Романы Круглого Стола. Бретонский цикл
Он возвратился к Граалю, чтобы спросить, чему он должен научить племянника.
– Иосиф, – ответил голос, – твой племянник мудр и готов воспринять наставления. Открой ему тайну о той великой любви, которую Я питаю к тебе и ко всем тем, кто мудро воспринял Мое учение. Поведай ему, как Я сошел на землю, чтобы принять позорную смерть; как ты омыл раны Мои и собрал кровь Мою в сей сосуд; и как Я одарил драгоценнейшим даром тебя, твой род и всех тех, кто возжаждет чести причаститься к нему. Благодаря сему дару повсюду вас примут благосклонно, и никто не затаит зла на вас; в любой тяжбе Я буду на вашей стороне, и никогда вас не осудят за преступление, коего вы не совершали. Когда Ален познает это все, принеси священный сосуд; покажи ему кровь, изошедшую из Моего тела; предупреди его о коварных уловках, измышляемых Врагом, дабы завлечь тех, кого Я люблю: наипаче пусть остерегается гнева, ибо гнев ослепляет людей и совращает с праведного пути; пусть он не предается плотским удовольствиям и будет тверд, прославляя имя Мое среди тех, кого он приблизит. Он будет пастырем своим братьям и сестрам; он поведет их в страну, отдаленнейшую от Запада.
Завтра, когда вы все соберетесь, великий свет снизойдет на вас, и с ним придет послание, обращенное к Петру и повелевающее ему покинуть вас. Не назначайте ему пути; он сам укажет вам дорогу, ведущую к Долинам Аварона[126]; он будет жить там вплоть до прибытия сына Алена[127], который откроет ему всю силу твоего священного сосуда и уведомит его, что стало с Моисеем.
Иосиф сделал то, что было ему велено. Он просветил юного Алена, которого Бог удостоил своей благодати. Он рассказал ему, что знал сам от Иисуса Христа и что ему еще поведал голос.
Затем, на другой день, все они были на службе Грааля и видели, как с небес спустилась сияющая рука, оставив послание на священном столе. Иосиф взял его и сказал, обратившись к Петру:
– Милый брат, Иисус, искупивший нас от мук ада, назвал вас своим вестником. Вот послание, возлагающее на вас этот долг; поведайте нам, в какую сторону вы думаете направиться.
– К Западу, – ответил Петр, – в дикую страну, называемую Долинами Аварона; там я буду ждать милости Божией.
Между тем одиннадцать сыновей Брона, ведомые Аленом, коего они признали своим главою, покинули родителей. Они подались в дальние земли, возвещая всем встречным имя Иисуса. Повсюду Ален завоевывал сердца тех, кто ему внимал[128].
А Петр, уступив просьбам своих друзей, согласился остаться среди них еще на день. И ангел Господень сказал Иосифу:
– Петр хорошо поступил, промедлив с уходом; Бог хочет сделать его свидетелем силы Грааля. Брон, коего Господь уже избрал однажды для того, чтобы поймать рыбу, будет хранить Грааль после тебя. От тебя он узнает, как должно оберегать его и какую любовь Иисус Христос питал к тебе. Ты ему поведаешь сладостные, драгоценные и святые слова, называемые тайнами Грааля. После ты вручишь ему святой сосуд; и с этой поры те, кто захочет назвать Брона его истинным именем, будут называть его Богатый Рыболов.
И еще ангел Господень добавил:
– Все твои спутники должны последовать на Запад; Брон, Богатый Рыболов, изберет тот же путь и остановится там, где подскажет ему сердце. Там он дождется сына своего сына, чтобы передать ему чашу и благодать, сопряженную с обладанием ею. И тот будет ее последним хранителем. Так, через трех добродетельных мужей, коим доведется хранить чашу, осуществится символ пресвятой Троицы. Ты же сам, вручив Грааль Брону, покинешь мир и вступишь в царство вечной радости, уготованной друзьям Божьим[129].
Иосиф сделал, что ему повелел голос. На другой день, после службы Грааля, он поведал всем своим товарищам то, что слышал, кроме святых слов, открытых ему Иисусом Христом в темнице. Эти слова он передал только Богатому Рыболову, а тот записал их вместе с другими тайнами, коих не должны слышать непосвященные.
На третий день после отбытия Петра Брон, отныне хранитель Грааля, сказал Иосифу:
– Я хотел бы удалиться, отпусти меня.
