее за ним третье были совершены тем же способом, что и первое. Жертвам отрезали головы. Одного обнаружили на обочине перед въездом в город. Это был мотоциклист. Он лежал в обагрённой кровью траве, рядом с перевёрнутым мотоциклом. Отрезанная голова лежала прямо на дороге и мимо неё спокойно проносились машины. Одетая в шлем, она походила на обыкновенный футбольный мяч. Рядом с местом происшествия мы нашли обрывок шёлковой нити, которая была привязана к стволу дерева. На первый взгляд казалось, что эта находка не имеет отношения к преступлению, но мне эта нитка очень не понравилась. У меня появилась кое-какая догадка и чтобы её проверить, я перешёл на другую сторону дороги и стал осматривать деревья, которые находились напротив того, к которому была привязана нить. И да…я обнаружил точно такой же обрывок нити, привязанный к стволу берёзы. Было очевидно, что нить была протянута через дорогу. Высота, на которой она была привязана, находилась как раз где-то на уровне головы мотоциклиста. Я тут же поспешил поделиться своим открытием с коллегами.
Это был прекрасный день. – Дед улыбается, мечтательно закатив глаза в потолок. – В этот день в первый раз меня посетила муза сыщика. В первый раз я смог самолично найти улику, и предположить, как она была использована. Но это было чуть позже. Сначала меня буквально подняли на смех, когда я сказал о нити.
«Ты что, думаешь, что шёлковой нитью можно отрезать человеку голову?». – Глумился надо мной начальник группы, он же следователь по фамилии Рымин. Это был неприятный человек, которому доставляло удовольствие подначивать своих молодых коллег. «Пока ты прогуливался – продолжал он смеяться, – мы обнаружили орудие убийства. Как ты думаешь, что это было?».
«Струна! – мгновенно ответил я, чувствуя, что меня постигает озарение. – Товарищ капитан, экспертом установлено, что нападение произошло, когда мотоциклист был на дороге, об этом говорят следы крови на асфальте. Мотоцикл был заведён и уже обезглавленный мотоциклист в последний раз надавил на газ и улетел в кювет, в то время, как его голова осталась лежать на дороге.».
«Ну и что?» – ответил Рымин, продолжая ухмыляться, выпятив свою противную нижнюю губу.
«Если даже предположить, что здесь орудует какой-то монстр, который может голыми руками с помощью одной струны, отрезать людям головы, то как он мог это проделать с движущимся мотоциклистом? Как вы знаете, товарищ капитан, мотоциклисты медленно не ездят, не для того они покупают мотоциклы. Так, каким же образом этот супер-человек мог накинуть удавку на мотоциклиста, который шёл на скорости?»
Теперь пришла моя пора ёрничать, так как капитану нечего было ответить. Зато ответ был у меня.
«Преступник использовал нить, чтобы остановить мотоциклиста, чтобы заставить его сбавить скорость. Вы знаете, что натянутая нить ночью в свете фар, кажется толще, чем канат? Преступник натянул нить и ждал в кустах неподалёку. Мотоциклист видит нить, резко тормозит, затем начинает приглядываться и подкатываться чуть ближе. Тут наш монстр нападает и привычным способом отрывает ему голову. Осталось только понять, как всё-таки он это делает. Невозможно, чтобы голыми руками…».
«Если такой умный, то и определи как…» – угрюмо ответил мне оплёванный Рымин.
Из всей группы, только он не признал моего триумфа. А это был поистине мой первый успех.
Ты знаешь, внучка, успех, это что-то неосязаемое воздушное, непонятное. Для каждого он разный. Кто-то хочет иметь миллионы и только это он считает успехом, а кому-то достаточно сделанного открытия, признания коллег. Я отношусь ко второму типу, поэтому летал словно на крыльях. И вот что ещё. Если тебе удастся ухватить этот пресловутый успех, поймать его за хвост, постарайся его удержать как можно дольше. Используй чувство внутреннего полёта для новых открытий. Обычно успех не ходит в одиночку.
Так было и со мной. Я принял вызов Рымина и решил во чтобы то ни стало разобраться, каким способом преступник убивает жертв. Я был уверен, что у него есть какое-то приспособление, а струна это просто одна из его рабочих частей. Я начал копаться в отчётах экспертов. Как в первом, так и во втором убийстве была использована струна от рояля. Они достаточно длинные, порядка одного метра. Сперва меня озадачило то, что в первом и во втором случаях, как длина, так и диаметр струн различались. Но я быстро себя успокоил, ответив сам себе, что это не удивительно, ведь в рояле используется большое количество струн. Тогда я не уцепился за эту деталь, не посчитал её важной, как оказалось зря. Зато я преуспел в других предположениях связанных всё с теми же струнами. Как в первом, так и во втором случаях металлическая оплётка, которой обвиты струны, отчасти была смята, сдавлена. Эти повреждённые участки имели одинаковую длину и располагались симметрично по обе стороны струны.
– Это как? – вмешивается Вера. Её пытливый мозг не может смириться с тем, когда чего-то не понимает. Она привыкла разбираться во всём до мелочей.
– Начерти в уме отрезок. – Дед разводит прямые ладони, будто ограничивая длину отрезка. – Начертила?
Девочка покорно кивает.
– Найди у этого отрезка центр. Теперь отмерь от центра равные расстояния в ту и другую сторону. – Дед сжимает пальцы, демонстрируя какой длины расстояние нужно отмерить. Мысленно отметь эти расстояния точками. Отметила? Теперь от этих точек отмерь точно такие же расстояния в ту и другую сторону. Готово? Теперь мысленно обведи жирным красным фломастером расстояние между точками. Обвела? Теперь смотри на то, что получилось. Весь этот отрезок – струна. Обведённые фломастером расстояния это её повреждённые участки. Поняла?
Вера кивает снова.
– Постарайся сохранить эту картинку в голове. Она тебе ещё понадобится в процессе рассказа.
