Игра за линией поля
Митч насмешливо смотрит на меня.
– Ты заинтересовалась моим возрастом на третьем свидании?
– Это второе, – исправляю его.
– Бар тоже считается.
– Не-а, – смеюсь я.
– Мне двадцать три, Одри.
Моя челюсть готова отвалиться, как и глаза, желающие вывалиться из орбит.
– Уверен?
– Да, если в паспорте правильная дата рождения.
– Тебе нравится это? – Митч смотрит на меня с толикой замешательства, и я спрашиваю развёрнуто: – Тем, чем занимаешься? Тебя не принуждают? Знаешь, обычно вы с рождения с золотой ложкой в зубах и внушительными цифрами на банковском счёте, должны продолжать семейное дело.
– Нет, мне нравится быть в деле. Я не чувствую обязанность.
– А твоя мама?
– Она в роли идеальной жены, поддерживает имидж, занимается домом. Я не живу с родителями.
– И они не против, чтобы ты общался с простолюдинками?
Митч запрокидывает голову назад и звонко смеётся, прокладывая путь в Ист-Ривер-Парк. Мы следуем под висячим величественным мостом Уильямсберг, соединяющим два острова – Манхэттен и Бруклин. Тот самый мост, который все знают по фотографиям.
Я жадно поедаю глазами окружающую природу.
Шум автомобилей смешивается с морским. Вглядываюсь в солнечные блики на воде пролива Ист-Ривер и улыбаюсь себе. Невероятно, что я тут, да ещё и в компании потрясающего парня.
– Это всё стереотипы, Одри, – говорит Митч, вырывая меня из любования.
Я отвожу взгляд от воды и фокусирую на лице собеседника.
– О том, что ты пользуешься только золотыми столовыми приборами?
Он весело улыбается.
– Это тоже.
– То есть, как только на тесте твоя мама увидела две полоски, тебе не начали искать равную партию?
– Не могу утверждать, но, если она и существует, то не видел. Чем занимаются твои родители?
– Папа любит копаться в машинах. Ему бы открыть свою мастерскую, а мама учитель.
– Значит, в детстве дразнили, что твоя мама преподаёт, а все твои прогулы уже были известны с первой секунды?
– Я училась в другой школе, – не скрывая облегчения, сообщаю я. – Трэв был её учеником.
В ту же секунду хочется найти кляп и заткнуть им рот. Но, к сожалению, сказанное невозможно забрать. Мне бы очень хотелось.
– Трэв? – спустя несколько секунд, Митч складывает два плюс два. – Да, точно, он одолжил твою тетрадь.
Я сжимаю зубы, но скрип всё равно невозможно подавить, как и гнев, расползающийся по венам.
Моя тетрадь.
Проклятие!
Это будет один из худших дней, когда Трэв откроет её. Или уже открыл.
Я пожалею, что родилась на свет. Во-первых, самостоятельно. Во-вторых, потому что Трэвис будет напоминать об этом весь остаток счастливой жизни. Хотя, какая счастливая жизнь? Она оборвалась с того самого момента, как только позвонила Лав и сказала, кто пришёл. Я заделалась в спринтеры и бежала так быстро, как только могла.
Дьявол, теперь не могу расслабиться. Это заслуга Кросса.
– Похоже, ты злишься. Тяжёлый день?
Туман ярости рассеивается.
Я нахожу его карие глаза и широко улыбаюсь.
– Один из лучших дней моей жизни.
Поверить не могу, что совсем недавно испытывала совершенно иные чувства, мысли. Что могу сказать, подсунуть дерьмо Трэвису (хоть он и заслуживает), как оргазм. Всепоглощающе. Сладко. Приятно. Меня буквально захватывает буря эмоций от того, что придумала фантазия. Я скучаю по опасности, а Трэвис единственный, кто может дать подобное чувство, где балансируешь между жизнью и смертью.
– Минуту назад ты была другой.
Я жму плечами.
– Месть приятная штука. Он подгадил мне – я отвечу взаимностью. Трэвис очень любит свою машину. Очень – это преуменьшение.
– Он может подать иск, если разукрасишь её баллончиком.
– Не подаст, и разукрасить её баллончиком было бы слишком предсказуемо. Сегодня его ждёт насыщенный беспрерывным сексом вечер.
Митч коротко улыбается.
– За что, Одри?
Этот вопрос стирает улыбку с моего лица, а сладкое предвкушение сменяется горечью.
– Он портит мне жизнь, – всё, что могу ответить.
