Вопрос и ответ
Я – Тодд Хьюитт, и я – мужчина.
(мужчина, который сказал мэру, как ее зовут)
– Прости, – прошептал я. – Прости меня.
Прошло время.
Я открыл глаза и огляделся. По всему периметру этажа светились маленькие прямоугольные отверстия – на уровне глаз, по три на стену; сквозь завесу пыли внутрь сочился гаснущий свет.
Я отправился к ближайшему. Конечно, это колокольня собора, очень высоко над землей, а внизу – площадь, первое, што я увидел в городе. Всего только сегодня утром, но кажется, целую жизнь назад. Смеркалось. Видимо, я довольно долго провалялся в отключке, прежде чем мэр привел меня в чувство. За это время он мог сделать с ней што угодно, мог даже…
(заткнись, просто заткнись)
Я окинул взглядом площадь. Все так же пуста, тиха тишиной безмолвного города. Города без Шума. Города, ждущего, когда придет армия и его завоюет.
Города, который даже не пытался сопротивляться.
Просто здесь объявился мэр, и они сдали все ему. Слухи об армии подчас эффективнее самой армии, или как он там сказал? Чистая правда, а?
Все это время мы бежали сюда со всех ног, даже не думая, што мы найдем, на што будет похоже Убежище, когда мы до него все-таки доберемся, не произнося этого вслух, но надеясь, што тут будет безопасно, што тут рай.
Говорю тебе, надежда есть, сказал Бен.
Но он ошибался. Никакое это не убежище.
Это Новый Прентисстаун.
Я сморщился, потому што грудь сдавило, и посмотрел на запад: там, за площадью, были деревья и еще молчаливые дома и улицы, а потом – водопад, рушащийся с края долины, – довольно близко, кстати, – и дорога, зигзагом исчеркавшая склон ближайшего холма… дорога, где я дрался с Дэйви Прентиссом… где Виола…
Я вернулся к комнате.
Глаза уже привыкли к вянущему свету, но смотреть здесь все равно было не на што: доски и слабая вонь. До веревок с любой стороны было метра два. Я уставился наверх, сощурился, пытаясь разглядеть, где они там прикрепляются к колоколам, штобы звонить… потом заглянул в дыру, но там было темно, хоть глаз выколи, и што внизу, все равно не поймешь… Кирпичи, наверное.
Хотя, если так посмотреть, два метра – это не так уж много. Можно одним прыжком их одолеть, вцепиться в веревку, слезть по ней вниз…
Но тогда…
– А што, довольно изобретательно, – заметил голос из дальнего угла.
Я отшатнулся, вскинул кулаки, вздернул Шум. Там просто вставал человек – вставал, где сидел. Еще один бесШумный мужик.
Только…
– Если ты попытаешься сбежать по веревкам, которые тут так соблазнительно висят, – пояснил он, – все до последнего в городе об этом узнают.
– Кто ты такой? – спросил я; в желудке было на редкость высоко и легко, но кулаки так сжатыми и остались.
– Да, – сказал он. – Я так и думал, что ты не из Убежища.
Он выступил из угла, дал свету упасть на лицо. Подбитый глаз, рассеченная губа, видимо, только-только заросшая. Пластырей на него пожалели, это как пить дать.
– Забавно, как быстро забываешь его громкость, – пробормотал он почти себе под нос.
Маленький это был человек, меньше даже, чем я, зато шире в плечах. И старше Бена, хотя и ненамного. Весь какой-то мягкий, даже с лица. Такую мягкость я побью, ежели придется.
– Да, – кивнул он, – может, и побьешь.
– Ты кто такой? – повторил я.
– Кто я? – негромко повторил он и повысил голос, словно собирался кого-то сыграть. – Я – Кон Леджер, мальчик мой. Мэр Убежища. – Он растерянно улыбнулся. – Но точно не мэр Нового Прентисстауна.
Покачал головой, глядя на меня.
– А ведь мы даже начали давать беженцам лекарство, когда они к нам хлынули.
Тут до меня дошло, што на лице у него никакая не улыбка, а гримаса.
– Бог ты мой, мальчик, – сказал он. – Какой же ты Шумный.
– Я тебе не мальчик, – заявил я, но кулаков не опустил.
– Честно признаться, не вижу в твоем замечании ни малейшего смысла.
Я мог бы ему сказать десять миллионов разных вещей, но любопытство решительно протолкалось вперед.
