И войско, снявшись с ночлега, скорым маршем двинулось дальше вверх по Волге до Кинешмы. Кинешма стояла тоже, как и Балахна, на правом берегу Волги. Здесь в Волгу впадали две речушки, Кинешемка и Кизаха. Город стоял в устье этих речушек, с удобными и обширными пристанями.
Жители города встретили ополчение радушно. В городе, как оказалось, уже была собрана казна, и немалая, для помощи «всей земле», нижегородскому ополчению. Полки распределили по разным частям города. Смоленских устроили на ночлег в Ямской слободке, в Турунтаевке.
Они переночевали, двинулись дальше. Впереди была Кострома. От тамошнего воеводы, Ивана Шереметева, князь Дмитрий уже получил отказ впустить его людей в город. И он не удивился этому, зная, хотя и понаслышке, его отца Петра Никитича… Поэтому к Костроме полки ополчения подходили настороженно. Уже пошёл пятый день, как они вышли из Нижнего и на себе узнали, что не везде они желанны. Посад же сейчас, зимой, выглядел заброшенным. Уныло пялились вверх заметённые по макушку избёнки.
Здесь, на запущенном посаде, они встали по жилым дворам. Заняли они и заброшенные избы, спасаясь от ветра и снега.
Вечером на совете у Пожарского зашёл спор о том, как брать крепость. В разгар спора в их стан прибежал из крепости мужик и сообщил, что горожане восстали против Шереметева, осадили его двор, открыли крепостные ворота. И князь Дмитрий тут же послал к ним смоленских служилых, чтобы спасти Шереметева от народного самосуда.
Яков со смоленскими взял под стражу самого воеводу, его семейных и холопов. Затем они передали их всех князю Дмитрию.
В Костроме ополчение не задержалось. Нужно было спешить к Ярославлю.
Ярославль встретил ополчение Нижнего Новгорода ликованием народа, перезвоном колоколов. Они гудели, надрывались, как во хмелю. Сверкали позолотой маковки церквей. Вверх дыбились зубцами крепостные стены, темнея красным кирпичом.
Ополчение встречал воевода города боярин Василий Морозов, со всеми городскими властями и попами.
* * *
Слух о земском ополчении из Нижнего Новгорода распространился по всем северным городам, по Замосковному краю[12 - Замосковье – районы севернее Москвы, в современной Московской области.]. И в Ярославль потянулись дворяне и боярские дети.
Приехал и его, князя Дмитрия Пожарского, свояк: князь Иван Андреевич Хованский, брат покойного князя Никиты. Хованский приехал с холопами, обозом. Князь Дмитрий встретил его с распростёртыми объятиями: как-никак, а свой человек.
Итак, ополчение росло. Требовался иной размах в управлении. И Минин срочно организовал приказы. Так у них, в Ярославле, появились в первую очередь приказы, без которых немыслимо было строительство государственной власти: Поместный приказ, приказ Новгородской четверти, затем и приказ Казанского дворца, ведавший делами бывшего Казанского ханства, а также и Сибирского. Оттуда, из Сибири, Кузьма ожидал тоже получить помощь ополчению.
И на приказных дьяков обрушился поток дел. Всех служилых нужно было принять, получить с каждого поручную, определить в полки, выдать оклады, разместить по дворам, где можно было бы сносно прожить какое-то время: на посаде, да и в городе тоже, в Ямской слободке и в слободке у церкви Николы Мокрого, за ручьем, что впадал в речку Которосль… Оформить всех служилых как положено в Нижнем не успели. И эту работу заканчивали здесь. Стрельцов, казаков, тех же пушкарей оформляли подьячие. Дворян же и детей боярских – дьяки. Так распорядился Пожарский. Здесь, в Ярославле, на этом настоял совет «всей земли». И Пожарский понял, что местничество стало отвоевывать потерянные за последние годы позиции. Шаг за шагом всё возвращалось к прежним порядкам, к старине. И с этим нельзя было не считаться.
В первый же день здесь, в Ярославле, Яков пришёл в Приказную избу вместе с Михалкой. Тот принёс поручную на свой десяток.
– Поручная десятника Михалки Бестужева с товарищами! – для солидности пробасил Михалка, подавая дьяку лист бумаги.
Этим дьяком оказался Семейка Самсонов. После того как ссадили Шуйского, он ещё служил какое-то время в приказе Большого прихода, в Москве. Затем он походил дьяком у Трубецкого и Заруцкого. И вот теперь он здесь, при Пожарском.
– А кому? – спросил дьяк.
– Вот ему, – показал Михалка на Якова. – Сотнику Якову Тухачевскому!
Самсонов, взяв бумагу, стал зачитывать поручную: «Се яз десятник Михалка Бестужев, смольнянин, да моя десятка Афанасий Битяговский, Григорий Листов, Иван Максимов, Григорий Уваров, Михайло Неелов, … и Тимофей Жидовинов, поручились быть промеж себя всем десятком друг по друге у сотника Якова Тухачевского в том…»
Он остановился, шумно высморкался. Ещё вчера он валялся в простудной хвори. Но дела ополчения торопили, и он притащился в Приказную, ещё не отлежавшись как следует.