– Не потеряйся в этом.
– У меня всё под контролем.
И это самая большая в мире ложь.
Контроль очень далёк, когда дело касается меня, Трэва и нашей обоюдной войны.
Ещё некоторое время гуляю с Митчем, стараясь абстрагироваться от мыслей о Трэве. Это как вспышки камер: щелчок – перед глазами Митч, щелчок – перед глазами Трэвис. В конце концов, всё превращается в знак бесконечности, из которого пытаюсь найти выход.
Мы возвращаемся к кампусу, и я с досадой провожаю взглядом его машину, намереваясь наведаться в ближайший секс-шоп.
По пути возвращается гнев. Теперь ещё злюсь на себя, от чего раздражение поднимается на новый уровень.
Во-первых, я хочу смыть с губ Трэвиса.
Во-вторых, с шеи.
В-третьих, из головы.
Мне нужно как можно больше мыла, а лучше щёлочь, чтобы разъело.
Сложно поверить, что когда-то было трудно держать удар, но со временем всё стало намного проще. Жестокость, равнодушие, холод – всё это аукнулось. Головокружительно разнести эго Трэва на части. Клянусь, иногда кажется, что слетаю с катушек.
– Мне нужно очень много игрушечных членов, – ровным тоном произношу я. – Все, что у вас есть.
Парень за кассой ударяется о полку и хватается за голову, растирая затылок. Его глаза находят меня и ошарашено пялятся.
– Много. Грёбаных. Игрушечных. Членов.
– Ч-что? – запинается он.
Я тычу пальцем в сторону витрины, где небольшие гениталии в виде липучек, брелков, мыла и прочей дребедени. Не знаю, какой сумасшедший будет клеить их куда-то, но у меня есть идейка.
Уже через несколько минут получаю желаемое. Пакетик с сюрпризами скрывается в сумке и скоро станет фантастическим подарком для одного мудака.
Выкуси, Кросс, если думаешь, что я осталась обязанной. Я верну должок в иной форме. Ты будешь пищать от восторга.
Асфальт едва ли не трескается под подошвой ботинок. Весь гнев сгустился и готов вырваться наружу. Мне плевать, что за это может быть, какие наказания и последствия. Именно в данную секунду я ненавижу вселенную за то, что башка Трэвиса не является футбольным мячом, который можно пинать от души до границы с Мексикой.
Я возвращаюсь к университету после шопинга в ближайшем секс-шопе, и нахожу спортивную Камаро на парковке.
Оттенок мокрого асфальта переливается, отражая голубое небо и мрачность её владельца. Трэв готов мыть её языком, и сегодня он в прямом смысле оближет мужские гениталии.
Бросаю сумку на землю и рву пакет с маленькими резиновыми игрушками.
– Это моя благодарность, Кросс! – цежу себе под нос.
Я слышу смешки за спиной и улыбаюсь, как Чеширский кот, который нагадил в тапки, с особым энтузиазмом расклеивая сюрпризы.
Господи, как я счастлива. Это вроде отдушины. Тот, кто говорит, что месть – удел слабых, я скажу, что удел слабых – смаковать тряпочку и молчать. Адреналин кипит в крови, приятное головокружение, на языке сахарный вкус мести, а душа пускает петарды. Руки дрожат от переизбытка эмоций. Он думает, что прикрыл, я покажу, что прикрывать нечего. Во мне нет и унции благодарности. Он это начал. Он за это ответит.
Спустя пару минут, любуюсь полянкой членов, расстелившихся на капоте машины Трэвиса с помощью клея и показывают ровно двенадцать часов. Они возбуждены прямо как я.
– Какого хрена ты… – голос, пропитанный яростью, разносится за моей спиной.
Я выпрямляюсь и поворачиваюсь.
Пламя в глазах Трэвиса поджигает пятки, но даже дорожка в ад не заставит меня поддаться страху. Мой позвоночник прямой, бесстрастное выражение на лице и дичайшее желание увидеть, как он рвёт на голове волосы.
– Как ты любишь, Кросс, – сухо произношу я. – Целая полянка.
Тройка парней за его спиной не знают, смеяться или поддержать гнев, поэтому они предпочитают помалкивать. Им же лучше, у меня на всех найдутся подарки.
– Брукс, – ледяным тоном цедит Трэвис, продолжая расчленять мой труп в своей голове.
Их компанию нагоняет Рэй (что для меня удивительно, он тоже тут?). Ладно-ладно, ещё будет время удивляться и думать.