– От всей души, – ответил Иосиф, – ибо твое желание – желание Бога.
Так он расстался с Богатым Рыболовом, о котором с тех пор сложили немало сказаний[130].
Мессир Робер де Борон говорит: «Теперь бы надобно суметь рассказать, что стало с Аленом, сыном Брона; в какую страну он попал; какой наследник от него родился и какая женщина его вскормила. – Надо бы сказать, какую жизнь вел Петр, в каких местах он побывал и где его, должно быть, найдут. – Надо бы поведать, что стало с Моисеем, столь надолго потерянным; затем, наконец, куда отправился Богатый Рыболов, где он остановился и как к нему возможно прийти.
Эти четыре отдельные повести следовало бы объединить и представить каждую, какой она должна быть; но никто не смог бы собрать их вместе, не услышав перед тем рассказ о других частях великой и правдивой истории Грааля; и в то время, когда я ее излагал, при покойном монсеньоре Готье, который был из Мон-Белиаля[131], она еще не была описана ни одним из смертных. Теперь я извещаю всех, к кому попадет мой труд, что, ежели Бог дарует мне жизнь и здоровье, я намерен заново написать эти четыре части, если только отыщу основу их в книге. Но сейчас я не только оставляю ту ветвь, которой следовал до сих пор, но также и три других, от нее зависимых, чтобы заняться пятой, с обещанием вернуться когда-нибудь к предыдущим. Ибо, если бы я не позаботился об этом уведомить, то, я уверен, нет в мире человека, который не счел бы их утерянными и не стал бы гадать, почему я их оставил»[132].
Переход к «Святому Граалю»
Такова первая книга или, лучше сказать, исходное введение ко всем Романам Круглого Стола. После истории Иосифа Аримафейского Робер де Борон, оставив в запасе целый ряд приключений Алена, Брона, Петра и Моисея, переходит к другой главе или ветви повествования – ветви о Мерлине, которую мы находим в полностью сохраненном виде лишь в прозаическом романе того же названия.
Но вначале мы займемся романом в прозе о Святом Граале, еще одной формой той легенды об Иосифе, которую Робер де Борон изложил в стихах.
Здесь уже нет, как в поэме, более или менее точного переводчика валлийской легенды о Граале; здесь есть автор Грааля, который, говоря от своего имени, хочет приписать самому Иисусу Христу роль сочинителя и публикатора книги.
Этот автор не называет себя, объясняя свою скромность тремя не слишком уважительными причинами. Если бы он позволил себя узнать, говорит он, вряд ли бы кто поверил, что Бог открыл такие великие тайны личности столь ничтожной; книгу не почитали бы в той мере, как она этого заслуживает; наконец, автора сочли бы ответственным за те ошибки и промахи, которые могут допустить переписчики. Эти причины, говорю я, никуда не годятся. Бог, повелевший ему переписать книгу, отнюдь не рекомендовал ему скрывать свое имя; если его сочли достойным такой милости, его не должно было заботить, что скажут завистники; наконец, боязнь ошибок и вставок, сделанных переписчиками, должна была его беспокоить не больше, чем Моисея, апостолов и еще многих авторов, духовных или светских. Он не назвал своего имени, чтобы окутать якобы данное ему откровение еще более непроницаемой тайной; но вот этого ему не стоило говорить: он мог бы потрудиться найти другие оправдания.
Он выдавал себя за священника, живущего в уединенном скиту, вдали от всех проторенных дорог. Дадим теперь ему слово, несколько сократив его рассказ:
Обретение книги Грааль
Перевод и комментарии И. С. Мальского
В Страстной Четверг[133] года 717, едва я, отслужив вечерню[134], отошел ко сну, послышался мне глас, подобный раскату грома, и молвил: «Проснись и слушай о Едином в Трех и о Трех в Едином». Я открыл глаза и узрел вокруг себя небывалое великолепие. И предстал мне муж дивной красоты, и вопросил:
– Уразумел ли ты реченное Мною?
– Не дерзну так утверждать, господин мой[135].
– Словами теми изъяснена сущность Троицы. Ты сомневался, что Единое Божество, Единая Сила существует в трех лицах. Скажи, кто же тогда Я?
– Господин мой, очи мои немощны, Ваш великий свет ослепляет меня; и словом человеческим нельзя выразить то, что превыше человеческого.
