Виктор шёл по тропе, сапогом касаясь осоки, растущей у обочины и осыпанной росой; смоченный влагой, сапог перестал скрипеть. Взглянув на школу, Виктор ощутил тепло в груди: вспомнил годы, которые наградили его любовью. «Милая, сейчас с сынками спишь и даже не догадываешься, что я близко». Она вспомнилась ему девочкой-школьницей в белом фартуке. У этой школы он избил, помнится, Васильева, который лип к ней.
Он подошёл к берёзовой роще. Солнце покинуло горизонт и, словно росой ополоснувшись, заблестело. «Красота! Прежде не замечал…», – подумал Виктор. Подала голосок пичуга, за ней – другая, и зашумела вся роща. Виктор шёл, глубоко вдыхая сладкий аромат трав, цветов.
Впереди показался дымок. У березы, стоящей на краю поляны, покосилась копна. Дым плыл рядом. «Ночью палили костёр», – подумал Виктор. Минуя берёзу, он, словно током поражённый, замер, лицо его покрыла бледность, пальцы руки вдавились в ствол дерева: под копной спали Ксения и Васильев. Ослепительно белыми показались ему бёдра её. Потрясённый, он присел на корточки. Полоска огня змеёй ползла к Сашкиной рубахе. Сашка вскочил и зашлёпал по огоньку ладонью. Услышала шум Ксения, потянулась, открыла глаза, и – увидела супруга… Сашка взглянул на неё. «Что с тобой?» – спросил и охнул, проследив её взгляд.
Уходя, Виктор ощущал спиной испуганные взгляды. «Убить обоих, свернуть шею Васильеву…». Свернул бы, но удержала мысль о сынах. Они-то ждут…
Пройдя картофельное поле, он тяжело, как дед, забрался на крыльцо. Лишь тут вспомнил о чемодане, оставленном у копны. Агафья Кирилловна в кухне надевала носок на ногу мальчика. Виктор окликнул старуху. Она вскочила, метнулась к Виктору.
– Сынок! Приехал, соколик ты наш. Как же вовремя ты: Ксюшка совсем от рук отбилась… Саша, – позвала, – глянь, кто приехал!
Виктор обнял сына. Выбежал из комнаты старший сын, Вовка. Виктор обоих завертел, смеясь и плача. И не увидел, как появилась Ксения. Поставив чемодан у порога, она тихо, будто ползла, подошла к мужу и прошептала:
– Витя, прости…
Он, вздрогнув, обернулся:
– Никогда!
– Прости, Витя… – заплакала Ксения. – Ждала, но тоска меня замучила. Видать, от одиночества… Сподличала я, конечно, но ты постарайся простить… а я клянусь, никогда такого больше не допущу, скорей умру… – Голос надрывный, вроде искренний.
Он присел на кровать. Она тут же. Невольно повернувшись к ней, он наткнулся губами на ловко подставленные губы, солёные от слёз.
11
Виктор часто играл с детьми, а ещё чаще был около неё. В действительности же, он отмахивался от картины, увиденной недавно у копны, и невольно стал думать, что страсть по ночам – результат не столько любви, сколько стресса. В голове его плыли смутные думы, кричащие: «Очнись! Не верь!»
Подошёл день отъезда. У Рязанцевых в доме толпились гости. Отсутствовал лишь приболевший Рязанцев. В комнате два стола поставили рядом, но всё равно лишней тарелки некуда было ткнуть: так постарались стряпухи. Василиса вертелась в кухне: то доставала из шкафа бутылки, то прятала их. Ефим сидел напротив сына, помалкивал, теребил бородёнку и косился через дверь на Василису.
– Ничаво, – наконец махнул ей рукой, – подавай жидкость.
– Полины нет, – прошептала Агафья Кирилловна.
– Правда… – буркнул Ефим. – Погоди! – повернулся к жене.
Та вернула бутылки в шкаф, предварительно осушив полстакана водки.
– Вот и я! – вошла в дом, улыбаясь, Полина, с нею Зина, дочь.