Челюсть Рэя готова рвануть к ядру Земли.
– Очленеть, – издав смешок, произносит он.
Я игнорирую, хотя прыснуть от смеха хочется. Очленеть? Серьёзно?
Внимание нацеливаю на Трэвисе.
– Ещё раз повторишь – придумаю что-нибудь похуже. Ты знаешь, фантазия у меня хоть куда.
На несколько секунд, он закрывает холодные металлические глаза.
– Ты ходишь по кривой дорожке.
– Ой, подожди-ка, а что это у меня тут для тебя… – я поднимаю сумку и начинаю рыться внутри, в следующую секунду на свет появляется мой средний палец. – На что похоже?
– Брукс… – лицо Трэвиса искажается и краснеет от злобы.
Я выставляю руку, заставляя его замолчать., потому что даже это ещё не всё.
Достаю из сумки ежедневник и открываю его, читая следующее:
– Тут написано, что ты можешь катиться на хрен с пляжа, потому что я ничего тебе не должна!
Я поднимаю глаза, вновь встретив темноту в его.
– Да, так и написано, – улыбаюсь я, похлопав ресницами в кокетливой манере. – Представляешь?
Не жду реакцию, разворачиваюсь на пятках и шагаю в сторону кампуса с лицом победителя.
– Я придушу тебя, чёрт возьми! – пронизанный яростью голос Трэвиса перекрывает городской шум.
Я задираю руку и показываю средний палец.
– Отсоси!
Моя внутренняя девочка-шкет вылезла наружу и готова нагадить. Собственно, уже нагадила и сейчас в манере англичан с благоговением попивает чаёк, оттопырив мизинец. Она отвела душу. Мне это было нужно. В ближайшее время стоило бы найти место, где можно избавляться от желания быть сукой.
Глава 8. Трэвис
Максвелл смеётся так сильно, что сгибается пополам, когда присоединяется ко мне в гараже. Рэй тоже хохочет, но уже не так. Его силы иссякли на парковке, а ещё этот кретин не сел со мной в машину и предпочёл воспользоваться услугами такси. Да и насрать, он полностью оправдан. Если бы мог, я бы тоже воспользовался любым другим транспортом.
– Прости, детка, – я вслух озвучиваю свои предательские мысли, с досадой смотря на то, что имею.
Черт, такое чувство, что в капот моей малышки на полном ходу врезался автобус со всеми актёрами PornoHub и взрывался. И что теперь прикажете делать засранцам, которые ни разу не видели сиськи? Пестик и тычинку в действии? Ах, да, автобус был только с мужиками. Повезло же мелким говнюкам, им достанется лучшее из порно.
– Оу! – звенит в пространстве голос Уилла.
Я сразу бросаю на Рэя многоговорящий взгляд, потому что Коди и так доказал, что не будет трепаться направо и налево.
Каллоувей тоже закатывается, как только подходит ближе и разглядывает подарок, оставленный Одри.
Клянусь, если бы сие творение принадлежало какой-то другой девчонке, её голова могла болтаться на выхлопной трубе уже спустя минуту. Но в моей жизни есть только одно исключение, и будь я проклят, потому что это исключение не милое создание с ангельскими крылышками, нимбом над головой и волшебной пыльцой. Она чёртова бестия, через которую мстит Иисус за свойственный мне атеизм.
– Ты оставил девчонку неудовлетворённой и за это получил? – издевается Уилл. – Кто она? Я хочу познакомиться.
– Она – это что-то, – усмехается Рэй. – Трэв обязательно вас познакомит.
Я показываю средний палец и перевожу взгляд на Максвелла.
Он лучезарно улыбается.
Предатель. Я возлагал на него последнюю надежду.
– Я бы тоже хотел познакомиться.
– И тогда Викс зарядит тебе промеж яиц – с нотками веселья констатирует Уилл. – Хотел бы увидеть это ещё раз. У неё хорошо поставлен удар, кстати, когда она вернётся?
– Не твоё дело, придурок.
Уилл громко цокает.
– Кто бы сомневался.
– Проваливайте, если не собираетесь помогать, – фальшивая вежливость скользит из моего тона.
– Да ни за что, – бросает Уилл. – Боюсь, следующий член на твоём капоте окажется моим, если подышу не под тем углом.
Какой чертовски правильный вывод. И пусть усрутся те, кто скажет, что это всего лишь железяка. Эта грёбаная железяка для кого-то может быть всем, зачем лишать значимости чью-то страсть и подвергать сомнениям чужие ценности? Машина для меня вроде домашнего питомца, которого требуется кормить, заботиться, ухаживать. Я знаю ей цену и более того, это подарок родителей.
