Зимняя книга. Серия «Книга шестерых». Сборник рассказов
А потом… чего только не будет потом!
Весной я внезапно для всех приеду ещё раз: мы обе что-то там получили на поэтическом конкурсе, надо быть на награждении.
В университет я поступлю, но на филфак: решение это я приняла там, у неё в гостях. Какой юридический или иняз, кому и зачем я врала так долго, не моё ведь.
И будут письма, письма, письма. Теперь уже из других широт: Москва, МГУ, Дом студента на Вернадского.
Через год она приедет поступать, я договорюсь в общаге, и она будет жить у меня в комнате. Я работаю и на лето остаюсь, и ей же кто-то тут тоже должен помочь.
На первом курсе ей не повезёт с соседками, и мы совершим тайный обмен комнатами. Она переедет к нам. Её сестра время спустя станет моей однокурсницей.
Я знакома с её кавалером и страшно его не одобряю. Ума у меня маловато, она сердится на мои слова о нём, и я учусь молчать.
Однажды я приду в нашу комнату из ванны неглиже, а там у нас гость. Ой, говорит, познакомьтесь, это мой старый друг. И кстати, я поступила в театральную студию!
Однажды мне позвонят в дверь, я открою – а там она: «Ты представляешь, он меня бросил!» Да чтоб его вечно черти в аду жарили, дорогая!»
Светка задумалась. А ведь тот негодяй был один в один Хло, её старый знакомец. Бывает же.
«Я приду на все её премьеры. На один спектакль, где у неё главная роль, я приду десять раз. Когда у неё начнётся другая жизнь, я не пойду ни на одну постановку, где она была и где теперь играют другие актрисы.
Мы будем вместе работать и ни разу не поругаемся.
Она уедет в Рим и выйдет замуж за симпатичного и сурового на вид итальянца. Уезжая, она скажет мне:
– Смотри, вот мешок, это наши письма. Пусть будут у тебя.
А за год до этого на моей свадьбе она прочтёт письмо, где я несколько раз повторяю, что очень хочу, чтобы он меня полюбил, и добавит: «Видишь, полюбил и всё сбылось!» Это будет лучший тост вечера.
Она поймает букет. Её итальянец будет в совершенном замешательстве, и она притащит его ко мне за руку: «Скажи ему срочно, что мы не сговаривались!» Господи, милый, клянусь чем хочешь, всё честно! Я потом покажу видеозапись с букетом на их свадьбе в Риме, а после она будет бросать свой букет невесты.
Там же на свадьбе, пока нас катают на корабле по Тибру, ко мне подойдёт её папа: «Знаешь, я считаю, что это вот всё – в том числе из-за тебя. Это ты её тащила в ваш университет, да так, что сестра тоже захотела к вам. Это ты ей помогла, она знала, что у неё есть плечо. И теперь у неё всё хорошо».
Я люблю её папу за эти слова до сих пор. Не потому, что прямо в них верю и думаю так же, а потому, что он их сказал.
Письма лежат в том самом пакете на антресолях. Я их никогда не достаю и не читаю. Прошлое прошло. Но они лежат».
Светка перевела взгляд на шкаф, где на антресолях лежал пакет с письмами. То ли от времени, то ли от пыли он стал уже не таким, каким был. Светка с удивлением поймала себя на том, что крайне редко туда смотрит и никогда к тем вещам не прикасается.
«Пять лет спустя она сидит у меня на моей московской кухне, мы пьём вино, смеёмся, она говорит: «Представляешь, мой маленький сын уже сделал карьеру в кино лучше, чем у меня! У меня эпизоды, а у него – главная роль!» Мы смеёмся: нарожала, говорю, мать, талант, ничего удивительного, это ж твой. Я тобой очень горжусь и очень хвастаюсь! Всегда!
А давай, говорит, сделаем селфи, муж вам привет передаёт! Шлём ему в Рим привет тоже!
Если бы кто-то рассказал мне всё это тогда, в пыльном поезде, несущем нас, школьниц, в новые города, я бы вряд ли ему поверила».
Светка очнулась и положила карандаш. В комнате было темно, слышно было, как за окном подвывал ветер и снег стучал по карнизу. Свет отчего-то не хотелось включать, хватало и настольной лампы. Сколько времени прошло, пока она писала?
«Странное получилось письмо. Кто вообще пишет адресату «она»? Должно быть ты. Что за чертовщина вообще.
