…птам…
Исчез в темноте силуэт Богдана, ссутулившегося, опершегося на швабру.
…птам…
Вот докатилось и до них.
…тум!
Застывшие фигуры окутало густое желе алой полутьмы. Глаза Аси в свете фонаря Физика загорелись яркими живыми угольками.
– Богдану не видно, где мыть, – жалобно донеслось из коридора.
– Это нормально, – утешил блаженного спустившийся по стремянке Шпунт. – Главное, морду не расшиби, а то зря старался. И вообще хватит тряпкой елозить, наше дежурство закончилось. А вот праздник, считай, начался!
* * *После побудки, зарядки, небольшой уборки и сытного завтрака пятьдесят семь человек готовились праздновать Новый год в общем зале. Давно прошли времена, когда с каждым лебедем предварительно беседовал психолог, прежде чем заселить в камеру, разрешить выходить на работу и контактировать с другими людьми. Или не разрешить. И да, когда-то давно рассаживались по группкам: бандиты с бандитами, насильники с насильниками. Но жизнь так много лет шла настолько иначе, что многие правила и понятия круто изменились. Сейчас вообще обходились практически без церемоний. Разве что Зюзю хором недолюбливали. Трусоватый подхалим, убийца едва ли совершеннолетних девушек – таких никогда не жаловали, сколько бы лет ни прошло.
Так что охрана просто закрывала двери в общий зал и топталась снаружи, позевывая и сменяясь каждый час. Лебеди же чинно-благородно развлекались.
Первым номером новогодней программы шел театр. Меченую карту постановщика, которую разыгрывали в сентябре, вытянул Шпунт. Он выбрал «Сказку про Федота-стрельца» и, начиная с самого первого дня, гонял свою команду до седьмого пота, добиваясь, чтобы никто не читал по бумажке. Разумеется, в этой команде оказался и Болт, причем ему досталась роль генерала, потому как борода у него росла на редкость активно.
Лебеди ржали до колик, хлопали до онемения ладоней. Болт, вспотевший от волнения, с пересохшим горлом выходил на поклон три раза и довольно ухмылялся в бороду.
После небольшого перерыва, когда все вновь расселись по местам и угомонились, Герцог объявил следующий пункт программы.
Лебеди с жадным интересом наблюдали, как длинные крепкие пальцы Герцога в сверкающих перстнях тасуют «киношную» карточную колоду. На столе перед бугром лежали еще две рубашками вверх: «игровая» и «подарочная». Их черед подойдет немного позже, после фильма, и Болт даже глаза прикрыл от удовольствия: ох и праздник, так бы и жил всегда! Пару дней назад пятьдесят шесть лебедей – все, кроме Зюзи – написали на лицевых сторонах своих карт название фильма или сериала. В общей комнате сохранился большой телевизор, а у начальника тюрьмы оказался припасен внешний диск с коллекцией видео, так что пару раз в месяц лебедям позволялось устраивать просмотр одного фильма. Обычно его выбирал Герцог или его подручные, и лишь иногда это позволялось кому-нибудь из лебедей, например, как подарок на день рождения или очередную годовщину отсидки.
Болт закусил губу в предвкушении. Вот бы его «Звездный десант» выпал! Или философское что, типа «Достучаться до небес», или пусть даже какой-нибудь «Робокоп»… Лучше второй, где из главаря группировки террористов сделали киборга – швейцарский нож. Эх, вот еще бы посмотреть в переводе Гаврилова, как давным-давно, в золотом детстве! С этим незабываемым хрипловато-растянутым стилем и головокружительными матюками, ставшими родными после многочасовых зависаний перед отцовским «видаком». Пока отец не загнал всю коллекцию разом, чтобы уйти в свой последний запой, двенадцатилетний Генка успел пересмотреть все, даже кассету с «Криминальным чтивом» с крохотной наклейкой «Перевод Гаврилова. Тот самый». Именно благодаря ему стало известно, что слово fuck безбашенный режиссер вставил в свою картину аж 271 раз.
Болт вздохнул и сосредоточился на руках Герцога. Он понятия не имел, кто что написал на своих картах. Ни один человек не проболтался о своем выборе, все свято хранили тайну: не только потому, что болтуна ждало суровое наказание, но и чтобы не нарушался эффект сюрприза на праздник.
Наконец бугор перестал тасовать и, лизнув палец, потянул карту из середины. Пока он театральным жестом поднимал руку, в воцарившейся тишине Болт услышал, как сидевший рядом Шпунт шептал:
– Хоть бы «Малена», хоть бы «Малена».