В конце концов, Рэй смывается следом за Уиллом, Коди остаётся, но не торопится приступать к работе. Он находит инструменты на полках и ставит на пол банку со шпателями. Я изучаю капот и прихожу к неутешительному выводу, что после выходки Одри придётся воспользоваться услугами мастерских, восстановить всё с помощью краски и полировки. Она чертовски дорого мне обходится. И я не имею в виду машину.
Сражаясь с членами, задыхаюсь от беззвучного смеха, сотрясающего грудную клетку. Как долго Одри развивала эту мысль и как дошла до того, что эта идея превзошла над остальными, господствующими в её безумной голове? С какого момента тараканы стали такими суровыми? Одно ясно точно: сегодняшний вечер запомню на всю жизнь. Дарит ли он опыт? Отнюдь. Я с разбега прыгну на те же грабли. Хочу посмотреть, на что ещё она способна, кроме как поджечь машину.
Ощущаю вибрацию в кармане и вытаскиваю мобильник.
– Привет, милый, – звучит голос мамы, как только принимаю звонок.
– Мам, я был милым до тех пор, пока мог пешком пройти под столом. С того времени всё немного поменялось.
– Прекрати быть таким ворчливым.
Я закатываю глаза.
– Как дела? – продолжает она, не меняя бодрый и улыбчивый тон. – Какие впечатления?
Хочется ляпнуть что-нибудь, пропитанное сарказмом, гадским юмором, но она не виновата в том, что у Одри хорошая фантазия. У меня есть идеи, в какое русло направить её инициативность, только боюсь, она не будет в восторге.
– Супер, мам. Лучше некуда.
– Ты опять ворчишь, Трэвис.
– Нет, я отвечаю на вопрос.
– С тобой абсолютно бесполезно спорить, – вздыхает она, наверняка потирая свободной рукой зону виска. Моя мать предсказуема до мелочей. – Я звоню не без повода.
Я усмехаюсь.
– А вот это уже интересно. Другое дело. Люблю деловой подход.
– У Элиаса юбилей, мы получили приглашение.
Я успеваю мысленно отрезать собственный язык, потому что ляпнуть вопрос, будет ли там Одри, было бы огромной глупостью. Конечно, черт побери, она там будет, это же её отец. Я деградирую. А что будет через десять лет? Какая станция? Деменция? Если так, то хотелось бы откинуться до того, как стукнет тридцать.
– Ладно, что я должен сделать? Нарисовать открытку и зачитать стишок на стуле?
– Если бы я не была твоей матерью и не привыкла к такому рода юмору, давно могла отвесить подзатыльник и сказать, что ты грубый невежа.
– Но ты всё-таки создала меня, так что я, Аллилуйя, автоматически прощён.
– Ты прилетишь или скажешь, что зависать с предками уже не твой уровень?
– А ты быстро учишься, мам, – я смеюсь, качая головой. – Я прилечу, нельзя же давать вам предлог для радости.
– Очень смешно, Трэвис.
– На самом деле, не очень, но повод для улыбки есть.
– Ты совершенно невыносим.
– Получается, слабаки не способны меня выдержать, это радует.
– Ладно, увидимся дома.
– Ага.
Я сбрасываю вызов, чтобы позлить её в добром контексте. Мама не любит разговор, в котором нет прощания. Дома меня будет ждать хорошая взбучка, что в действительности забавляет.
Снова берусь за шпатель, боковым зрением замечая Максвелла. Он присаживается на капот, щёлкает по одному из членов и тихо смеётся, когда игрушка дёргается и покачивается. Я подавляю улыбку, сдирая очередной мужской причиндал с краской. Вместе с ними чувствую, как полосую ножом по сердцу и снимаю один из трёх слоёв. Я души не чаю в машине, и Одри знает об этом. Клянусь, лучше бы она побрила меня налысо ночью, это было бы своего рода милосердием с её стороны. Но Одри не знает сострадания, когда дело касается меня.
– Не знаю, что ты сделал, чтобы она так разозлилась. Не думал выставить счёт за услуги в мастерской?
Я поднимаю глаза и фыркаю.
– Ты не думал меньше тренироваться, чтобы к мозгу успевала приливать кровь?
Коди смеётся.
– Спокойно, неженка, это проверка.