А если подумать… не ты и не я, а действительно – она, они. Те, давние, совсем другие, а во многом – такие же… Юные, наивные, дерзкие. В другом времени, в другом измерении, в другом всём».
Светка сложила листы. Пачка получилась толстая – прямо как тогда, в юности, а почерк стал куда хуже.
Светка ещё пару минут подумала, запихнула письмо в конверт, заклеила, подписала.
И никогда его не отправила.
Увольнение
Светка захлопнула книгу. Название – напомнила ей обложка – «Истинная правда».
Слова, которые Светка сейчас прочитала, стучали в висках.
Отдавая – делай это легко.
Теряя – делай это легко.
Прощаясь – делай это легко.
Осмыслить это было трудно. Главная проблема, с которой Светка жила всю жизнь, – это как раз её не-лёгкость.
– У тебя волосы тяжёлые! У тебя походка тяжёлая! У тебя характер тяжёлый! – мама (да и не только она) говорит это постоянно.
Ты, Света, очень тяжёлый человек. И жить тебе – тяжело. Это факт.
«Не принимай близко к сердцу!» – этой фразой Светку можно было ввергнуть в истерику и ступор за долю секунды.
Делай это легко… легко сказать!
На следующий день Светка пошла увольняться. Решение это было, мягко говоря, нелёгким: съёмная квартира, муж – вчерашний студент, сама Светка ещё только на третьем курсе, денег нет, ничего нет! А есть – большая корпорация, немецкая, мощная, международность на высшем уровне, то есть по всему миру, буквально в любой стране. Стабильность, соцпакет, карьерный рост. И есть – беспросветно тупой коллектив, в котором как-то завелись даже приятели и подружки, но в котором ужасно. Есть – хорошие показатели в Светкиной работе, аттестации на сто из ста баллов все до единой, идеальная дисциплина; говорит на двух языках – немецкий уверенно, английский – с божьей помощью, но на посетителей их бутика в большом туристическом ТЦ в центре Москвы этого хватает.
И ещё есть стабильная, ровная, невыносимая ненависть к этому всему. И глубокое, стабильное, такое же ровное отвращение. Причём второго – куда больше. И угнетало именно это: ненависть может дать силы, превратиться в ресурс, энергию; отвращение – нет. Оно только может заставить желать избавиться от источника, вызывающего это отвращение, но не более того. А когда подавляешь и терпишь, так оно и вовсе тратит силы впустую. Надо избавляться. И перестать ненавидеть.
«Мне 21 год, – думала Светка в полудрёме по пути в офис. Ехать было аккурат через весь город. – Мне 21 год, я ненавижу эту корпорацию. Я ненавижу эти полтора часа в дороге. Этих людей. Эти порядки и нравы. Страшно? Да, очень. Отвратительно? Тоже очень. Уходить в никуда – так себе идея. Стипендия тысяча триста рэ, не разгуляешься. Накоплений нет. Богатых родителей нет. Ничего нет. И сил терпеть больше тоже нет. Терпела до предела».
Светка вышла из метро и пересела в маршрутку. Ещё 15 минут пути в чисто поле до точки «Проектируемый проезд, дом 1». Хотя каких 15, столько уже прошло, а ещё ехать и ехать!
«Мне 21 год. А выгляжу я на все 30. Потому что устала. Потому что терплю. Потому что ненавижу. Потому что отвратительно. Взгляд тяжёлый, походка тяжёлая, жизнь тяжёлая. Но так не должно быть, свет клином не сошёлся, разберусь как-нибудь. С Универом же как-то разобралась, а ведь приехала – даже не знала, где он находится. И ничего, поступила, учусь…»
Из маршрутки Светка вышла, как из тьмы на свет, навстречу новому дню и судьбе.
Коробка в чистом поле. Офис, он же склад, он же центр огромной парковки, он же какой-то страшнючий ангар, был одновременно уродливой и приятно сияющей глыбой. На стены налип иней, и солнце искрилось в нём любимым с детства колючим серебром и даже каким-то ожиданием чуда. Светка всегда любила зиму именно за это.
