– Ну всё, братцы, на Москву походом не идём! – объявил Яков своим, когда они с Бестужевым вернулись на двор Антипки и передали разговор с Кузьмой. – Нет нам туда дороги! Если Заруцкий взялся за что-то, то доведёт до конца!
– Суздаль же под Просовецким! Андрюшка раздаёт там имения! – засмеялся Бестужев и стал рассказывать о Просовецком.
* * *
Зима выдалась, на удивление, тёплой, но снежной. И за те полтора месяца, пока они, смоленские служилые, провели в Нижнем, Яков успел подготовиться к походу. Получив из казны Сухорукого деньги, он купил себе, прежде всего, другого коня. Его старый конь так отощал от походов, частой бескормицы, что ни на что не был годен. И он задешево продал его какому-то посадскому. Затем он походил с Бестужевым по базарам и лавкам. Они присматривали себе оружие. Бедствуя в том же Арзамасе, многие смоленские продали свое оружие, чтобы добыть хлеба. Продавали и одежонку, совсем обносились. Яков до такого пока не опустился, хотя и он, бывало, тоже голодал. Но он так и не расстался ни с саблей, ни с конём. И только сейчас, когда пришла пора идти на серьёзное дело, он сменил старого коня на более крепкого. Так же поступил и Бестужев, послушав его совета. С оружием оказалось легче. Обеспечить их оружием взяла на себя казна Минина. И по кузницам Нижнего пошёл перестук молотков: целыми днями там работали, торопились выполнить заказ ополчения.
Кузьма же, как всегда, был неутомим и вездесущ.
Яков частенько видел его, правда, издали, на улицах города, куда-то спешащего.
Каждый день Кузьма обходил все кузницы. Сначала он проверял, как идёт работа там, где ковали стальные щиты, винтованные пищали, копья, сулицы и прапоры; броню из колец тоже мастерили по кузницам. Нужны были барабаны, а значит, телячьи кожи. Это всё разместилось заказом в кожевенной слободке. А чтобы снабдить служилых кормами-то!.. О-о боже! Он и не представлял, какие нужны запасы-то!..
«Это тебе не твоя мясная лавочка!» – порой саркастически мелькало у него. Там за день он продавал в лучшем случае что-нибудь двум десяткам покупателей, своим же посадским… А тут иной размах!..
Оброк с этих кузниц платили в государеву казну, в съезжую избу. Но не в его земскую. И теми деньгами распоряжался воевода. А сейчас на его месте сидит Биркин.
«Ну, с этим можно договориться», – зная того, полагал он.
Обычно он начинал обход с Верхнего посада. Поднявшись с его родного Нижнего посада вверх по лестнице, вырубленной в снегу, он шёл к Дмитровским воротам города. Там он сворачивал налево, выходил по укатанной санями дороге к таможенной избе. Оттуда, от таможенной избы, по такой же дороге, схваченной морозами, он спускался саженей на шесть под гору… И вот тут-то, над крепостным рвом, на открытом пустыре, рядком стояли кузницы.
Кузницы он обходил все, начиная с посадского Федьки Козлятева, и заканчивал кузницей Ивана Ларионова. Затем он возвращался назад, к кузнице своих старых приятелей, Федьки Куприянова и Мишки Козлятева. Эта кузница была в своё время за Баженкой Козлятевым, двоюродным братом Мишки. Оброк с неё платили солидный, в 1 рубль 16 алтын и 4 деньги; мастерили они, Федька и Мишка, быстро и отменно, так что в заказах недостатка не было.
Постояв и понаблюдав, как Мишка оттягивает лезвие сабли, он обычно говорил ему на прощание какое-нибудь доброе слово и шёл в следующую кузницу, где перекидывался парой шуточек с кузнецами и подмастерьями. Обойдя так их все, он шёл в Кожевенную слободку, где готовили конскую упряжь для конных сотен. Потом он шёл по избам к тем бабам, которым раздал заказ на пошив рукавиц и шапок тягиляев[11 - Тягиляй – толстая, из многих слоев материи боевая шапка, прошитая суровыми нитками.]. Забот хватало, за всем приходилось следить. Хотя люди работали без отдыха, по целым дням, но всё равно нужен был глаз да глаз. Не везде к делу подходили как надо бы, вот в эту-то пору, разорения и разрухи в государстве.
После полудня, быстро перекусив дома, куда забегал на минутку, он торопился в земскую. Оттуда он шёл в городской совет. И тяжелее всего ему приходилось там. Как только он начинал перечислять, что готово, а что нет и кому надо бы этим заняться из людей земской и приказной изб, как тут же на него сыпались упреки, что он лезет не в свое дело, и тем, мол, делом ему, посадскому, заниматься невместно. А на то-де есть боярский сын, тот же Ждан Болтин, есть и дьяки и подьячие… Но те-то, дьяки и подьячие, пропьют же всё!.. Родную мать за чарку продадут! А не только казну!.. Воевода же Звенигородский уже давно сбежал отсюда… Алябьев? Второй воевода?.. Тот больно смирный и пальцем не пошевелит за день! Сам уже и не ходит, свой живот с трудом носит! Только на санях доставляют его в Приказную.