– Я поцеловал её, – усмехаюсь ему и снова склоняюсь над очередным членом. Твою мать. Звучит как будто я прожжённая проститутка. – Прямо перед приходом мистера Совершенство.
– Мистера Совершенство?
Я весело жму плечом.
– У него же должно быть какое-то имя.
– Слишком мило даже для тебя.
– Что поделать, я святой как Папа Римский.
– Ты потерял этот статус, как только поддался мыслям о плоских утехах.
Коди вытаскивает из кармана шорт звонящий мобильник и тут же принимает вызов с такой улыбкой, что по неволе начинает тошнить.
Я с особым энтузиазмом закатываю глаза.
Из динамика разносится топот и шум, что-то падает на пол, следом звучат клёпки, которые явно расстёгиваются благодаря рывку.
– Если она раздевается, то давай посмотрим вместе, – подтруниваю Максвелла, и он тут же пихает меня кулаком.
– Ты в гараже? – звучит голос его девушки.
– Ага, твоя подруга блещет фантазией.
Коди поворачивает экран мобильника и показывает подарочки от Одри. Я успеваю зацепить её лицо. Под глазами залегли тёмные круги, голубизна утратили блеск, как будто она недосыпает, кожа кажется бледной и неестественной, а состояние дико уставшим. Девушка выглядит как мертвец, а не куколка, которой когда-то была.
– Дерьмово выгладишь, Виктория, – парирую я.
– Ты не лучше.
– Ну, я хотя бы не выгляжу так, как будто хочу сожрать чьи-то мозги.
– Обсудим это, когда будешь на моём месте.
– Перед сном поплачу в подушку, потому что мне не светит.
Виктория слабо улыбается.
– И что ты сделал, чтобы она с расчленения твоего остывшего тела в голове перешла к действиям?
– Лучше спроси у неё, хочу послушать версию Одри.
Максвелл сползает с капота и направляется к дверям, скрываясь внутри дома. Ещё бы он продолжал сидеть тут и болтать при мне или святой Деве Марии. Наверняка Иисус тоже сворачивает приём сообщений и уходит отдохнуть, чтобы эти двое занялись сексом хотя бы по телефону.
Так или иначе, я чаще всего проникаюсь симпатией к их непробиваемой защите чего-то исключительно личного, даже если сам того не желаю. Чего уж там, трогает за душу и не позволяет оставаться равнодушным задушевность этой парочки. Максвелл, который милый до тех пор, пока вежливы к нему, Виктория, которая по щелчку пальцев подстраивается под ситуацию и меняет образы. Кто-то скажет, что опасаться надо открытых стерв, кто-то побаивается скрытых, я могу сказать, что худшее – это те, кто может стать кем-то другим за секунду. Например, как Виктория. Сейчас она сама невинность, но стоит что-то сделать, как от невинной останутся воспоминания. Тем ни менее, из большого количества девчонок, она симпатизирует мне намного больше других хотя бы потому, что знает о чувстве собственного достоинства.
Стоит только содрать последний подарок с капота, как резко выпрямляюсь, а по спине пробегает волна любопытства и нетерпения. Все семь смертных грехов трепещут от предвкушения, когда ныряю в салон и из бардачка вытаскиваю утащенную у Одри тетрадь. Увиденное на парковке настолько потрясло, что о своём подарке я забыл. Утешительный приз, за который и руку на отсечение положить не жалко.
Неужели она ведёт дневник? Если так, то я прочитаю каждую строчку и не умру от стыда. Готов даже усластить этот момент тёплым пледом и горячим какао у окна в библиотеке.
Ни стыда, ни совести. Ничего лишнего.
И то, что вижу внутри, заставляет кресло плавиться под задницей, превратившись в вулканический кратер. Не стоит упоминать, куда извергается лава.
Я тут же завожу двигатель и выезжаю из гаража.
Понятия не имею, плакать или смеяться, переживать или расслабиться, радоваться или страшиться. Я вообще сбит с толку. Стараюсь ухватиться хотя бы за одно из десятка переполняющих ощущений, но ошеломлён и растерян. Это не личный дневник, которому был бы рад. Это какая-то тетрадь проступков и грешков. И я намерен узнать, какого, мать вашу, черта?
Уже спустя небольшой промежуток времени как самый настоящий ублюдок останавливаюсь на двух парковочных местах у кампуса и спешу внутрь.
Моя карта студента явно не будет той, что сменит красный на зелёный на экране турникета, поэтому просто перепрыгиваю его, слыша возмущение, но уже за спиной, потому что взбегаю по лестнице на третий этаж. Пока мужик доберётся до меня – я скорей всего буду видеть десятый сон.