– Так лекарство все-таки есть? Лекарство от Шума?
– Конечно. – Он слегка поморщился, глядя на меня, словно попробовал што-то гадкое. – Одно местное растение с натуральным нейрохимикатом в составе, плюс еще несколько веществ, которые можно синтезировать, и пожалуйста. Новый свет наконец-то погрузился в тишину.
– Но не весь Новый свет.
– Разумеется, нет. – Он отвернулся посмотреть в прямоугольную бойницу, руки за спиной. – Его, между прочим, нелегко изготовить. Процесс долгий, медленный. Мы его довели до ума только в конце прошлого года – и это после двадцати лет непрерывных попыток. Мы сделали достаточно для себя и уже как раз собирались начать экспортировать, когда…
Он рассеянно умолк, пристально глядя куда-то в город внизу.
– Когда решили сдаться без боя, – бросил я, низко и ало рокоча Шумом. – Как последние трусы.
Он повернулся обратно ко мне; болезненную улыбку смело с лица без остатка.
– И почему мне должно быть интересно, что думает мальчик?
– Я не мальчик, – повторил я.
У меня што, до сих пор так стиснуты кулаки? Кажись, да.
– Очевидным образом, мальчик, – отрезал он. – Потому что мужчина знал бы, что бывает вынужденный выбор, который приходится делать, когда стоишь на грани уничтожения.
– Про уничтожение вы мне ничего нового не расскажете, – свирепо сузил глаза я.
Он даже сморгнул слегка, увидав эту правду у меня в Шуме – она так и пылкала на него короткими слепящими вспышками, – а потом обмяк, сломался.
– Прости, – сказал он. – Это так на меня не похоже.
Он яростно потер лицо руками, стараясь обходить черный синяк вокруг глаза.
– Вчера я еще был добрый мэр прекрасного города, – хохотнул словно какой-то одному ему понятной шутке. – Но вчера давно кончилось.
– Сколько народу в Убежище? – спросил я, пока не собираясь никого прощать.
– Мальчик… – начал он.
– Мое имя – Тодд Хьюитт, – перебил я. – Можете называть меня мистер Хьюитт.
– Он обещал нам новое начало…
– Даже я знаю, што он лжец. Сколько здесь народу?
– Включая беженцев – три тысячи триста, – вздохнул он.
– Армия втрое меньше. Вы могли сражаться.
– Женщины и дети, – покачал головой он. – Фермеры.
– В других городах женщины и дети прекрасно сражались. Женщины и дети умирали от их руки.
Он шагнул на меня; лицо на глазах наливалось бурей.
– Да! А наши женщины и дети не умрут! Потому што я заключил мир!
– Это мир вам глаз зачернил, – кивнул я. – И губу разбил.
Он секунду смотрел на меня, потом печально фыркнул.
– Слова мудреца. В устах жлоба.
И отвернулся смотреть в свою бойницу.
Именно тогда я ощутил тихое жужжание.
Вопросительные знаки заполнили Шум, но не успел я и рта раскрыть, как мэр… старый мэр сказал:
– Да, это меня ты слышишь.
– Вас? – не поверил я. – А лекарство как же?
– А ты бы дал побежденному врагу его любимое снадобье?
Я облизнул губу.
– Так он возвращается? Шум?
– Еще как. Если не принимать ежедневную дозу, он очень даже возвращается. – Он побрел к себе в угол и медленно опустился на пол. – Кстати, ты заметил, что здесь нет уборной? Заранее извиняюсь за неприятные стороны нашего бытия.
Я смотрел на него; Шум громыхал – воспаленный, красный, полный вопрошаний.
– Стало быть, это был ты, я не ошибся? – сказал он. – Сегодня утром? Тот, ради кого они очистили весь город? Кого наш новый президент самолично встречал верхом?
Я не стал ему отвечать. Ответил Шум.
– Так кто же ты такой, Тодд Хьюитт? – спросил он. – Что в тебе такого особенного?
А вот это, подумал я, очень хорошее вопрошание.
Ночь пала быстро и сразу. Мэр Леджер все меньше говорил и все больше как-то ерзал, вертелся беспокойно, пока и вовсе не вскочил и не принялся мерить наше гнездо шагами. Жужжание его делалось все громче. Теперь, даже захоти мы поговорить, обоим придется орать в голос.
Я стоял со стороны фасада и смотрел с башни, как высыпают на небо звезды, как ночь укутывает долину внизу.