Выпала «Голгофа».
– Ну хоть не «Хатико», – уныло пробурчал Шпунт в поднявшемся гаме.
А Болту непретенциозная картина о выборе и вере нравилась. В ней рассказывалось о католическом священнике в небольшом провинциальном городке. Однажды священник слушает исповедь, на которой прихожанин рассказывает, что в течение многих лет подвергался сексуальному насилию со стороны ныне покойного пастора. Прихожанин уверен, что на гибель плохого священника никто и не обратит внимания, а вот убийство хорошего может заставить общество задуматься. С этими словами он дает святому отцу неделю на то, чтобы привести дела в порядок, после чего обещает убить. Однако вместо того, чтобы обратиться в полицию, в отпущенный срок священник занимается обычными делами, стараясь изменить жизнь своих прихожан к лучшему.
Каждый раз, смотря этот фильм, Болт чувствовал в себе некий отклик, но все никак не мог понять какой.
– Так, хорош, – скомандовал Герцог, когда пошли титры, и выключил телевизор. – Кто хочет пофилософствовать на разные темы, будет делать это на толчке! Обстановка самая располагающая. А теперь…
Бугор взял «игровую» колоду, принялся тасовать.
Все заерзали, докуривая самокрутки и ухмыляясь.
Наконец Герцог торжественно выудил из середины колоды карту, перевернул ее, удивленно всмотрелся и захохотал.
– Жмурки!
– Жмурки! – восторженным хором грохнули лебеди. – Вот это номер! Ого! Крутяк, мужики!
Шустро освободили пространство, растащив по углам стулья и кресла.
– Играем полчаса, – объявил Герцог, похлопывая о ладонь плотной полоской ткани. – Правило первое: водящего не бить! Только хлопать по плечам и спине, ну пенделя отвесить можно. И правило второе: кто ударит, огребет сам. Зюзя, двигай сюда, ты первый.
Зюзя проскулил что-то невнятное, однако возле бугра оказался весьма шустро: жмурки были, в общем-то, достаточно безобидной игрой, так как бить слепого считалось западло.
Полчаса прошли в оживленной суматохе; водящими побывали чуть ли не все, а некоторые, тот же Шпунт, и по нескольку раз. Под конец игры он периодически потирал тощий зад, удостоившийся доброго десятка увесистых пинков. Болт же, который, несмотря на габариты, двигался достаточно быстро, а благодаря своей комплекции для толчков и пинков был практически неуязвим, получил от всей этой беготни несказанное удовольствие.
В заключение праздничной программы Герцог минут пять усердно тасовал «подарочную» колоду. Здесь уже не допускалось никакой самодеятельности: просто разыгрывали подарки, выделенные начальниками. Впрочем, под Новый год не скупились и можно было выиграть все что угодно: дополнительный талон на мед или табак, внеочередной выбор фильма, индульгенцию от любого наказания…
После обеда в распоряжении лебедей оказалось несколько часов блаженного свободного времени. Большая часть засела в общем зале за рисование и пазлы, кто-то резался в карты, домино и нарды, кто-то просто курил и болтал, несколько человек разбились на команды и играли в шахматы. Вокруг Шпунта, умевшего играть на гитаре, образовался целый хоровой кружок. Несколько человек разбрелись по своим камерам.
Болт тоже предпочел уйти к себе и почитать выигранную в лотерею книгу: в обычные дни для этого будет сложно урвать больше получаса.
«Отличный Новый год! – Он блаженно растянулся на койке. – Давно так не отрывались! Странно только, что никто даже толком не подрался… Слишком гладко в этот раз. Слишком гладко. То ли хорошо, то ли не к добру…»
Он покачал головой, постучал пальцами по вытертой обложке, на которой не было видно ни названия, ни автора. Раскрыл книгу.
Анри Шарьер. «Мотылек».
* * *Густой туман, которого по всем законам физики зимой быть не могло, крался вверх по заснеженному холму, мягко переливаясь бликами северного сияния, словно поддавшаяся какой-то мимолетной прихоти Хмарь баюкала Остров в своих ладонях. Впрочем, дозорные на северной вышке уже привыкли к подобным кунштюкам и спокойно резались в «американку».
– Эх ты, Миклуха, третий раз подряд продул! – рассмеялся один из дозорных и вдруг сорвал с плеча автомат, вскочил, вглядываясь в туман. – Эт че еще такое?