Проходная, лифт. Внутри – бесконечные коридоры, а потом – странный огромный опенспейс. Линейные менеджеры сидят в рядок за линейно поставленными столами. На столах стоят компьютеры всех фасонов – от пожелтевших старинных «Макинтошей» (Светка такие последний раз только в школе видела) до новеньких ноутбуков. Всё вразнобой. Было душно, шумно, пахло новым ламинатом, пылью и тягучей неизбывной тоской.
– Так, – затарахтела весёлая девушка, отвечающая за персонал. С ней Светка познакомилась в их магазине на «Дне корпорации», когда всех офисных прислали по традиции «в поле». – Так, Света, я всё знаю, я прочитала твоё дело, и Катя, твой директор, тоже характеристику передала. Ты должна остаться.
– Спасибо, нет, я всё решила.
– Ты не поняла. Тут, мы тебя сюда переведём. У тебя аттестации на уровне, ни одной меньше сотни! Дисциплина, план, приличный вуз, скоро диплом получишь. Два с половиной года стажа. Ты знаешь, что ты первая в бутике такого типа, кого туда взяли на частичную занятость? Ты же видела, что год больше не было никого?
– Нет…
– Так, будет офис. Сейчас открывается куча магазинов, поедешь открывать, за полгода – директор. Или за полтора тут – в тренинг-менеджеры, у тебя все данные есть.
– Нет.
– Светлана, я последний раз говорю. Международная корпорация, соцпакет, даже стоматолог включён, на руководящих – в Германию будешь ездить, у тебя же язык. Смотри, круть какая, офис новый! Тут скоро будет нормально, всё сделают и обустроят, только построили же! – менеджер широко махнула рукой, не переставая улыбаться.
Светка обвела взглядом ряды. Солнце лупило в огромное окно без штор, один линейный менеджер другому отвешивал щелбаны. На окне был иней.
– Мне трудовую забрать. И ехать мне далеко. И я устала. Я не могу уже.
Почему-то именно последняя фраза прозвучала так искренне и точно, что менеджер потухла, свернула свои уговоры, быстро кивнула и принесла синенькую книжку – трудовая. Светка схватила её, подписала бумаги – и сама не поняла, как очутилась на улице. Кажется, даже бежала, перепрыгивая ступени и не дожидаясь лифта.
На улице пошёл снег и пахло солнцем, снегом и… свободой. Из соседнего ангара грузили новогодние украшения для витрин – Светка узнала эту упаковку.
Светка вдруг почувствовала нечто, давно забытое, почти детское ощущение: праздник будет праздником! Не надо больше ломать голову, как склеить смены и экзамены. Не надо думать, повезёт или нет получить рабочую смену аккурат первого января. Не надо думать, как прилично отмазаться от корпоративов с этим коллективом. Ничего не надо!
Было так легко, светло и счастливо, как не бывало давно. Как, может быть, ещё даже никогда не бывало!
«Да провались оно всё – этот весь офис, и все склады, и все линейные менеджеры! Больше это не моя ноша, не мои тяготы, не мои заботы. Больше не надо терпеть!» – Светка произнесла это в уме, но стоявший поодаль парень вдруг оглянулся на неё так, будто она резко проорала это на всю улицу. А может, и проорала – Светка не знала этого наверняка, её так распирало от счастья, что хотелось, очень хотелось орать и даже скакать!
Декабрь наступит завтра, а с ним – и нечто новое. Другая жизнь, другая работа, другие дела и заботы. Другие, главное – что не эти. Когда ещё, как не под Новый год, начинать новую жизнь.
В целом это было легко. Теперь было очень легко.
Алексей Пятигорский
Спасение
Зачем их спасать? Гуманнее вытащить на снег. Там за полчаса тёплые комочки окоченеют, если до этого не станут добычей бродячих собак.
Котята орали и тыкали друг друга слепыми рыльцами, ища живительные сосцы мамки, которая, отощав и ослабев от родов, видимо, отправилась искать себе пропитание. Только бы молоко не пропало.
Виктор разглядывал ворошащиеся комочки со смешанными чувствами – что-то давно забытое, немного пафосное, но важное, поднималось в нём.
Он был бомжом со стажем, можно сказать, бомжом по идеологическим соображениям. Не вписавшись в скоростные алгоритмы нового времени, по старинке запил, лишился квартиры, вслед за ней – знакомых, а затем и близких друзей. Прошлое казалось сплошной ложью, его беззаботное пионерское детство словно было историей другого мальчика, которого уже нет. Почему же тогда он, Виктор, ещё был – он и сам не знал. Уныло тянул лямку, механически приспособившись выживать. В жизни, не обременённой заботой даже о самом себе, существование превратилась в «день сурка» с декорациями, менявшимися в зависимости от сезона. Зимой убежищем становился колодец теплотрассы, в котором и обнаружились новорождённые котята.