Я думал – и старался не думать, потому што когда я думал, желудок у меня сводило и начинало тошнить, или в горле вставал ком и начинало тошнить, или в глазах появлялась вода и начинало тошнить.
Потому што где-то там, неизвестно где, была она.
(пожалуйста, будь где-то там, неизвестно где)
(пожалуйста, будь в порядке)
(ну, пожалуйста)
– Тебе обязательно быть таким, к черту, громким? – взорвался мэр.
Я развернулся к нему, собираясь взорваться в ответ, но он поспешно поднял руки вверх.
– Прости. Прости. Это совсем на меня не похоже. – Он снова принялся ерзать и крутить пальцами. – Нелегко, когда лекарство вот так внезапно отнимают.
Я отвернулся и стал смотреть на Новый Прентисстаун. В домах начали зажигаться огоньки. Там целый день было никого не видно, все сидели за дверями – наверняка по приказу мэра.
– А они там внизу недурно справляются, – пробормотал я.
– О, у всех дома есть запасы, – отозвался мэр Леджер. – Которых они неизбежно скоро лишатся, надо думать.
– Вряд ли это будет проблемой, когда сюда дойдет армия, – буркнул я.
Вставали луны, крались на небо неспешно, словно торопиться было решительно некуда. Они светили достаточно ярко, штобы озарить весь Новый Прентисстаун. Река разрезала город пополам, но к северу ничего особенно не было, кроме полей, пустых в этом черно-белом свете, а за ними черно взлетал зазубренный скалистый обрыв – северная стена долины. С севера же из холмов выбегала худенькая дорожка и вонзалась в город – та самая, по которой мы с Виолой не пошли после Фарбранча. Зато по ней пошел мэр и поспел сюда прежде нас.
К востоку река и основная дорога уходили бог весть куда, петляли, огибали дальние холмы, а город постепенно разрежался, сходил на нет. От площади бежала и еще одна дорога, даже не особо мощенная, – на юг, мимо домов, в лес и на холм с зарубкой на вершине.
Вот и весь Новый Прентисстаун.
Дом трем тысячам тремстам людям, которые сидят, попрятавшись по своим норам. Так тихо, што впору подумать: уж не умерли ли они там, чего доброго?
Никто из них и пальцем не шевельнул, штобы спасти себя и своих от того, што на них надвигалось, – в надежде, што ежели они будут достаточно смиренны, достаточно слабы, чудище смилуется и не пожрет их с потрохами.
Вот сюда-то мы всю дорогу и бежали.
Што-то зашевелилось внизу, на площади… мелькнула тень – нет, просто псина. Дом, дом, дом, донеслись до меня ее мысли. Дом, дом, дом.
У собак человечьих проблем нет.
Собакам ничего не мешает быть счастливыми.
Я посидел еще, сдышивая туготу в груди, воду в глазах.
Подождал, пока уйдут мысли про мою собаку.
Потом поднял глаза и увидел – вовсе даже не собаку.
Понурив голову, медленно, шагом, через площадь ехал человек. Копыта звонко клацали по кирпичам. И хотя жужжание в голове у мэра Леджера уже стало такой докукой, што хрен его знает, как я сегодня буду спать, я слышал его аж с самого низа. Его слышал. Шум.
На фоне тишины замершего, ждущего города я слышал человеческий Шум.
А он слышал мой.
Тодд Хьюитт? – подумал он.
И я услышал, как по его роже расползлась улыбка.
Я тут кой-чо нашел, Тодд, сказал он, вверх, через всю площадь, взглядом нашаривая меня сквозь лунное марево. Твое кой-чо нашел.
Я ничего не сказал. Даже не подумал ничего.
Просто смотрел, как он полез рукой назад, вынул што-то, поднял ко мне.
Даже на таком расстоянии, даже в скудном свете лун я знал, што это.
Книга моей ма.
В руке у Дэйви Прентисса.
2
Ногу на шею
[Тодд]Назавтра рано утром у подножия колокольни быстро и шумно возвели платформу с микрофоном, а когда утро перевалило в день, перед ней собрались жители Нового Прентисстауна.
– На кой? – поинтересовался я, глядючи на них сверху.
– А на той, – отозвался из своего темного угла мэр Леджер, мрачно потирая виски: его шум нечленораздельно визжал пилой, горячий и металлический. – Сам-то как думаешь? Познакомиться с новым начальником.