– Да куст-шатунок, – тоже подхватив свое оружие, прищурился Миклуха. – Его еще на прошлой неделе из-за дренажной трубы корчевать хотели.
– Слышь, я тебе ослепнуть не загадывал, – с раздражением рявкнул напарник.
– Может, Лешак пасется?
– Одетый?
– Ну тогда с вокзала Железный…
– Полезный! Мы к ним когда в последний раз наведывались? В сентябре? Они три раза уже все забыли. Да и поодиночке Железные не ходят, сам же знаешь, и всегда след в след.
Туман возле покосившегося фонарного столба сразу за периметром зашипел, за мгновение вздыбился и осел, открыв дежурным высокую фигуру в длинной алой шубе. Лица пришельца не было видно из-за окладистой белой бороды и надвинутой на самые глаза меховой шапки. В руке сиял серебром, то и дело переливаясь голубоватыми сполохами, посох с навершием в виде звезды.
Миклуха раскрыл было рот окликнуть незнакомца, но тот погрозил вышке пальцем, потыкал посохом сугроб в основании столба, развернулся и молча ушел в туман. Следов на снежном покрове за ним не оставалось.
– Хрень какая-то, – растерянно проговорил Миклуха. – Надо бы начальству сказать, а, Буряк?
– Что сказать? – хмыкнул Буряк. – Приходил неизвестно кто неизвестно зачем? Знаешь, ты мне желание просрал, так вот иди проверь, что он там делал.
– У меня Люська с доростком же…
– А чего сюда нанимался тогда? Не ссы, я прикрою, столб в зоне обстрела.
Миклуха, недовольно посопев, вытащил из-за пазухи нательный крестик, поцеловал и двинулся к лестнице.
Освещение немного усилили, а дверь в воротах приоткрыли ровно настолько, чтобы разведчик смог протиснуться, не оторвав пуговицы на ватнике. Миклуха с автоматом на изготовку, держа палец на спусковом крючке, шаг за шагом приблизился к загадочному сугробу. Дошел. Склонился над ним и замер. Светящийся туман выжидающе клубился неподалеку.
– Ну что там? – нетерпеливо крикнул с вышки Буряк.
– Мешок какой-то. – Миклуха боязливо ткнул стволом в увесистую находку, потом удивленно хмыкнул и чуть повернул, открыв знакомый по старому миру сине-белый логотип.
– В смысле – мешок?
– В смысле – почта! – донеслось в ответ после короткой паузы. – Почта России…
Глава 2. Точка отсчета
2—3 января 2035 года
Приставка ИО – исполняющий обязанности – к такому желанному «начальник колонии» нисколько не омрачала действительность, но и жизнь не облегчала. Вот уже три месяца, как он на этой суетной и нервной должности, и уже не раз задумывался: «А может, зря? Чем было плохо в начальниках оперативного отдела УФСИН Пермского края? Опять же столица, город-миллионник, а не этот захудалый провинциальный Соликамск. Да и жена дуется, что привез в эту дыру. Ей-то мои должности по барабану. Кстати, о жене… Нормальные люди в воскресенье дома сидят, а я вот тут… Работу работаю. В воскресенье. И если б только эти выходные! Ночевки дома по пальцам пересчитать можно».
Хозяйство ему досталось беспокойное. Страшно подумать: всемирно известная колония особого режима для пожизненно осужденных, именуемая в простонародье тюрьмой «Белый лебедь». Неспокойное и требующее постоянного погружения в свои проблемы учреждение.
ИО… Он уже три месяца ждет избавления от этих букв в должности. А ради этого можно и потерпеть. И жена потерпит. Это же не навсегда. Это перспектива, трамплин. Хороший, мощный трамплин куда угодно… В Москву… На генерала… Хотя через три месяца новые полковничьи погоны не казались ему достаточным вознаграждением за тяжелый груз на плечах. А поначалу Сергей Иванович Чулков очень гордился ими. Тридцать восемь лет – и уже полковник. Наверное, самый молодой полковник в УФСИН по всей огромной России.
Пронзительный зуммер и вспыхнувшая лампочка на пульте рабочего стола вывели начальника колонии из задумчивости. Чулков щелкнул тумблером под надписью «ДПНК» и коротко бросил:
– Да?
– Товарищ полковник, тревога, вводная «Атом».
Дежурный помощник начальник колонии был деловит и спокоен, в динамике слышались пощелкивания и голоса других сотрудников, проводивших оповещение по телефонам. Механизм работал как отлаженные швейцарские часы.