Полина у Агафьи Кирилловны старшая, ей уже тридцать пять лет. Но оставалась, как в юности, смешливой. Картофельный нос, искорки в глазах – всё указывало на весёлый характер. Разглядывая гостей, она воскликнула:
– Всем присутствующим доброго здравия!
– И тебе, Полина! – пробасил Ефим. – Анна, Мань, Зинка, идите с малыми в ограду, нечего мешать!
Анна, фыркнув, щёлкнула по носу Сашку за то, что тот влез в тарелку рукой, но потом взяла его на руки, а Зинке, тринадцатилетней худощавой девочке, показала на Вовку, сползшего с печи; детвора подалась во двор.
– В сторонку далёкую провожаем, – поднялся Ефим. – Всех дождались. Старая, подавай!
Поглядывая на супругу, Виктор подумал: «Оставляю одну, что-то будет?» А она думала о своём: «Саша интереснее Виктора, но муж детей наших любит и меня всякую».
– О чём, Ксюша, думаешь? – спросил Виктор.
Она, вздрогнув, опустила глаза и проворковала:
– Помни, Витенька, ты детям нашим нужен и мне…– Может, в эту минуту поверила сама, что будет ждать мужа как положено супруге.
В дверь всунулся Вовка. «Дайте конфет» – попросил. Ксения насыпала ему в ладони конфет и пряников. Ефим рукою, дрожащей поднял стакан и произнёс речь:
– Выпьем за солдата, пусть дослуживает и возвращается!
– Полина, Ксения, поддержим! – пошатываясь, потянулась через стол Василиса, в руке держа стакан.
«Выпили по первой, выпьем по второй…» – Агафья Кирилловна песню завела.
С улыбкой подпела Полина, повторяя окончания строк. Потом пели: «Скакал ка-а-зак через долину…». А следующую песню пели и детишки, вернувшиеся со двора: «Позарастали стёжки-дорожки, где про-о-о-ходили милого ножки». Еремеиху язык перестал слушаться, она подалась на крыльцо.
Провожали Виктора Ксения, Ефим и Анна. Он поцеловал спящих сынов; с порога рукой помахала ему Агафья Кирилловна.
Впереди шёл Ефим, следом, Анна, неся чемодан. Она то и дело оглядывалась на разговаривающих супругов. Нарисовались на фоне мутного неба вершины берёз, облитые лунным светом: подходили к роще. Виктор вздохнул.
– Не вспоминай, – прошептала Ксения. – Глупость совершила… – И, добавила: – Слышала, Сашка уехал.
– Не опоздали? – заволновался Ефим около перрона.
– Половина первого, а поезд в час, – Анна присела на скамью, под часами.
– Скоро Витя в чужую сторону уедет, – растрогался Ефим.
– У нас страна одна – советская, – возразила Анна.
– Цыц, коза! – шикнул Ефим. – Веду речь о земле, на которой Витя родился, понятно?
Послышался гудок, и вскоре ударил свет прожектора по рельсам; пыхтя громко, паровоз стал.
– Дождёшься ли? – Виктор глянул на Ксению.
Из репродуктора объявили о стоянке поезда. Виктор обнял и облобызал отца, потом Анну, потом Ксению:
– Навсегда будешь в моём сердце… – шепнул он.
– Буду ждать… – шепнула она.
Он долго целовал опьяняющие сладкие губы. Поезд дёрнулся; Виктор на ходу запрыгнул на подножку.
– Прощайте! – крикнул.
– Уехал…– сказала, всхлипнув, Анна.
Возвращались провожающие в молчании. У ограды Ефим спросил сноху:
– Зайдёшь? – с устатку тяпнем.
– Не хочу, – услышал.
– Как знаешь… – махнул рукой.
12
Виктор долго всматривался в огни города. Когда проехали полустанок, вошёл в тамбур. Заспанный проводник, с длинными усами, мельком взглянул на билет. «Подожди…» – вынес из каморки постель. Закрывшись в купе, Виктор расстелил простынь. В чемодане поискал фотографию жены и детишек. Не нашёл: видимо, забыл в спешке дома. Зато, всунутая в носок, лежала на дне чемодана бутылка водки. Вынув сверток с едой, он наполнил кружку. Вздохнув, выпил, и почувствовал в теле приятное тепло. Немного поел и прилёг. Постукивание колёс усыпило его.