Сей неведомый склонился надо мною и дунул мне в лицо. И тотчас чувства мои обострились, уста исполнились бессчетного множества наречий. Но лишь вознамерился я заговорить, как привиделось мне, будто из уст моих исторгся факел огненный, и преградил тот огонь путь словам, кои желал я произнести[136].
– Уверуй же, – молвил неведомый Муж. – Я – Податель истины и Кладезь премудрости. Я – Господь Всевышний, Тот, о Коем сказано у Никодима[137]: «Мы знаем, что Вы – Бог[138]». Убедившись в твоей вере, Я поведаю тебе величайшую из тайн земных.
И Он протянул мне книгу, что легко поместилась бы в ладони, и молвил:
– Вверяю тебе величайшее чудо, какое только возможно получить человеку. Книгу сию, писанную моею рукою[139], должно читать сердцем, ибо язык смертного не может произнесть слов ее, не досадив этим четырем стихиям[140], не потревожив небеса, не возмутив воздух, не расколов землю и не изменив окраску вод. Муж, открывший ее с чистым сердцем, испытает радость тела и души, и тот, кто узрит ее, да не убоится внезапной смерти, сколь бы ни был велик груз его грехов.
Тут великое сияние, которое я едва уже выносил, возросло столь сильно, что ослепило меня. И пал я без памяти, а когда чувства ко мне возвратились, не было боле вокруг никаких чудес, и я принял бы все, что приключилось со мною, за сон, коли не нашел бы в руке своей ту книгу, что вручил мне Владыка владык. Тут поднялся я, преисполненный тихой радости, и вознес свои молитвы, а после стал разглядывать книгу, и узрел на заглавном листе:
«Се корень рода твоего»[141]
И читал я до Первого часа[142], но мнилось мне, будто я едва начал, столь много букв умещалось на малых сих страницах.
И читал я затем до Третьего часа[143], следуя от корня древа рода моего и узнавая с течением повести о славных деяниях предшественников моих. Подле них казался я лишь тенью человека, столь далек я был от того, чтобы равняться с ними в добродетелях. Продвигаясь в чтении далее, прочитал я:
«Начинается Святой Грааль»
И третье заглавие:
«Начинаются Страсти»
И заглавие четвертое:
«Начинаются Чудеса»
Молния сверкнула пред моими очами, а вослед ей грянул гром. Дивный свет все разгорался, и не мог я снести его блеска, и во второй раз лишился чувств.
Не ведаю, сколь долго пребывал я в таком состоянии, но, когда поднялся, стояла вокруг тьма кромешная. Мало-помалу стал возвращаться день, вновь засияло солнце, и обонял я приятнейшие запахи и внимал сладчайшему пению, какое только доводилось мне слышать; певчие, мнилось, чуть не касались меня, но не смог я их увидеть и не смог ощутить. Они же хвалили Господа, то и дело повторяя:
«Честь и слава Победителю смерти, Подателю жизни вечной!»[144]
Возгласив хвалу сию восьмикратно, голоса смолкли; и слышал я громкое плескание крыльев, а потом смолкли все звуки, лишь витал аромат, сладость коего пронизала меня.
Наступил уже Девятый[145] час; мне же чудилось, лишь брезжит первый утренний проблеск. Я закрыл книгу и начал службу Страстной Пятницы. В этот день не совершают таинства причастия, ибо Господь выбрал его, дабы умереть. В виду воплощенной Истины не должно прибегать к символу Ее; и коли им причащают в иные дни, сие есть память об истинном Жертвовании пятничном.
Когда уже готов я был восприять Спасителя моего и преломил хлебец жертвенный на три части, явился ангел, удержал мои руки и молвил:
– Не вкушай от трех частей сих, доколе не увидишь явленного мною.
И вознес он меня на воздух – не телом, но душою, – и доставил в некую страну, где исполнился я такой радости, что ни единый язык не мог бы всю ее выразить, ни единое ухо услышать, ни единое сердце вместить[146]. Не солгу, возвестивши, что попал я на третье небо, куда вознесен был святой Павел; но, дабы избежать обвинений в тщеславии, поведаю лишь, что была мне там открыта великая тайна, кою, согласно святому Павлу, словом человеческим нельзя пересказать[147].
И молвил ангел:
– Видел ты чудеса великие, теперь же готовься узреть еще большие.