– Принял, действуйте по плану учебной тревоги. Конец связи.
Чулков отключил динамик и встал. В огромном кабинете располагались огромный стол для заседаний с расставленными вокруг огромными креслами, огромные шкафы вдоль стен и огромный сейф, и когда полковник был здесь один, то не раз ощущал себя муравьем в спортивном зале. Требования вводной диктовали переодеться в полевую форму и повесить на плечо средство индивидуальной защиты. «Атом», как-никак. Того и гляди, нагрянут проверяющие, а начальник в непотребном виде, и плакало тогда утверждение в должности. Чулков улыбнулся своим мыслям и достал из шкафа противогаз и синий уфсиновский камуфляж. «Кстати, а почему это я ничего не знаю про тревогу? Васильич и Сашка из управления предупредили бы…» В голове впервые сработал тревожный сигнал: что-то идет не так. «Значит, это или «налет сверху», или…» Второе «или» Чулков сформулировать не успел. Повторный вызов с пульта застал его в забавной позе: со спущенными форменными штанами, натягивающим форменную камуфлированную футболку.
– Да чтоб вас!.. – Он доскакал до пульта связи и, включая, чуть не сорвал тумблер: – Что там у вас еще?!
– Т-товарищ полковник! – выдохнул дежурный. – Т-товарищ полковник!
– Что ты там заикаешься, майор? Докладывай по существу.
Из динамиков вырвался короткий тяжелый всхлип, потом дежурный кашлянул и зачастил:
– Товарищ полковник, «Атом» боевой. Связи с краевым УФСИНом нет. По рации на всех волнах, в том числе и МЧС, было оповещение «Атом», теперь тишина. По тревоге стали прибывать сотрудники, многие с членами семей. И вообще сюда прут со всех сторон! Куда мне их всех девать?!
Чулкова пробил холодный пот: «Понеслась душа в рай…» А ведь на самом деле почти так и было. Только не в рай, а в неотвратимо надвигающийся ад, секунды до которого отсчитывали механические часы на стене.
– Значит, так, майор, – ровно проговорил полковник. – Дежурной смене весь спецконтингент загнать в подвал первого корпуса, прибывших членов семей и прочих гражданских отвести в подвал второго.
– Как весь контингент в один подвал?! Там же убийцы, манья…
– Не до церемоний сейчас. Выполнять! И это… Позвони моей. Скажи, чтобы хватала Витьку, мой тревожный чемодан и пулей сюда.
Чулков быстро натянул полевую форму, застегнул широкий офицерский ремень и схватился за пустую кобуру. Снова нажал на тумблер вызова.
– Майор, всем сотрудникам выдать табельное оружие.
– То есть как всем, това…
– Так, всем! Не только дежурной смене, включая внутренние посты, но и вновь прибывающим сотрудникам! Ты понял, майор? И в случае беспорядков разрешаю применять огонь на поражение. Под мою ответственность.
– Товарищ полковник, это нарушение всех протоколов, как основных, так и вводных. Мне нужен официальный приказ!
Начальник колонии мысленно выругался.
– Майор, сейчас мне только бунта не хватало среди посидельцев, когда везде вокруг бардак, а учреждение полно женщин и детей, поэтому выполнять! – Он отключил связь, но через пару секунд вновь ударил по тумблеру: – Голосовой записи пока будет достаточно?
– Да, конечно! – в голосе дежурного слышалось явное облегчение.
– И можешь пустить приказ на громкую, чтобы все слышали.
Чулков надиктовал приказ и, удостоверившись, что запись прошла без накладок, отключился.
Ну все, мосты сожжены. Когда полковник спускался в оружейку, его голос, многократно усиленный динамиками, гремел по всем корпусам. Из своего кабинета в таком же синем камуфляже, перетянутый ремнями противогаза, выскочил зам по БОР. Тревожным взглядом посмотрев на горланящий динамик, поравнялся с начальником.
– Своих вызвал?
Чулков кивнул, не сбавляя шага, направился к лестнице.
Подполковник не отставал:
– Как думаешь, серьезно?
– Серьезней некуда. Поэтому, Андрей, на тебе внешний периметр. Людей с вышек уведи, будем надеяться на камеры. Оставь усиленный пост в шлюзе. Но чтобы все были начеку. Понял меня?
– Понял! Не волнуйся.