Пробудили его чьи-то шаги в вагоне. За окном светились огни станции. Прочёл: НОВОСИБИРСК. В купе вошёл усатый проводник, вежливо спросил:
– Поспали?
– Отдохнул, – улыбнулся Виктор. – Выпьете? – предложил, увидев, что проводник смотрит на бутылку.
– Можно бы, – промямлил тот. – Только служба, чёрт побери. А то бы того…
– Службе не повредит, – сказал Виктор и опростал бутылку. – Присаживайтесь.
– Боюсь, одному не пойдёт.
– Представляете, – Виктор продолжил беседу, – бутылка в чемодан попала случайно.
– Доживаю пятый десяток, а ни одна бутылка не попала ко мне случайно, – сказал, улыбаясь, усатый. – А может, попадёт, когда…– Крякнув, выпил до дна.
Дёрнулся вагон. Проводник посматривал в окно, лениво жуя хлеб. В купе вошла дама, с чемоданом и сумочкой. Поставив чемодан, она достала из сумочки билет.
– Подумала, что этот вагон без проводника, – съехидничала, и добавила. – Еду до Москвы.
Виктор глянул на попутчицу. Острый носик, синего цвета глаза, ярко подкрашенные брови и губы, букли кокетливо легли на виски.
– Не скучно будет, – подмигнул Виктору усатый.
Виктор поставил чемодан женщины на верхнюю полку. Женщина решила переодеться; Виктор отправился в тамбур, где, прижавшись к стене, закурил. Сквозило, холодный ветер обдувал ему открытую голову, в которой поползли тёмные мысли. Убегая от них, он вернулся в купе. Проводник разливал по стаканам заваренный чай. Вошла в купе лотошница. Виктор купил бутерброды – себе и даме. Она, поблагодарив Виктора, поинтересовалась о цели его путешествия. Удовлетворившись ответом, открыла книгу, но постоянно вскидывала голову, посматривая на попутчика, видимо, желая знакомство продолжить. Однако Виктору важней были думы о доме. После пары остановок вошёл усач.
– А что вы по углам, молодые люди? Поиграем в карты?
– С удовольствием, – оживилась женщина.
– На столике неудобно, – сказал Виктор, и поместил чемодан себе и усачу на колени.
– Ко мне обращайтесь – просто Евсеич, – сказал проводник, доставая из кармана карты. От него пахло водкой, луком и чем-то неопределённым. – А вы кто? – глянул на женщину.
– Я? Просто Римма.
– А вы?
– Виктор.
– А кто дураком останется? – спросил Евсеич шутливо.
– Я останусь, – сказала, вздохнув, Римма, стрелки бровей её поднялись. – Я мало в карты играла.
– А я столько сыграл, сколько Виктор на самолёте не летал, ха-ха-ха, – потешался Евсеич.
– К примеру, я не летала на самолёте, – призналась Римма.
– Понял, не летали, – сказал Евсеич и показал шестёрку. – Как-то с парочкой играл, так, представьте, его жена, когда проиграла, колоду выкинула в окно. Купил новую.
– Товарищ, не правильно кроете, – Виктор улыбнулся женщине.
– Этак не лезет, – подтвердил Евсеич и подкинул козыря.
– Осталась, так и знала…– сказала, сжав губы, Римма.
– Сдавайте, – протянул карты ей Евсеич.
– Пойду, покурю, – сказал Виктор, в груди почувствовав беспокойство.
Он вышел в тамбур. Беспокойство жгло ему грудь, но мыслей не было. Забыв о куреве, он и сам, как ему показалось, превратился в полумрак и стук колёс.
13
В кухню, где дремала на лавке Агафья Кирилловна, вбежала Еремеиха:
– Поднимайся, сватья! – позвала. – Война! По радио сказали… С немцами!
Агафья Кирилловна, заморгала часто-часто.
– Как жить будем, сватья? – простонала Василиса.