Прождав кошку-кормилицу до вечера, Виктор понял: необходимо что-то предпринять, иначе малыши не выживут. Он засунул тёплый клубок за пазуху и нехотя выбрался на морозный воздух.
Был вечер, но ветеринарная клиника ещё работала.
– Мне нечего с ними делать, – холодно произнёс врач, – но я могу вам помочь смесью и шприцем, если захотите их выкормить. Только больше сюда не приходите, ничем уже не помогу. Мы – частная клиника, а не благотворительная организация, – хозяин кабинета достал из стеклянного шкафа две банки порошка и несколько одноразовых шприцев. – Старайтесь кормить их каждые три часа. Смеси хватит дней на десять. Потом они уже смогут перейти на обычный корм.
Почувствовав за внешней холодностью непобедимую доброту, Виктор собрал котят, взял банки, шприцы и вернулся в шахту теплотрассы.
Он кормил котят, приблизительно отсчитывая время и с ужасом осознавая, что смесь заканчивается гораздо быстрее, чем ожидалось.
Обходя в очередной раз подконтрольные ему помойки, Виктор увидел машину, буксующую в сугробе. Когда, повинуясь непонятному инстинкту, он помог вытолкнуть автомобиль, интеллигентного вида мужчина, сидевший за рулём, на удивление не уехал, а вышел к бомжу.
– Вот, командир, держи, – он протянул Виктору мятую купюру.
Тот смутился. Деньги он видел редко и чувствовал себя неудобно, когда кто-то пытался ему заплатить.
– Спасибо, – пробормотал он, – да мне не нужно, но котятам – возьму.
Мужчина удивлённо посмотрел на бомжа и, сунув ему ещё одну купюру, быстро уехал.
Боясь держать деньги у себя, Виктор отправился в зоомагазин. Женщина за прилавком подозрительно уставилась на него.
– Вам чего?
– Мне это… Смесь для котят нужна.
Виктор положил купюры на прилавок.
– А какой возраст?
– Чуть больше недели.
– Тут на много не хватит. Но… знаете, что? Завтра мне привезут товар, приходите. Поможете разгрузить, а я с вами смесью рассчитаюсь.
Женщину звали Ольга. Открытый несколько лет назад магазин уже наработал клиентуру и приносил небольшой, но стабильный доход.
К кошкам Ольга питала слабость, а районный бомж, которого она видела и раньше, поразил её заботой о новорождённых. С того вечера она стала регулярно подкидывать ему работу и снабжать кормом. Понимая, что мужчина обделяет себя, выращивая четвероногих, она старалась ненавязчиво покормить и его.
Когда отзвенела мартовская капель, Виктор стал появляться на улицах города в сопровождении четырёх котят. Трое были серого окраса, а один – ярко-рыжий. Они ходили за мужчиной по пятам, и вся эта группа вызывала умиление у жителей района. Зная, что Виктор регулярно приходит к Ольге в магазин, некоторые стали оставлять для него ношеные вещи.
А ближе к лету для Виктора нашлась вакансия дворника в одном из близлежащих домов. Должность эта предполагала выделение полуподвального помещения для проживания. Туда Виктор и въехал со своим семейством.
Эту историю рассказал мне один из жильцов. Я решил непременно расспросить мужчину о том, как котята вернули его в социум.
Постучав в обитую дерматином дверь, я ожидал, что хозяин пригласит меня войти. Но тот не стал этого делать, а сам вышел на лестничную клетку. На вопрос, что мне нужно, я пересказал историю, услышанную о нём, но он лишь рассмеялся:
– Ерунда. Я никогда бомжом не был. И котят никаких не спасал. Судачат люди от скуки, – пожал он плечами и открыл дверь в квартиру, демонстрируя намерение закончить разговор.
Два серых кота выскочили на лестничную клетку, а ещё две морды, серая и рыжая, уставились на меня из глубины коридора.
– А ну домой! – прикрикнул он на котов, и те безропотно повиновались. – Ну, бывай! – сказал он мне.
В его глазах я успел разглядеть весёлых танцующих чёртиков.