Мужчины говорили мало, лица у них были бледные и суровые – кто их знает, о чем они там думают, когда не слышишь их Шум? Но они всяко выглядели чище, чем в Прентисстауне: щеки бритые, волосы короче, одежда лучше. Довольно много круглых да мягких, совсем как мэр Леджер.
Милое место это ваше Убежище. Удобное. Тут людям явно не приходилось драться каждый день, просто штобы выжить.
Слишком милое и удобное, вот в чем проблема.
Мэр Леджер фыркнул што-то себе под нос, но словами ничего не сказал.
Люди мэра Прентисса расставились в стратегических точках по площади – все верхами; человек десять-двенадцать, ружья наготове, штобы, значит, все вели себя прилично – хотя угроза надвигающейся армии и так уже сделала полдела. Вон мистер Тейт, мистер Морган, мистер О’Хеа… С ними я рос, их видел каждый день – на полях, на фермах; люди себе как люди, пока вдруг в одночасье не превратились во што-то совершенно другое.
Дэйви Прентисса было нигде не видать. Стоило вспомнить о нем, Шум мой снова зарокотал.
Вернулся, стало быть, с холмов, куда лошадь его уволокла, и нашел мой рюкзак. В нем всего-то и было што тюк никуда уже не годной одежды да книга.
Книга моей ма.
Ее слова для меня, ее сына.
Она их писала, когда я на свет народился. До тех самых пор, пока не умерла.
Пока ее не убили.
Мой чудесный сынок, я клянусь, ты увидишь, как в мире все станет хорошо…
Слова… которые Виола мне прочитала, потому што я сам не умел.
И теперь этот Дэйви чертов Прентисс…
– Ты не мог бы, – прошипел, скрипя зубами, мэр Леджер, – хотя бы попытаться…
Он заткнулся и умоляюще посмотрел на меня.
– Прости, – пробормотал он в миллионный раз с тех пор, как мистер Коллинз разбудил нас поутру, подав завтрак.
Не успел я и рта открыть для ответа, как меня так внезапно, так крепко потянуло за сердце, што я чуть не охнул.
Выглянул поскорее наружу.
Да. Это шли женщины Нового Прентисстауна.
Они показались поодаль, группками, на боковых улочках, отдельно от толпы мужчин – мэровы верховые патрули держали их там, не давая приблизиться.
Я чувствовал их безмолвие, как никогда не чувствовал мужского. Оно было словно утрата, словно пятно скорби на звуке мира, так што мне снова пришлось вытирать глаза, но я все равно вжался в бойницу, пытаясь их хорошенько разглядеть… каждую из них разглядеть.
Потомуш вдруг она там.
Но ее там не было.
Не было.
Выглядели они как мужчины: большинство было в штанах и рубашках разного кроя… некоторые, правда, в длинных юбках, но в основном все чистые, откормленные, привыкшие к удобству. В прическах разнообразия было больше: волосы собраны то назад, то вверх, то вперед, короткие, длинные – и светловолосых куда как меньше, чем у мужиков в Шуме… в нашенских, по крайней мере, местах.
И руки у многих скрещены, а на лицах – сомнение. И гнева больше.
Уж всяко больше, чем у мужчин.
– Кто-то пытался драться? – не оглядываясь, бросил я мэру Леджеру. – Хоть кто-то не желал сдаваться?
– Это демократия, Тодд, – устало вздохнул он. – Ты в курсе, что это такое?
– Без понятия.
Я все еще смотрел туда, все еще не находил.
– Это значит, что к меньшинству прислушиваются, – объяснил он. – Но правит все равно большинство.
Я уставился на него.
– Все эти люди хотели сдаться?
– Президент сделал предложение. – Он тронул свою разбитую губу. – Нашему избранному совету. Он обещал, что если город согласится на это, ему не причинят вреда.
– И вы ему поверили?
Он сверкнул на меня глазами.
– Ты или забыл, или никогда не знал, что мы уже сражались в великой войне. В войне, которая должна была положить конец всем войнам. Примерно в то время, когда ты на свет появился. И если повторения этого можно избежать…
– …то вы готовы сдаться на милость убийце.
Он испустил новый вздох.
– Большинство членов совета во главе со мной решили, что это лучший способ спасти людям жизнь. Большую их часть. – Он прислонился головой к кирпичам. – Не все на свете такое черно-белое, Тодд. Я бы даже сказал, ничто на свете не…
– Но што если…
Клац. Замок на двери лязгнул, и к нам вошел мистер Коллинз с пистолетом на взводе.