– Тяжело будет… – Агафья Кирилловна подала голос. – Но врагу не спихнуть нас с родной земли, больно глубоко врылись мы в неё, тут всё наше – и пот и кровь.
– Так города отдают! – вскрикнула Василиса.
– Вернут! – сыны драться пойдут – Васька, Витька и другие. Разве отдадут они врагу матерей и детей?
Запищал Сашка. «Неужели что-то понял?» – мелькнула в голове у бабки глупая мысль. Взглянула – бог мой! – голова малого в поддувале, и он тянет её, попискивая. Бабка сама с трудом освободила голову внука.
– От немцев спрятался? – достало у бабки сил пошутить.
Пришла Анна. Василиса уже ушла, причитая.
– Мама! – решительно сказала Анна. – Агафья Кирилловна повернулась к дочке. – Я поеду на фронт!
– На фронт? – переспросила мать.
– Комсомольцы записываются добровольцами.
– А здесь фронту нельзя помочь? – подступила к ней старуха. – На Ксюшку надежды нет, Семён болеет. И куда мне с внуками деваться?
– Комсомол направит, поеду, – Анна пожалела мать и сказала это спокойней.
– Вот когда направит, тогда и будем думать, – примирительно сказала Агафья Кирилловна.
– Пойми, Анюта, и тут фронт, кто поможет солдатам, если заводы все разбегутся?
– Говорят, мины выпускать будем.
– Мины не помощь?
– Помощь, мама, помощь, – смирилась Анна.
На Запад потоками шли эшелоны с добровольцами и мобилизованными. Грозная война и в тылу создала напряжённую обстановку. На привычную жизнь, как метель на зелёный луг, накатилось что-то страшное. «Война, война» – слышалось в городе. В это слово упирались, как в бетон, улыбки и мысли. Тень легла на души горожан. Мечты, планы – всё на потом, а на сегодня осталось только одно – помочь Красной армии. Полуголодные, отбросив всё личное на потом, трудились горожане на шахтах, заводах и порой по две смены подряд.
Анна упала на постель.
– Болеет… – показал на неё Вовка.
– Все нынче, Вова, болеют, – глубоко вздохнула Агафья Кирилловна. – Кончится война, все и поправятся, и дед выздоровеет. – Улыбнулась.
Тяжёлые потянулись дни. Гитлеровцы приближались к столице. В шахтёрском городе замелькали треугольные письма. Одно из них принесло беду в соседний с Агафьей Кирилловной дом. Соседка кричала громко, запершись дома. Слыша её крик, плакала Агафья Кирилловна, шмыгали носами ребятишки. Наведалась к соседке Василиса, но та не открыла дверь, только кричала: «Ой, убили Женю, ой, сынка…». Анне не спалось. Придя с работы, она металась, как одержимая.
– Аня, не заболела? – спросила мать.
– Нет, жалко Женю, ведь росли вместе…– всхлипывая, ответила Анна. И, опустив голову, задрожала.
14
За неровными рядами «колючки» окопался полк, в котором начал нести службу Виктор Ерёмин. Землянка пропахла хвоей. Виктору это напомнило ночёвки в тайге. Сунув ладонь под голову, он лежал на еловых ветках. После ночных ползаний по тылам фашистов приятно было вот так расслабиться. Устал он за последнее время, которое на фронте отмеряет не календарь, а понимание, что судьба отмерила ещё один отрезок жизни. «Влетит, однако…» – подумал, припомнив недавнее событие.
Группе разведчиков долго не удавалось добыть «языка», но, когда сумели утащить зазевавшегося фашиста, Виктор рассекретил группу. Не сдержался, когда разведчики наткнулись в темноте на немецкую землянку, куда ныряли офицерские фуражки. Приказав бойцам уводить немца, Виктор ужом вполз на травянистый бугор, откуда кинул гранату в гадючье логово. «Фрицев» накрыл, но могли потерять «языка», и сами погибнуть. Хорошо, что обошлось, это несколько успокаивало. «Зато стольких гадов уложил», – подумал Виктор, проваливаясь в сон.