Я стучу, и спустя несколько секунд дверь открывается. На пороге возникает моя Бестия в коротеньких чёрных пижамных шортах, с одного плеча скатилась свободная футболка, на которой изображена анти-Белоснежка, потому что (как бы ни хотелось) принцессы Диснея не могут откусывать кроваво-красными губами ядовитое яблоко и показывать средний палец. И да, у их платьев не может быть такой глубокий дразнящий вырез. Если сравнивать грудь принцессы и ту грудь, что прикрыта этой тканью, заверю, второй вариант намного лучше.
Я вижу её очертания. И с удовольствием мог посмотреть, как она изменилась. Полагаю, чувствительность не утеряна, судя по затвердившим бусинкам. Взгляд смело спускается ниже, изучая ноги. Это визитная карточка Одри. Округлые бёдра плавно переходят в подтянутые икры. Загорелые, длинные, изящные – это убийственный нокаут. В конечном счёте утыкаюсь в чёрный лак на ногтях, и дёргаю уголком губ, возвращаясь назад, когда Одри разражается яростью.
– Да ты, черт возьми, издеваешься?! – выкрикивает она.
Да, так и есть.
Иду на личный рекорд. Второй раз за сутки навещаю её. Так и до выполнения годового плана недалеко. Пальцы не нужны, чтобы посчитать, сколько раз я приходил к Одри по собственной инициативе.
– Давай сыграем в игру? – предлагает она, постукивая указательным пальцем по дверному косяку. – Я предоставляю четыре направления, а ты выбираешь, куда направишься. Как тебе идея?
Её янтарные глаза обогащаются зловещими искрами. Сияют ненавистью. Они ярче солнца. Не зря оттенок считается одним из самых красивых, наследуется через сложный состав ДНК.
Я задумчиво скребу подбородок, отвечая на её взгляд полуулыбкой.
– Трудно отказаться, когда ты так любезничаешь.
– Обещаю, тебе понравится.
Я вытаскиваю тетрадь из заднего кармана и качаю ею в воздухе. И тогда глаза Одри вспыхивают по-новому.
– Что это?
Сардонический смех разносится по коридору. Она получает удовольствие от моего ступора так же, как я получаю удовольствие изучая её идеальные ноги. В следующий раз буду более предусмотрительным. Поцелуй, но в этот момент её ноги будут обнимать меня за талию, удерживая на самом близком из возможных расстояний.
– Твоя личная тетрадь смерти.
Я вопросительно вскидываю бровь.
– Не объяснишь?
– Да легко, – отмахивается Одри и забирает тетрадь из моих рук.
Она открывает её и водит пальцем по листу, приступая к чтению:
– Второе сентября. Трэвис наступил на мои любимые туфли и сказал, что я сама виновата. Месть: посмотрела на него с отвращением. Девятое сентября. Трэвис спросил при родителях, как я погуляла с Остином. Месть: спросила, как много они выпили вчерашним вечером.
Я выхватываю тетрадь из её рук и с трудом могу поверить, что она всё это записывала. Но она, мать вашу, записывала! Чёрным по белому!
Дата. Обида. Месть.
Начинаю листать и вижу только одно имя – своё имя. Это моя личная тетрадь смерти. К слову, я понял это чуть раньше. Когда пролистал в машине, но не знал, что у неё есть название. Сейчас делаю это лишь для того, чтобы ещё раз убедиться: у меня не поехала крыша.
К собственному удивлению, начинаю смеяться. Громко и сильно.
– Ты завела тетрадь, чтобы отмечать мои промахи и мстить?
– Да, и я весьма преуспела, не правда ли?
Кажется, я не смеялся так очень давно.
Уже через минуту перестаю.
Несколько восклицательных знаков в столбике мести мне совсем не нравятся.
Я возвращаюсь к дате: третье июля. Трэвис сказал, что я не в его вкусе. И никакой мести, кроме красных восклицательных знаков. О, они ещё и подчёркнуты двумя жирными линиями.
– Что они значат? – спрашиваю я, обращаясь к Одри.
Она без приступов ярости забирает тетрадь из моих рук и пробегается по написанному.
Торжественная улыбка украшает её пухлые розовые губы.
– Я тогда не придумала, как лучше тебе отомстить.
– И? Ты до сих пор не придумала?
– Придумала.
Её глаза встречаются с моими. В них появляется странный блеск.