И вознес он меня еще выше, в страну, что светилась и переливалась всеми красками во сто крат сильнее, нежели стекло.
И дозволено мне было лицезреть Троицу – раздельно Отца, Сына и Духа Святого, и целокупность их в единой форме, едином Божестве, едином могуществе. Да не упрекнут меня завистники, что-де оспариваю я премудрость святого Иоанна Евангелиста, изрекшего:
«Очи смертного не видели и не смогут вовеки увидеть предвечного Отца»[148].
Ибо святой Иоанн разумел очи телесные; когда же душа разлучена с телом, дано ей разглядеть то, что тело мешало увидать.
И вот, пребывая в таком созерцании, ощутил я, как задрожала твердь и гром прокатился. Несчетное множество Добродетелей небесных окружило Троицу и вдруг поникло, словно лишившись чувств. Тут ангел принял меня и отнес туда, откуда взял. И прежде того, как вернуть душе моей привычную оболочку, вопросил: видел ли я чудеса великие?
– Ах! столь великие, – отвечал я, – что ни один язык не мог бы поведать о них.
– Вернись же вновь в свое тело и теперь, когда ты боле не усомняешься в Троице, иди и достойно прими Того, кого познал.
И вот, когда опять обрел я[149] плоть свою, уже не увидел подле себя ангела, но лишь книгу. Причастившись, дочитал я ее до конца и упрятал в ковчежец, в коем хранил просфоры. Я запер ковчежец сей на ключ и вернулся в свое обиталище, и положил не прикасаться более к книге до свершения пасхальной мессы. Каковы же были скорбь моя и удивление, когда после первой же службы[150], открыв ковчежец, не нашел я в нем книги; а ведь до того часа я даже не отпирал его![151]
И тотчас же глас свыше рек такие слова:
– Что дивного в том, что книги больше нет там, куда ты ее запер? Разве Бог не покинул свою гробницу, не сдвигая с нее камня[152]? Но вот что велит тебе Всевышний: завтра поутру, отслужив мессу и поевши, ступай по тропе, проторенной к проезжей дороге. Та же доведет тебя до дороги к Месту Распри[153], что возле Каменной Плиты[154]. Здесь возьми вправо, и тогда попадешь на тропу, ведущую к перекрестку Восьми Путей, что на равнине Вальстока. Дойдя же до Скорбного родника, где некогда была великая сеча[155], встретишь ты неведомого зверя, коему велено указать тебе путь. И вот, как потеряешь ты его из виду – а будет это в местности, называемой Норгав, – наступит конец твоим поискам[156].
На другой день[157] во исполнение веленного я покинул свое жилище, осенив крестным знамением дверь и перекрестившись сам.
Я миновал Каменную Плиту и достиг Долины мертвых, кою легко узнал, ибо некогда видел там битву двух рыцарей, лучших во всем свете[158]. И вот, пройдя еще галльский лье[159] от того места, я приблизился к перекрестку; предо мною подле источника высился крест, а под крестом тем возлежал зверь, о коем поведал мне ангел. Завидя меня, он поднялся; и чем дольше смотрел я на него, тем менее мог распознать его природу. Глава и шея его, белые, будто только что выпавший снег, были как у агнца, лапы – словно от черной собаки, тело лисье, шерсть и хвост – как у льва. Приметив, что сотворил я знак креста, он немедля встал, направился к перекрестку и пошел по ближней дороге, ведущей направо. Я следовал за ним так близко, как дозволяли возраст мой и немощь; в час Вечерни[160] он покинул торную дорогу и свернул в обширные заросли орешника, по которым шествовал почти до исхода дня. И вот мы устремились в глубокую долину, затененную густым лесом, и очутились перед скитом[161]; на пороге его стоял старец в монашеских одеждах. Завидя меня, сей добрый человек откинул с головы капюшон, преклонил колена и испросил моего благословения.
– Я такой же грешник, как и вы, – отвечал я, – и благословлять не вправе.
Но напрасны были мои речи: он так и не поднялся, покуда не получил благословения. Затем старец ввел меня за руку в скит и настоял, чтобы я разделил его трапезу. Я провел там ночь, и наутро, помолясь, как просил меня тот добрый человек[162], вновь пустился в путь; а за изгородью уже поджидал мой провожатый – чудный зверь. И я все следовал за ним по лесу, пока к полдню мы не очутились в дивных ландах[163]. В том месте высилась сосна, называемая Древом Приключений[164], а под корнями ее бил чудесный родник, песчаное ложе которого было красным, будто огнь пылающий, вода же холодна, как лед. Трижды за день вода сия становилась зеленей изумруда и горькою, словно желчь.
