Но привычней к Сондуге мы.
Паренёк у тебя востроглазый,
Будешь помнить деревню аль нет?
Я молчал. Над тайгою безгласной
Лили звёзды свой призрачный свет.
22 июня 41 г. Таврический сад
Докурив сигарету,
Я вернулся в каюты тепло.
Может, в памяти брезжило это,
Может, брезжила ночь в окно…
…Мы гуляли с мамой по саду,
Это было как будто вчера,
Вдруг спешить стали люди куда-то —
Так для нас началась Война.
Сразу стихли в саду деревья
Замерла на пруду волна,
Потемнело вокруг, как в затменье,
Так в меня вступила Она.
…Мы по улице шли, по любимой,
Где июньские липы цвели,
Торопились люди мимо,
И детей вели и везли.
И мороженщица покатила
Белый ящик с эскимо…
А потом сирена завыла,
Стали пушки стрелять,
Как – в кино.
И всё чаще шли солдаты
Под мотив широкий такой,
В наш сад привезли аэростаты,
Это тоже было Войной.
В эвакуацию
На площади у вокзала
На вещах сидели два дня.
Помню, девочка рядом трещала:
Знаешь, мальчик, какая Она?
Мне о ней рассказала мама,
Она раньше была на войне.
Это – папы шагают прямо,
А потом лежат на траве.
И чей папа не встанет, тот ранен,
Скоро, значит, вернётся домой…
– Замолчи ты, бога ради,
Несносный ребёнок какой!
Рассердилась девочки мама,
О такой я не слышал войне,
Мой папа ходил всегда прямо
В портупее – крестом на спине.
…После Тихвина еле-еле
Поезд полз, замирая, как червь,
А над ним злые птицы летели
И несли ему смерть.
В чахлый вереск, в жидкие сосны,
Где в кюветы, где под кусты
Прячась днем, и лишь вечером,
в звёзды,
уходили мы от Войны.
Помню вечер,
Поезд долго стоял у моста,
А над ним серебряный кузнечик
Стрекотал – может быть, неспроста.
У вагонов гадали женщины,
Чей он, ТОТ или свой?
Вдруг соседка, та, что поменьше,
Зло сказала: Ирод какой!
…Дальше смутно: в трюме нары,
И «Шевченко» – колёсный чудак,
Хмурый лес и какой-то усталый
Наш обоз на двух лошадях.
На одной – поляк с Украины,
Далеко занесла их война,
Самого, двух дочек и сына.
Умерла его вскоре жена
Уж в деревне, где в кузнице тёмной
Всю войну лошадей он ковал,
Молчаливый, угрюмый, огромный,
И кузнец был, и коновал.