* * *
Яков же понемножку подготовился к походу. Он купил ещё полушубок, чтобы не мерзнуть в поле, и валенки, а ещё мохнатки из собачины. Вот уж прелесть рукам-то! На голове у него появился новый заячий малахай. Он купил его задёшево, всего за пять алтын. Кафтан у него был ещё справный, и рубаха тоже, поэтому он на них не тратился. Купил он только ещё одни порты, зная, как быстро они изнашиваются в походе. Седло, сбруя и остальная упряжь, те же подсумки и конские вьюки для кормовых запасов, были у него ещё в добром виде.
После того как они приоделись, Бестужев хотел было затащить его в кабак. Мол, обмыть бы надо покупки, не то быстро износятся. Но он отказался.
В тот вечер из кабака Михалка вернулся с разбитой физиономией. Но это бы ещё ничего. А вот когда он проспался, открыл глаза утром, глянул на него, на Якова, с чего-то улыбнулся, то ощерился щербатым ртом.
– Пострадал, – смешно шепелявя, сообщил он, всё так же чему-то улыбаясь.
Теперь у него во рту несимпатично темнел провал, как у старика. Оказалось, он погулял бы в кабаке, ни во что не вмешиваясь. Но к тому, чтобы задраться, его подтолкнул боярский сын из Вязьмы. Тот, выпив с ним по две чарки водки, клялся ему в дружбе, потом полез драться с местными стрельцами… Вышла драка. И Михалке досталось больше всех…
– Меньше жрать будешь! – съязвил Яков. – И зачем ходить в кабак? Вон Стёпка, монастырский-то, всегда угостит водкой! Если хочешь – то и зубы выбьет! Ха-ха!..
– Ладно, пошли умываться, – прошепелявил Михалка, поднимаясь с лежака.
Он потянулся с хрустом в костях, как обычно, разминался с утра, сунул ноги прямо так, без носков, в валенки, и выскочил из избы. Во дворе он, по пояс голый, в одних помятых штанах, в которых спал, бухнулся в снег. Побарахтавшись там, охая, он вскочил и в два прыжка оказался обратно в их тёплой, но вонючей избе.
– Ух-х! – вырвалось у него со всхлипом. – Вот сейчас бы ещё чарку, а! Опохмелиться! – посмотрел он горящими глазами на Якова: румяный, курносый и здоровый. Он был славным малым, как и его покойный брат Васька.
* * *
В середине февраля в Нижний пригнал из Ярославля гонец и сообщил, что город захватили казаки Заруцкого.
В этот же день на городском совете было решено немедленно отправить в Ярославль передовой отряд и занять его. Только потом уже выступать основными силами.
Выбор идти скорым маршем на Ярославль малыми силами пал на князя Дмитрия Лопату-Пожарского.
Когда все разошлись из съезжей, князь Дмитрий остался с Биркиным и Лопатой-Пожарским.
– Дмитрий, ты уж постарайся, – мягко стал напутствовать Пожарский своего дальнего родственника Лопату-Пожарского. – У тебя две сотни конных. Этого вполне хватит, чтобы прижать там казаков!
Они оба были по имени Дмитрий, оба были Пожарские. Только один имел прозвище Лопата, оно уже крепко пристало к его фамилии, а другого после ранения в Москве, на Сретенке, стали было называть Хромой, но это прозвище не прижилось. Их прадеды были братьями: Иван Большой, Фёдор, Сёмен, Василий и Иван Третьяк. Вот так, если указывать их по старшинству. Дмитрий Петрович, по прозвищу Лопата, происходил от Фёдора, второго из братьев. А Дмитрий Михайлович происходил от пятого брата, Ивана Третьяка. И они приходились друг другу братьями в четвёртом колене, и считались ещё родственниками.
– Не беспокойся, – сказал Лопата-Пожарский. – Всё будет как надо. А вы, как только получите от меня сообщение, тут же выступайте, – повторил он то, что уже было сказано на совете.
Утром князь Дмитрий провожал Лопату-Пожарского.
– С Богом! – пожал он ему руку. – Удачи!
Они обнялись. Лопата-Пожарский вскочил на коня и двинулся впереди сотни смоленских служилых. Они спустились вниз, к Волге, и пошли легкой рысью по укатанному зимнику. Вскоре они скрылись из вида.
Князь Дмитрий оживился, проводив родственника, и пошёл с Биркиным к съезжей избе. Там у них было достаточно других дел.
Прошло полторы недели.
В полдень, когда Пожарский и Биркин разбирались с войсковыми будничными нуждами, в приказную заскочил Кузьма.
– А-а, вот и он сам! – сказал князь Дмитрий.
Он только что собирался послать за ним.
– Дмитрий Михайлович, здесь гонец! – выпалил Минин. – Из Ярославля!..
Пожарский насторожился, ожидая неприятностей.
– Князь Лопата занял Ярославль! – выждав несколько секунд, чтобы произвести эффект, вскричал Кузьма.
– Зови, зови гонца! – обрадовался этому известию князь Дмитрий.
В избу впустили гонца. И тот сообщил, что Лопата-Пожарский, заняв Ярославль, переловил там казаков Заруцкого и посадил в тюрьму.
– Ну, слава богу! – перекрестился Биркин.
Гонца отпустили.
Решено было выступать немедленно, не ждать казанцев, Биркину же ехать туда, в Казань.
Настало время выходить в поход всем ополчением.
* * *