Зверь улегся под сосною; когда же вознамерился я сесть подле него, то увидел, что поспешает ко мне на взмокшей лошади некто, по виду слуга. А тот, спешившись у родника, снял с шеи своей полотняный сверток и молвил, преклонив колена:
– Госпожа моя, что обязана Рыцарю Золотого кольца вызволением своим в день, когда некто, известный вам, узрел великое чудо, приветствует вас и просит отведать сих кушаний.
И он развернул тряпицу, и вынул из нее яйца, белый, еще теплый пирог, чашу и бочонок, полный ячменного пива. Я с великой охотою взялся за трапезу, а затем велел слуге прибрать, что осталось, и вернуть даме с моею благодарностью[165].
И слуга удалился, а я вновь отправился своею дорогой вослед зверю. На склоне дня мы вышли из чащи к перекрестку, где воздвигнут был деревянный крест. Там зверь остановился; послышался конский топот, и вот явились трое рыцарей.
– Добро пожаловать! – молвил первый рыцарь, сходя с коня; он взял меня за руку и просил остановиться на ночлег в его жилище.
– Возьмите коней под уздцы, – велел он своему оруженосцу[166].
И я последовал за двумя рыцарями до их жилища. Первый же из них, мыслю я, признал меня по носимому мною знаку[167], ибо встречал меня ранее в месте, которое назвал. Но видя, что не желаю я открывать свои помыслы, он не упорствовал в расспросах и удовольствовался тем, что принял меня как нельзя лучше.
Наутро продолжил я свое странствие, а зверь уже ждал у дверей, готовый пуститься в дорогу[168]. К Третьему часу[169] мы достигли в пути своем лесной опушки, и узрел я посреди просторной поляны красивую церковь, прилепившуюся к палатам немалым, подле вод, называемых Королевиным Озером. В церкви той прекрасные монахини пели утреню высокими и сладостными голосами. Они приняли меня, дав и мне помолиться своим чередом, а после службы насытили трапезой; но вотще просили меня остаться: я простился с ними и, ведомый зверем, возвернулся в лес. Когда же свечерело, бросил я взор на плиту у обочины дороги; и увидел там опечатанный свиток, каковой поспешил развернуть, и прочел в нем такие слова:
«Господь Всевышний возглашает тебе, что обретешь ты искомое нынешней ночью».
Я поворотился к зверю, но не видел его более; он исчез. И тогда дочитал я послание, и узнал, что же еще надлежит мне сделать[170].
Лес сделался реже; на холме в половине лье от меня высилась красивая часовня, откуда неслись ужасающие вопли. Убыстрив шаги свои, приблизился я к ее порогу, а поперек его простерся бесчувственно некий муж. Я сотворил крестное знамение пред его лицом; тогда он поднялся, и блуждание очей его открыло мне, что муж сей одержим нечистым. Повелел я бесу выйти, но отвечал тот, что не подчинится, ибо явился по Божьему велению, и один лишь Бог принудит его. Тогда взошел я в часовню – и первое, что узрел там на алтаре[171], была искомая книга! Тут возблагодарил я Господа и положил книгу сию перед одержимым. Дьявол тотчас же возопил:
– Не продолжай, – вскричал он, – вижу я, что должен удалиться; но не в силах этого сделать, ибо сотворен тобою знак креста на устах сего человека.
– Поищи другой выход, – ответствовал я. И бес выскользнул через нижние ворота с премерзкими завываниями, от коих, должно быть, пали все деревья лесные там, где пролег его путь[172]. Я же взял на руки одержимого, и положил пред алтарем, и бодрствовал над ним всю ночь, а наутро стал расспрашивать, чего бы ему хотелось отведать.
– Того, что вкушаю обычно.
– Что ж это?
– Травы, коренья, плоды дичков. Тридцать три года я отшельничаю, и вот уж девять лет ничего иного не едал.