«Быть нам на государевой службе в детях боярских, – продолжил он дальше. – И государеву службу служить, а не воровать, корчмы и блядни не держать, и зернью не играть, и не красть, и не разбивать, и не сбежать. А кто из нас из десяти человек сбежит, и на нас, на поручниках, на мне, десятском, и на товарищах моих, государево жалованье денежное и хлебное и пеня государева. А в пене, что государь укажет, и наши поручников головы в его голову вместо. И на то свидетели: Захарий Шишкин да Иван Трегубов. Запись писал в Ярославле Никифор Рыбин лета 7120 года апреля в двадцатый день».
Зачитав поручную, он посмотрел на него, на Якова, почесал затылок.
– Государя-то нет… «Земле» пишем службу. Ты как – не против? – спросил он его почему-то, хотя в войске все знали это.
– Нет, – ответил Яков.
– Ну ладно, – заключил Самсонов. – На! – передал он поручную подьячему.
Тот взял её и небрежно бросил в кучу таких же поручных, навалом валявшихся в деревянном ящике, обтянутом железными полосами и с петлями для замков.
Подьячий сообщил им, после того как выдал жалованье, что им отвели место в Спасской слободке, на берегу Которосли, сразу за стеной. Справился: найдут ли сами или объяснить где это.
– Не надо. Найдём, – отмахнулся Яков от услужливого подьячего.
Так, помогать с разъяснением, и чтобы вновь прибывавшие служилые чувствовали заботу о них земской власти, требовал от подьячих Минин. А они уже узнали характер этого посадского мужика. Не всякого назовешь крутым, по сравнению с ним-то.
* * *
В Ярославле они, смоленские, попали на дворы посада, что раскинулся у речки Которосли, на её низменном пойменном берегу. Рядом с их дворами, на площади, стояла церковка Богоявления, деревянная, рубленная в охряпку, но аккуратненько. Со стороны она гляделась приятно, точно молодица в расцвете лет. Рядом с ней, на звоннице, висели колокола весом пуда в три.
Город стоял на правом, высоком, берегу Волги. При нём был посад. Расширяясь от крепости по этому же берегу Волги, посад упёрся в устье речки Которосль. Но затем он, как будто опасаясь переступить эту речку, с чего-то стал расширяться вдоль её берега, пополз вверх по ней.
И вот тут-то, в этом посаде, на берегу этой речки Которосль, довольно далеко от её устья, поселили их, смоленских.
Им, смоленским, каждый день говорили, что вот, мол, скоро выступим к Москве. И они, не особенно устраиваясь, жили по-походному, готовые сняться с места в любой момент. Но вот прошла неделя, а никакой команды выступать не было. Прошёл месяц – всё то же. Но теперь даже до них, простых служилых дошло, что наверху не всё в порядке: из-за чего-то дерутся.
Тот же Кузьма опять столкнулся с толстосумами и здесь, в Ярославле. Он собрал их в приказной избе, объявил о сборе пятой деньги.
Первыми возмутились здешние богатые гости – Лыткин и Никитников.
– Приказчики уже внесли нашу долю в казну ополчения, ещё в Нижнем! – заявили они. – И кто ты такой?! – прямо в лицо спросили они Минина. – Чтобы требовать с нас!
Перед ними был свой – торговый мужик, такой же, как и они. И он собирался взять власть над ними, над их нажитым добром, их кошельками. И не где-нибудь, а в их же родном городе.
– Выборный человек Кузьма Минин! – резко бросил он им.
Он обозлился. Эти прижимистые мужики были ненавистны ему. Хотя ещё совсем недавно он сам был таким же, как они: считал каждую копейку, дрожал над ней.
– Ну, скряги, держитесь! – вырвалось у него. – Сейчас устрою вам развесёлую жизнь! И небо покажется в овчинку! Вот ты, Лыткин! – ткнул он своей усохшей рукой в сторону того, зная уже его и его доход. – Имеешь дело не менее трёх тысяч доходом! И с тебя, на нужды ополчения, приходится пятая деньга!.. Вот и тащи сюда шестьсот рублей!
От такого Лыткин позеленел. Он считал это грабежом и угрюмо смотрел на Минина, готовый отбиваться от этого выборного человека из Нижнего.
Мужики же угрюмо взирали на него. Никто из них не хотел уступать ему, такому же посадскому, торговому, но только набравшемуся каких-то нелепых мыслей о деле «всей земли».
– Не-е, Кузьма, так не пойдёт! Не пойдёт! – тоже резко отказал ему Лыткин. – Не ты наживал мои деньги!.. О «всей земле» говоришь? Пускай о том бояре думают!
Кузьма не выдержал.
– А ну, иди-ка сюда! – крикнул он Михалке Бестужеву.
Их, смоленских, охранять Минина приставил Пожарский. И теперь они таскались по очереди за ним, и как раз Михалка оказался сейчас при нём, при Минине, в Приказной избе.
– Что тебе?! – подошёл к нему Михалка.
– Позови сюда стрельцов! – приказал ему Кузьма.