Разбудил его грохот; вскочив, он кинулся к выходу. Но отбежать далеко не удалось: раздался новый взрыв. Виктор свалило воздушной волной. Глянул – на месте землянки воронка. Ещё раз бабахнуло; Виктора кинуло в сторону. И засыпало землёй. Виктор с трудом выполз. И почувствовал тишину. Только ноги ощущали дрожанье земли. Коршунами вверху кружили фашистские самолёты. Сгибаясь, Виктор побрёл по траншее и вскоре наткнулся на группу красноармейцев, спасавшихся от бомбёжки. Подсев к бойцам, он свернул дрожащими пальцами цигарку. Молодой солдат что-то сказал, поднося горящую спичку. «Как рыба, молча, открывает рот», – подумал Виктор, и догадался, что оглох.
По траншее, сгибаясь, шёл офицер. Подойдя к Виктору, сказал что-то. Виктор не расслышал. Офицер глянул на него недоумённо. Понял, когда Виктор показал на уши. Тогда офицер махнул рукой, чтобы Виктор шёл за ним.
У карты, в блиндаже, освещённом керосинкой, беседовали командиры. Виктор стал у порога.
– Ерёмин, подойди, – приказал полковник.
– Извиняюсь, ничего не слышу, – откозыряв, доложил Виктор.
– Что со слухом? – крикнул полковник.
– Оглушило. Взрыв был… – обрадовавшись, что расслышал командира, ответил Виктор. Его качнуло.
– Контузия, – сказал полковник, покачав головой, и громко спросил: – Так это ты, сержант, штаб фашистский накрыл?
– Кажется… Случайно…
– Молодчина! – похвалил полковник, улыбаясь. – Больше бы таких случайностей. Так что, представлю к награде. – Пожал Виктору руку.
15
Сашка смотрел с крыльца на девочку, вошедшую в калитку. Малышка, увидев его, хихикнула и высунула язычок. И сразу убежала. Жизненное пространство Сашкино ограничено было пока что этой старой оградой. Главное событие в жизни его произошло накануне, когда мальчики влезли в их огород, а бабушка, – вообще-то добрая: суёт хлебушек ему в рот, – побежала с прутом за ними. Сашка от бабушки слышал, что папа его воюет, и говорил тем, кто обижал его: «Папа игрушку привезёт, не дам поиграть …».
Василиса вошла в калитку, держа конфетку в руке. Но, увидев что-то, возвратилась.
– Старик, подойди! – позвала мужа.
– Чего тебе? – спросил Ефим недовольно, но сошёл с крыльца, в руке держа колодку; фартук сполз до колен.
– Кто-то отъезжает от Кирилловны: чемодан у крыльца.
– Некому отъезжать, – сказал, разводя руки, Ефим. – Может, прибыл кто.
– Побегу…
– На кого ребят покидаешь… – услышала она голос Агафьи Кирилловны.
– Что стряслось, сватья? – спросила Василиса.
– Дочка уезжает… – дрожа губами, сказала Агафья Кирилловна.
– Куда черти понесли? – выпалила Василиса. – В голову стукнуло!
Ксения металась из кухни в комнату, пихая тряпки в сумку.
– Неладно… – шепнула Агафья Кирилловна.
– На кассе сидит, – сама себе прошептала Василиса, – деньги на дорогу есть… Гляди, сватья, чтоб не потянули тебя с Семёном, – шепнула Агафье Кирилловне.
– Куда потянули? За что?
– А за то, – упёрлась Василиса. – Может, чего натворила касатка, и дёру даёт. На кого сынов оставляешь, Ксюша? – Обратилась она к снохе.
– Перестаньте долбить! – взвизгнула та из комнаты.
– Змея подколодная, шипит, а на своём стоит… – бросила Агафья Кирилловна.
С сумкой в руке, выскочила из комнаты Ксения. Кинув на ходу: «до свиданья, напишу…», она спрыгнула с крыльца, чмокнула на ходу Сашку в щёку и, подхватив чемодан, засеменила к станции.