Апельсин
В новогоднюю ночь эту историю всегда рассказывал мой дед. Его рассказ и запах хвои и цитрусовых за столом стали для меня непременными атрибутами праздника. Здесь он приведён в том виде, в котором я привык его слышать.
«Слепили как-то малыши снеговика во дворе. И ничем бы он не выделялся среди прочих коллег, украшавших почти каждый двор, если бы не одно обстоятельство. Машке, беленькой кудряшке, отец к Новому году привёз из плавания апельсин. Оранжевый, сочный, отдававший экзотикой тропических стран, но один… Единственный! В то время апельсины не все даже видали, не то что пробовали. Ну, малышня дворовая, конечно, за Машкой бегала, чтоб та апельсином поделилась. А она очень добрая была и переживала, что на всех не хватит. В тот вечер, когда снеговика лепили, что-то нашло на неё. Вынесла она фрукт свой заморский и в снежный ком закатала. В районе груди. Так детворе и объяснила: „Нос мы ему красивый подобрали, а сердце – нет. Не хочу я апельсин этот, все из-за него перессорятся. Пусть лучше вместо сердца у нашего снеговика апельсинчик будет!“ Изумились малыши, конечно, но спорить не стали. Принципиальная эта Машка-кудряшка была: как решила – так и сделает. Изваяли, в общем, снеговика этого. На голове ведро, морковь вместо носа, а в груди – заветный апельсин бьётся. Так детки думали, даже прижимались к нему, чтоб послушать. За это всех рано домой загнали – чтоб ухи не отморозили. А на утро не стало снеговика!»
«Так может, кто-то из ребят его ночью разломал, чтоб апельсином полакомиться!» – всегда восклицал я в этом месте. Дед укоризненно смотрел на меня и продолжал рассказ:
«Никто не ломал его. Ожил этот снеговик, прихватил дворничьи снегоступы и в лес направился. На Север собрался, чтоб весны не дожидаться. Думал, на Севере таять не придётся, а ребята себе нового слепят. В общем, брёл он вдоль реки и к утру на полянку одну вышел. А на полянке той накануне молодёжь развлекалась. Костёр жгли, танцевали да бабу снежную лепили. И такую красавицу вылепили, что снеговик наш про Север и думать забыл. Утонул в её глазах, из двух угольков костра сделанных. Вместо носа веточка была, а вот глаза на диво получились – глубокие и чёрные. В общем, остался наш снеговик на той полянке. К бабе снежной прильнул, и оба тут таять начали! На улице мороз, вьюга вокруг, а они знай себе тают…
Под Новый год как раз туда снова компания снарядилась и обнаружила красную морковь, дворничьи снегоступы и апельсин с угольками рядом. Не от весны – от любви растаяли. А апельсин тот Машке-кудряшке обратно принесли. Он не испортился совсем. И такой удивительный оказался – на весь двор хватило. Даже из соседних домов малыши приходили – так и их угощали».
«Да ну!» – не верил я деду.
«Вот те ну! – подытоживал он с жаром. – Говорю тебе: на всех хватило! Я как раз в соседнем доме жил. И мне досталось. Я с тех пор апельсина вкуснее и не едал!»
Не знал мой дед, что такое «каноническая концовка» сказки. А я, когда узнал, деду не рассказывал. Потому что очень уютно было сидеть рядом с пожилым человеком, ни на грамм не утратившим веры в эту самую сказку.
И апельсины в Новый год у деда самые вкусные были. Не знаю уж, где он их доставал, но вкуснее я не едал…
На крыше
– Да почему вы решили, что следующее воплощение начнётся с чистого листа?! – вопрошающе прозвучал по-стариковски высокий, хриплый голос.
– А с чего ему начинаться? Первый вдох, первая улыбка – всё новое, чистое.
– Но ведь вы тот же, что и были в прошлом воплощении!
– Не думаю. В любом случае, я не помню…
Яков стоял на парапете припорошённой рыхлым снегом панельной девятиэтажки. Колодец двора растекался тёмным пятном под ногами. Лишь редкий, тусклый свет фонарей внизу позволял почувствовать высоту. Страха не было. Повышенный адреналин просто предвещал долгожданный поворот в унылой и предсказуемой, как лента Мёбиуса, жизни.