Я оставил его, дабы отчитать часы и отслужить мессу; когда же возвратился, он спал; и я сел подле него и уступил власти сна. И чудилось мне, будто во время сего сна явился некий старец и, подошедши, наполнил нутро мое яблоками и грушами. А пробудившись, узрел я наяву пред собою того старца, и вручил он мне те самые плоды, и объявил, что Господь Всевышний будет ниспосылать мне такие дары, покуда длится жизнь моя. Я разбудил доброго мужа и поднес ему один из плодов, и он съел их с большою охотою – видно, давно ничего не ел. Я провел с ним неделю, и одно лишь добро усмотрел во всем, что он говорил или делал. А на прощание он поведал, что дьявол овладел им из-за единственного греха, совершенного им за все время, что носит он монашескую рясу. Вот каково правосудие Господа нашего: муж сей служил ему, как только мог, тридцать лет и еще три года; и вот, свершил он единственный грех, и дьявол вселился в него, и коли умер бы он без исповеди, стал бы добычею ада – тогда как самый неправедный муж, подробно исповедавшись в конце дней своих, навеки обретает благодать Божью и возносится в рай[173].
Я возвратился в свою обитель со вновь обретенною книгою. И поместил ее в тот же ковчег, где она покоилась ранее; отслужив вечерню и приняв вечернее причастие[174], вкусил плодов, доставленных мне по велению Господа, и отошел ко сну. Во сне же явился мне Всевышний и молвил:
– В первый будний день недели, что начинается завтра, садись переписывать книгу, доверенную тебе, и закончи работу до Вознесения[175]. Ибо она должна быть явлена миру в тот самый день, когда Я вознесся на небо. В ларце за алтарем обнаружишь ты все, потребное переписчику.
Поутру подошел я к ларцу – и находилось там все, потребное переписчику: чернила, перо, пергамент и нож[176]. Помолясь, взялся я за книгу, и в понедельник второй недели по Пасхе[177] принялся переписывать, начиная с распятия на кресте Господа нашего, все то, что вы прочитаете далее.
Книга вторая
Святой Грааль
Перевод Т. К. Горышиной
I. Иосиф и его сын прибывают в Саррас. – Посвящение сына Иосифа в сан. – Первое таинство причастия
Мы не будем останавливаться на начале истории о Святом Граале: оно почти такое же, как и в поэме Робера де Борона. Первое, что привносит романист, – то, что Иосиф был женат; его жену звали Энигея[178], и у него был сын, имя которого отличалось от его собственного буквой е на конце[179].
По ходу всего повествования Иосиф-сын будет преобладать над Иосифом-отцом; он станет объектом всех божественных благодеяний и главнейшим прелатом новой религии. Он был крещен святым Филиппом, епископом Иерусалимским, и ему, по всей очевидности, было более сорока лет, когда Веспасиан освободил его отца из темницы. На этом оставим поэму Робера де Борона.
Последуем же за обоими Иосифами и их сородичами, вновь обращенными христианами, по пути, ведущему в Саррас, столицу одноименного королевства, сопредельного с Египтом[180]. От города этого, коему довелось, должно быть, одним из первых принять нечестивую веру Магомета, пошло прозвание тех, кто и поныне верит в оного лжепророка.
Они не взяли с собою ни сокровищ, ни снеди, лишь священную чашу, врученную Иосифу Аримафейскому самим Иисусом Христом: Иосиф же, имев при себе сию драгоценную реликвию, словно бы не ведал ни голода, ни жажды; сорок лет пленения минули для него мигом единым[181]. Перед прибытием в Саррас он слышал глас Сына Божьего, который повелел ему, как некогда Бог-Отец Моисею, соорудить ковчег[182], дабы заключить в него чашу. И впредь христианам, ведомым им, надлежало возносить молитвы перед ковчегом. Иосиф и его сын единственные вправе были открывать его, вникать взором в чашу, брать оную в руки. Двоим мужам, избранным среди всех, назначено было нести ковчег на плечах всякий раз, когда караван был в пути.
Придя в Саррас, Иосиф узнал, что король этой страны, Эвалак Незнаемый, враждует с королем[183] Египетским Толомеем[184] и накануне был побежден в большом сражении. Наделенный даром красноречия, Иосиф предстал перед ним, увещевая, что, если тот желает одолеть Египтян, то должен отречься от своих кумиров и признать Бога, единого в трех лицах.
Его речь представляет превосходное краткое изложение догматов христианской веры; ничто в ней как будто не забыто, и это именно та доктрина, что изложена в наших катехизисах.