16
«За проявленные смелость во время выполнения задания командования, старшего сержанта Ерёмина наградить полумесячным отпуском…» – прочёл капитан перед строем солдат приказ. Сидя на заплёванном полу теплушки, Виктор вспомнил значимый для него эпизод, понимая, что отпустили из-за контузии, чтобы немного подлечился. В вагоне было полно раненых; одни спали, другие что-то требовали. Перед теплушкой – вагон-кухня, дальше – вновь теплушки, набитые ранеными. «Хорошо бы перебраться на пассажирский», – подумал Виктор.
Но до места пришлось добираться в товарном вагоне. Бесконечные переформирования и стоянки утомили. И лишь думы о любимой скрашивали дорожные тяготы.
Наконец добрался до места. Солнечное утро встретило его золотом листьев. Дорога пылила. Минуя рощу, Виктор помрачнел, вспомнив. Наконец долгожданный дом. Чувствуя себя другим, возмужавшим, вступил он в знакомый двор. Через минуту, лишь откроется дверь, он увидит её! Милая! Как же скучал! Вдруг кольнуло сердце от непонятного предчувствия.
Войдя в дом, он увидел карапуза, пытающегося прикрыть заслонку русской печи. Из комнаты слышался храп; в стекло окна билась муха. Сев на корточки, Виктор прижал малыша к груди, всматриваясь в любопытные глазёнки.
– Кочегарик мой… – прошептал.
Малый погрозил ему пальцем:
– Тише, баба спит.
– Не узнал меня, сынок?
Выбравшись из объятия Виктора, карапуз потопал, переваливаясь, в комнату, подкатился к кровати и потормошил спавшую Агафью Кирилловну:
– Папа привёз игрушку…
Агафья Кирилловна вскочила, засеменила в кухню, заахала, заохала, к Виктору прислонилась, слёзы потекли по щекам.
– Ладно, мам, ничего не случилось. Вы-то как?
– Всё бы ладно, да Ксюшка нас бросила.
– Бросила… – сквозь зубы проговорил Виктор, подумав: «Опять».
– Убралась… Ни слуху, ни духу, – отвечала Агафья Кирилловна. – Где живёт, не знаем.
– С ним убежала? – шёпотом спросил Виктор, голову сжав ладонями.
– Многое говорят, – ответила Агафья Кирилловна. – Кто говорит, с ним, кто – одна. Варнак тут крутился, теперь исчез. Видно, с окаянным.
Крепко Виктор задумался. Вспомнил, как божилась, плакала, говоря, что скорей умрёт, чем оступится. Поверил. А она притворялась. Актриса. Но убила по – настоящему…
На второй день он подремонтировал забор, ребят поласкал. И всё в молчании. Смотрели сквозь слёзы старухи на него, предлагали водки – отказался. Лишь на четвёртый день, перед отъездом, оживился, когда меньший забрался ему на коленки. Проводил его к калитке Вовка, держась за ручку чемодана. Искра блеснула в душе Виктора при прощании с сыном, но тут же погасла, и тьма заполнила ему душу.
Поезд подъезжал к станции. Показались крыши зданий, озарённые лучами утреннего солнца. А в душе у Виктора тьма и сожаление, что многие его друзья-однополчане убиты и гниют в земле, а он, измученный подлыми ударами в спину, жив. Держась за брезент площадки, он глянул на мелькающие шпалы. Поезд сбавил ход, мелькание шпал замедлялось. Он стал считать их, боясь пропустить хотя бы одну.
– Солдат, вам плохо? Что с вами? – голос в тамбуре.
«Что со мной? Всё оборвано, никакой опоры… То есть, зыбкая, как этот брезент. Какой смысл держаться за него? Никакого смысла…». Пальцы его разжались, как плети, повисли руки.
Поезд остановился, скрежет и стук сопроводили торможение, грохнули буфера.
– Зарезало, ой… – крик из тамбура.
К вагону собрались пассажиры.
– Я видел, – волнуясь, объяснял мужчина в жилетке. – Стоял между вагонами, дурно было, что ли? Смотрю – исчез…
– Солдат, мать его…– выругался гражданин в пенсне. – Фашистов бить надо, а он что…
– Войны испугался подлец! – поддержал его парень в шляпе.