Вооружившись штатным Макаровым, Чулков почти бегом направился за своими людьми в главный корпус. Впереди слышались крики. Одиночный выстрел раскатистым эхом пронесся по сводам длинных коридоров. И еще… еще…
* * *Начальник Острова Чулков не сразу понял, что разбудили его вовсе не выстрелы, а ритмичный, деловитый стук в дверь.
– Когда ж ты, скотина, сниться уже перестанешь? – выдохнул он, утирая со лба холодный пот. Первый день Катастрофы буквально выжгло в его мозгу на много месяцев, на десятки лет, навсегда. Иногда этот день возвращался в видениях липкого болезненного сна, с пугающей точностью повторяясь до мельчайших деталей. На ощупь натягивая брюки, начальник колонии рявкнул: – Ну что там?
– Серега, дозорные мешок принесли с периметра. Ты должен это видеть. Сейчас.
Чулков чиркнул зажигалкой и скрипнул зубами: двадцать минут первого!
– Охренели совсем? Кто дежурные, что за мешок?
– Возможно, и охренели, – терпеливо согласился зам по БОР. – Дежурные – Миклуха и Буряков, в показаниях не путаются. Караульные на воротах то же говорят, слово в слово. Мешок «Почта России», а внутри письма, я заглянул.
– В смысле письма? – Чулков поспешно распахнул дверь. – Еще кого-то по голове кадилом осенило?
Зам по БОР нервно хрюкнул.
В самые первые месяцы общей неразберихи, когда боялись всего – голода, неведомой заразы, нападения извне, а уж особенно бунта заключенных, – отец Кирилл, тогдашний настоятель, решил «приложить руку помощи». Как местный житель и священник, принимавший исповеди, он знал судьбы практически каждого из своих подопечных, с ним советовались, частенько давали почитать письма «с воли». А он, как бывший мошенник, обладал уникальной памятью и отлично владел техникой подделки почерков. И в колонии начали появляться малявы. Друзья и родственники заключенных якобы передавали через отца Кирилла, что война заканчивается, в городе многие выжили, просто надо подождать, пока власти разберутся, что да как, а пока есть связь через новоявленных сталкеров, ну и слава богу. Однако письма, которые были призваны немного успокоить спецконтингент, вскоре послужили причиной взрыва: что-то там батюшка напутал…
Давить пришлось жестоко.
И вот теперь – опять «вести с полей».
Чулков осмотрел мешок. Высыпал содержимое на пол. Это были не просто малявы, а сотни полторы самых настоящих писем: в белых прямоугольных конвертах, со штемпелями из разных городов, кое-где оказались наклеены марки. Чулков взял несколько конвертов, просмотрел.
– Андрей, – проговорил он вдруг ставшими непослушными губами. – Здесь твое имя. И обратный адрес: Воронеж, Пеше-Стрелецкая улица, Арефьева Галина Пав…
Зам по БОР издал непонятный звук и буквально выхватил конверт из рук начальника колонии.
– Мама…
* * *Письма пришли всем, кто был в день Катастрофы в «Белом лебеде». Абсолютно всем. Начальникам и рядовым сотрудникам, спецконтингенту и вольным. Читали сначала про себя, впиваясь глазами в строчки, шевеля губами. Потом зачитывали кому-нибудь вслух, то и дело останавливаясь и вспоминая разные случаи. Потом слушали тех, кто читал, кивая их рассказам. Радовались и стискивали зубы. Крепились. Плакали.
– Смотри, смотри, Болт! – тощий как жердь Аптекарь, бывший наркоман, двадцать пять лет назад вырезавший семью из шести человек ради денег на дозу, трясущимися руками вновь развернул свое письмо. – Родила… Моя-то младшая родила, представляешь? Пацана. Внука. Вот тут, видишь, пишет? Четыре кило и еще двести сорок грамм! Богатырь! Илья Муромец! А я вот тут…
Аптекарь вдруг осекся, сморщил лицо и судорожно всхлипнул.
– А я умер.
– Да угомонись ты, – негромко посоветовал Болт. – И не задумай там чего-нибудь, Федор, теперь жить надо. Ни в Хмари пропасть нельзя, ни самому в петлю. Никакого особого отряда на форпосте, понял? Радоваться надо и ждать. Слышал ведь, что всем пишут, а оно же не как в прошлый раз, чтоб этого выдумщика на том свете перевернуло… По-настоящему все, раз уж письма вообще всем пришли. Так вот пишут-то, считай, одно и то же: мир здорово тряхануло, но все потихоньку восстанавливаются – хозяйство налаживают всякое, экологию. Эвакуированные понемногу возвращаются. Аномалии исследуют, людей оттуда выручают, вот и до нас добрались. Ситуация тут, конечно, аховая по всем параметрам, но, может… хоть увидеться дозволят. Так что живи. Надо, Федя. Надо!