Уже сиганул бы в темноту, если бы не странный голос, задержавший его в решительный миг:
– И в следующий раз не вспомните.
– Да откуда вам знать?!
Яков возмущённо глянул в сторону новоявленного гуру, решившего, вероятно, удержать его от категоричного шага.
В нескольких метрах, тоже на парапете, восседал кот. Две жёлтые точки глаз ещё можно было различить, но силуэт казался смазанным, хотя чёрная шерсть и контрастировала с белой порошей. Поскольку больше никого не было видно, Яков решил, что такому собеседнику стоило уделить время. Он уселся, свесив ноги вниз, и уставился перед собой. В последние минуты жизни человек может позволить себе не удивляться и не пялиться на кота, даже если он говорящий.
– Я знаю. Хотя вы и не обязаны мне верить, но сможете опытным путём опровергнуть или подтвердить справедливость моих слов.
– Я это и собираюсь сделать…
– Ах, я ещё не высказался. Просто думаю, с чего начать.
– Начните с начала! С сотворения мира, если хотите! – усмехнулся Яков.
Его стала забавлять мысль, что он беседует с животным. На краешке сознания мелькали предположения, что это включился защитный механизм психики, пытающийся предотвратить самоуничтожение или, напротив, он уже умер, и теперь сознание осваивается в новых для себя условиях.
– Хорошо… Мир был сотворён для вашего удовольствия, но вы самозабвенно культивировали в нём страдание и в итоге решили такой мир отвергнуть.
– Пусть. Может, я нахожу в этом удовольствие!
– Вряд ли. Если бы это было так, вы бы уже летели вниз.
«Значит, я ещё жив», – подумал Яков.
– Это не я культивирую страдание. Сам мир принял его за основу. Мировые религии на этом построены.
– Во-первых, не все. И потом: разве вы религиозны?
– Нет, я просто обосновал своё утверждение. А вы хотите сказать, что весь мир – сплошное удовольствие?
– Отнюдь. Но, расположив удовольствие и страдание на полюсах картины мира, вы просто загоняете ваше «я», которое стремится сейчас на свободу, в шкуру животного, довольно примитивного.
– А что же нужно поставить на полюсах?
– Кому нужно? Это не риторический вопрос. От ответа на него зависит многое. Но я бы хотел рассказать вам что-то менее философское, хотя и более практичное.
– Знаешь, котофей, я был бы рад с тобой ещё поболтать, но мне нужно спешить. Небеса уже заждались.
– Уходить нужно счастливым. Иначе цепь перерождений превратится в такую же рутину, как и опостылевшая жизнь.
– Да кто тебе это сказал?!
– Малосущественно. Важнее знать, как выйти из морока предопределённости и зажить в настоящем моменте.
– Это действительно интересно.
– На самом деле, каждый знает путь. Точнее – множество путей. Я напомню тебе о трёх основных, а ты подумай, который тебе ближе.
– Валяй, усатый!
– Нам кажется, что мы проживаем некий непрерывный сценарий, осью абсцисс которого является время.
– А ординат? – напрягся Яков.
– По-разному. У кого-то – благосостояние, у кого-то – эмоциональная шкала. В любом случае такой взгляд примитивен до невозможности. Время не линейно, и очень глупо рассматривать его как вектор.
– А каково же тогда время?
– Не суть. Важно, что реально является осью абсцисс.
– И что же?
– Допустим, опыт. Я намеренно не вдаюсь в подробности. Существенно другое: годы, проведённые на монотонной работе, кажутся нам мгновениями, а моменты озарения, минуты счастья растягиваются в памяти в часы. И для прерывания этой монотонности, для выхода из тупика безысходности есть три основных пути.
– Поведай мне, котейка, какие же? – саркастически полюбопытствовал Яков, не желая признаться самому себе, что разговор с котом увлекал его всё больше и больше.
– Охотно. Первый – музыка. Но та, где ритмический и гармонический рисунки уникальны. По этой причине современная поп-музыка не вытащит тебя из безысходности, а вот классическая – вполне. Проблема в том, что многие не способны её воспринимать, а для того, чтобы выйти из душевного тупика, необходимо руководствоваться абсолютно новым, незнакомым ранее произведением. Иначе оно просто повторит какой-нибудь привычный алгоритм, но выход не покажет.
Яков нахмурился. Он не любил классическую музыку и, хотя ему теперь было интересно, этот путь был явно не для него.