– А ты почему не на фронте? – сквозь толпу пробился проводник, в руке держа зажжённый фонарь, которым он осветил тело и откинутую в сторону голову. Рядом сотрудник милиции.
– Тебя спрашиваю, молодой человек? – напирал проводник, направляя на шляпу свет.
– У меня бронь! – выкрикнула шляпа.
– Броня, говоришь? А у него, глянь, орден и медали, а ты его подлецом! Кто таков? – не отступал усатый, которого звали просто Евсеич.
Шляпа затерялась в толпе. Охали женщины. Евсеич стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать.
– Встречались…– наконец сказал, скомкав фуражку. – Правильный был человек, безоговорочно кружку водки отдал.
– Вы, вдобавок, знакомы? – спросил человек в пенсне.
– Знакомы, и без добавок, – не глядя ни на кого, изрёк Евсеич. – Человек богатой души был, звали Витя.
Возвратившись к вагону, он поставил фонарь на ступеньку и направился к вокзалу.
Проводнику знакомому буркнул:
– Помяну.
Подошёл к вагону другой проводник.
– Куда он? Опоздает.
– Это его знакомого зарезало, помянуть хочет.
– Точно опоздает… Помню, бабка корзину с яйцами грохнула, когда лезла в вагон его, так он напился с досады и опоздал.
Стоявший близко железнодорожник кивнул:
– Помню, битый час провозились с горемычным, пока не впихнули в скорый.
– Несут! – послышался голос. – Зарезанного несут!
– И этот горемычный. Горемычных бог и прибирает, – подытожил местный железнодорожник.
17
Ветер кружил над землёй пожелтевшие листья, по небу передвигал тучи. Начались дожди. По дорогам потекла муть, в низинах образовывая лужи. Горожане с головой погрузились в нелёгкие трудовые будни, став работающими автоматами, живя одной мыслью: нужно помочь Красной армии.
На предприятии, где трудилась Анна, норма поднималась баснословно; рабочие отказывались понимать, что это они столько выпустили продукции. Проводимые прежде утром и вечером пятиминутки, были ограничены утренней пятиминуткой, выходных не было.
Как-то в полдень передали по заводскому радио: «Всем на собрание!». Из цехов и подсобок по заводскому двору потянулись в главный корпус рабочие. Анна шла в толпе, где лица казались не то чересчур задумчивыми, не то печальными. С ней шла её подруга, Неля.
– Ох, Неля, мне даже говорить трудно.
– Не заболела?
– Устала… а ещё столько стоять у станка…
– Выдержим.
– Выдержим. Мы, комсомолки, и поэтому должны беспартийным пример показывать. Если мы не выдержим, то и Бурыгина Люська не выдержит.
– Много работаем, большая помощь от нас фронту. Правда, Аня?
– Правда, только чтобы фашистов прогнать, надо бы ещё больше деталей делать, только сил не осталось, две нормы и так выполняем, даже Люська за полторы отчиталась. Придумать бы аппарат, чтоб усталость снимал.
Перешёптываясь, подруги вступили в главный корпус. На широкой площадке мостового крана сгрудилось правление завода: директор – пожилой заводчик, Захарыч, рядом главный инженер, тётя Ирина – седая женщина, и старший мастер, дядя Паша. Внизу гудела толпа. Захарыч стянул с головы помятую фуражку. Наступила тишина.
– Ребятки с батей. Приболел. А мама у Поли, – прошептала Анна.
– Товарищи! – раздался голос пожилого директора. – Заводу адресована телеграмма Центрального комитета партии. – Кашлянув, директор поднёс к глазам лист и громко прочёл: – «Товарищи рабочие, работницы и инженерно-технические работники! Центральный комитет В.К.П.Б. сердечно поздравляет коллектив вашего завода с успешным выполнением плана поставки фронту необходимой продукции. От руководства Коммунистической партии и от командования Красной армии примите сердечную благодарность. Смерть фашистским оккупантам! Центральный комитет ВКПБ» – Директор, взглянув на толпу, добавил: – Подписали товарищи Сталин и Калинин!