– Вставай. – Он уперся взглядом в мэра Леджера.
Я посмотрел на одного, на другого.
– Што происходит?
Мэр Леджер поднялся на ноги и выступил из угла.
– Видать, пора платить по счетам, Тодд, – сказал он, пытаясь звучать легко, пока Шум весь так и взвился от страха. – Это был красивый город. А я был другой человек – лучше, чем сейчас. Помни об этом, будь добр.
– О чем вы? – не понял я.
Мистер Коллинз взял его за локоть и потащил вон из дверей.
– Эй! – крикнул я, идя следом. – Ты куда его тащишь?
Мистер Коллинз замахнулся кулаком, штобы дать мне тумака…
и я увернулся.
(заткнись)
Он расхохотался и запер за собой дверь.
Клац.
Я остался в башне один.
И вот когда жужжание мэра Леджера стихло на лестнице, я все и услышал.
Марш марш марш – далеко, на дороге.
К бойнице, скорее.
Да, они здесь.
Победоносная армия вступала в Убежище.
Они текли по зигзагообразной дороге, как черная река, пыльные, грязные, словно где-то прорвало дамбу. По четыре-пять человек в ряд. Авангард уже исчезал среди деревьев у подножья холма, а хвост только-только переваливал через вершину. Толпа смотрела на них: мужчины – отвернувшись от платформы; женщины выглядывали из переулков.
Марш марш марш крепчал, катался эхом по городским улицам. Будто часы тикали к концу завода.
Толпа ждала. Я ждал вместе с ними.
И вот за деревьями, на повороте…
Здесь.
Армия.
Впереди мистер Моллот.
Мистер Моллот, што жил на бензоштанции в Прентисстауне… мистер Моллот, думавший злые, жестокие вещи, какие ни один мальчик не должен слушать… мистер Моллот, стрелявший людям в спину, когда они пытались бежать.
Он вел армию.
Я уже его даже слышал: он скандировал речовку, штобы все шагали в ногу. Ать, два, орал он в ритм шага.
Ать, два.
Ать, два.
Ногу… ногу… ногу на шею.
Они вышли на площади, повернули вбок, неостановимо отрезая мужчин от женщин, вбивая клин. Мистер Моллот был достаточно близко, штобы я разглядел улыбку – слишком знакомую улыбку. Из тех, што оглушают, бьют, ставят на колени.
Он подходил все ближе, и во мне крепла еще одна уверенность.
Это была улыбка без Шума.
Кто-то – наверное, один из этих, патрульных – уже как пить дать ездил навстречу армии на дорогу. Отвозил лекарство. Армия не производила ни звука, кроме топота и вот этой речовки.
Ногу… ногу… ногу на шею.
Войско промаршировало вокруг площади к платформе. Мистер Моллот остановился на углу, представив порядкам выстроиться позади, спиной ко мне, лицом к толпе, которая теперь вся как один смотрела на них.
Я узнавал солдат одного за другим. Мистер Уоллас. Мистер Смит-младший. Мистер Фелпс, магазинщик. Все прентисстаунские и еще много, много других.
Да, армия явно выросла, пока шла.
Вон Айвен, который из амбара в Фарбранче… он еще сказал, што везде есть сочувствующие. Он возглавлял один из порядков, а все, кто доказывал его правоту, строились за ним – по стойке смирно, ружья на изготовку.
Последний солдат встал на место с последним словом речовки.
Ногу на Ше-Ю!
И воцарилась тишина. Веющая над Новым Прентисстауном, будто ветер.
Пока в соборе не грохнула дверь…
И мэр Прентисс не вышел говорить со своим новым городом.
– Прямо сейчас, – сказал он в микрофон, отдав честь мистеру Моллоту и взойдя по лестнице, – в этот самый момент вы боитесь.
Город глядел на него, молчал – ни единого Шума, ни даже жужжания.
Женщины стояли в переулках и тоже молчали.
Армия – навытяжку, готовая ко всему.
Я понял, што и сам затаил дыхание.
– Прямо сейчас вы думаете, что вас захватили, завоевали. Вы думаете, что надежды нет. Вы думаете, что я вышел сюда, чтобы зачитать ваш приговор.