– Это да, – немного успокоившись, шмыгнул носом Аптекарь. – Это… Эй, а ты сам-то почему ничего не рассказываешь? Тебе ведь тоже письмо было. Случилось что?
– Да я не открывал пока, – бледно улыбнувшись, признался Болт.
– Да ну?! – Аптекарь даже рот раскрыл. – А чего ж так?
Потому что страшно, хотел ответить Болотов, но промолчал. Неопределенно повел плечами, усмехнулся в бороду.
– Зарок себе такой дал. Вот как все откроют, так и я открою. Самым последним. И тогда все будет хорошо.
Аптекарь покачал головой, цокнул языком.
– Н-да… Я бы так не смог. Ни за что не смог. Ох и человек ты, Генка. Геннадий Болотов. То ли кремень, то ли… сбрендил совсем.
– Все мы тут того, – согласился Болт. – Ладно, мне пора, начальство по головке не погладит, если вовремя не приду.
Махнув рукой, он побрел на смену.
В гараже, как оказалось, его поджидал Калинин.
– Генка, мне брат написал! Двоюродный, Никита, помнишь его? – Глаза Калинина блестели, лицо раскраснелось.
– Еще бы! – обрадовался Болт. – Классный парень, все спецназом бредил. Я его отжиматься учил и «солнышко» крутить… Как он там сейчас? Читай давай скорее!
Калинин достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный пополам конверт, не спеша достал из него лист бумаги, на котором были видны ровные линии уверенного почерка и, прислонившись к верстаку, начал читать:
– «Юрка, привет! Наконец-то смогу с тобой связаться, надеюсь, ты еще живой там, двадцать два года же прошло. Как у вас жизнь протекает? Сейчас с мировой обстановкой более-менее поспокойнее, я даже в отставку рванул, представляешь? Как вернулся из… Но это не для бумаги, увидимся – порассказываю. Всякого разного, ага. Только штаны просиживать не по мне, так что стал я инструктором, дрессирую служебных собак недалеко от Вязьмы. Ну, это помимо всего прочего, ты же понимаешь, Как говорится, в мои тридцать восемь – милости просим, хе. Жаль, что аномальный туман этот у вас не позволяет увидеться, но когда ученые наконец что-то придумают, обязательно накатим. И обязательно чего-нибудь очень-очень старого, пятизвездочного и дорогого. Я тебя жду, братуха! Пора вытаскивать тебя из этой клоаки. Выделим комнату, будем жить на Базе рядом, мы же семья. А если женой с детишками обзавелся, так и их тоже давай к нам, здесь-то экология и вообще житье что надо. Хозяйство крепкое, народ смелый и дружный. Короче, не ржавей, редиска! И береги себя, это главное. Прости, что так коротко: сам понимаешь, служба. Надеюсь, скоро увидимся. Никита».
– Хороший мужик вырос, – заключил Болт, когда Калинин закончил читать и, бережно свернув, убрал весточку от родственника в карман.
– Что есть, то есть… А ты свое прочитал уже?
Болт замялся, теребя в руках промасленную ветошь. Всмотревшись в его лицо, Калинин удивленно поднял брови.
– Так ты чего, боишься, что ли?
Да, Болотов боялся.
На его конверте графа «откуда» была пуста, а в графе «от кого» красивым почерком выведено «от Болотовых» – поди догадайся. От мамы? Тогда почему не «от Болотовой»? От дяди Кости с семьей? Может, мама в Последний день успела к ним уехать? От… от Светы и Полинки?
Он боялся, что сойдет с ума – если еще не сошел.
– Так и будешь мусолить? – отвлек от раздумий Калинин. – Только лишний раз себя накручиваешь. К тому же заму по БОРу поручено в течение сегодняшнего дня собрать ответные письма, произвести их проверку и завтра в двадцать два ноль-ноль вручить товарищу Чулкову. Не успеешь – пеняй на себя.
– Погоди, – опешил Болотов, – а потом-то что?
Калинин пожал плечами.
– Думаю, сложат в тот же мешок и выставят на то же место. Почтовых ящиков, как ты понимаешь, поблизости не наблюдается.
Болт еще раз вздохнул, набрался духу, зашелестел бумагой и почувствовал, как задрожали руки и моментально пересохли губы.