Я не видел его лица, но из спрятанных по четырем углам площади колонок голос гремел ясно и гулко – над всем городом, над всей долиной и дальше. Хотя кому его там слушать? Есть ли еще кто в Новом свете, кто не здесь или не лежит под землей?
Мэр Прентисс обращался сейчас к целой планете.
– И вы совершенно правы. – И клянусь, я услышал улыбку у него в голосе. – Вы действительно завоеваны. Вы действительно побеждены. И сейчас вы узнаете свою судьбу.
Он умолк, дал мысли усвоиться. Мой Шум взрокотал, и несколько мужчин в толпе подняли головы, устремили взгляд на вершину башни. Я постарался притихнуть. Кто же они? Кто они такие, эти чистые, благополучные и совсем не голодные люди, которые просто взяли и отдали себя ему?
– Но это не я вас завоевал, – продолжал мэр. – Не я победил, разгромил и поработил вас.
Он помолчал, оглядывая толпу. Мэр был весь в белом: белая шляпа, белые сапоги… Белая материя покрывала платформу. Дневное солнце лило сверху свет – все вместе просто слепило глаза.
– Вас поработила ваша леность, – возвестил он. – Вас победило самодовольство. Вас приговорили… – здесь его голос внезапно набрал мощи и так вдарил это «приговорили», что половина народу на площади подпрыгнула, – ваши благие намерения!
Он накручивал сам себя, тяжело дыша в микрофон.
– Вы позволили себе ослабеть, размякнуть перед лицом опасностей этого мира – настолько, что за одно-единственное поколение превратились в тех, кто сдался СЛУХАМ!
Он принялся мерить сцену шагами с микрофоном в руке. Каждое перепуганное лицо в толпе, каждое неподвижное – в армии поворачивалось ему вслед: туда, обратно… туда, обратно…
И мое тоже.
– Вы дали армии беспрепятственно войти в город! Вместо того, чтобы заставить нас взять его приступом, вы отдали его сами, по доброй воле!
Он продолжал ходить и громыхать.
– Вы все знаете, что я сделал. Я пришел и взял. Я взял вас. Я взял вашу свободу. Взял ваш город. И ваше будущее.
Он рассмеялся, словно поверить не мог в собственную удачу.
– А я ведь ждал войны.
Некоторые в толпе уставились себе на ноги, избегая чужих взглядов.
Неужто им стыдно?
Надеюсь, што так.
– Но вместо войны, – продолжал мэр, – я получил… беседу. Беседу, которая началась с «пожалуйста, не причиняйте нам вреда» и закончилась «пожалуйста, берите все, что хотите».
Он остановился посреди платформы.
– Я ждал ВОЙНЫ! – рявкнул он и выбросил в их сторону кулак.
И они отшатнулись.
Если толпа вообще может отшатнуться – в общем, она отшатнулась.
Больше тысячи мужчин попытались уклониться от кулака одного.
Чем там были заняты женщины, я не знаю.
– И поскольку войны вы мне не дали, – светло заключил мэр, – теперь пожинайте последствия.
Двери собора снова распахнулись, и вперед вышел мистер Коллинз, толкая перед собой мэра Леджера – прямо через армейские порядки, руки связаны за спиной.
Мэр Прентисс молча, скрестив руки на груди, смотрел, как он идет. В толпе мужчин наконец-то поднялся ропот, еще громче – в толпе женщин. Всадники многозначительно покачали стволами в назидание. Мэр даже не оглянулся на звук, словно это было ниже его достоинства – такое замечать. Он просто глядел, как мистер Коллинз толкает мэра Леджера вверх по ступенькам на платформу.
На самом верху тот остановился и уставился на публику. Публика в ответ уставилась на него, слегка морщась от пронзительного, визгливого жужжания Шума, который… да, который уже начинал кричать какие-то членораздельные слова – страх, картинки страха, картинки того, как мистер Коллинз подбил ему глаз, разбил губу, как мэр Леджер сдавал город, соглашался, штобы его заперли в башне.
– На колени, – скомандовал мэр Прентисс, и хотя голос был тихий и сказал он это не в микрофон, а в сторону, я почему-то услышал все ясно, будто колокол ударил, и, судя по тому, как ахнула толпа, там это тоже наверняка услышали.
И, кажется, даже не поняв, што он делает, мэр Леджер уже стоял на коленях и словно бы удивлялся, почему он смотрит на мэра Прентисса снизу вверх.
Весь город как один провожал его глазами.
Мэр Прентисс выждал секунду.