Того – вот так! а это – не поймут.
«Нет, не белая луна…»
Нет, не белая луна,
не молочный цвет разлуки,
а твоя рука – вина,
что мои ослабли руки;
и не голос крови злой,
и не добрый голос крови,
что оставил я весло
ради сладкого присловья.
Нет, не белая луна,
не судьба, не голос крови —
ходит медленной любовью
головы моей волна.
«Не прикасайся…»
Не прикасайся —
дым рассеешь,
отчаянье в душе поселишь,
а так —
все обойдется может статься.
Не прикасайся.
Молчание – венок,
отчаянье – колпак.
Здесь твой, а там чужой порог.
С чего, скажи, прийти заботам
грести не ко своим воротам?
Но как стрела запущен впрок,
лети трагической ошибкой,
чтоб в общем немощный и гибкий
ты постепенно изнемог.
И будет так легко, Мария,
как будто свежее письмо
пришло на завтрак вместе с хлебом,
а утро отдает зимой,
а Марфа говорит: «умри я —
я стану небом».
«Я доволен белым снегом…»
Я доволен белым снегом,
карканьем ворон,
легкой водкой у ворот
на двоих с калекой.
Обстоятельно смеясь,
заскочивший вдруг,
мне рассказывает друг
путаную связь.
И не в радость, и не в грусть,
не здоров, не болен
выпью и доволен
тем, что жив и пуст.
«Нарушил девушку заезжий конокрад…»
Нарушил девушку заезжий конокрад,
перевернулось небо над Тамбовом,
кому-то повезло, и он подряд
в который раз на всем готовом.
Луна плывет. Рождается душа.
Не уследишь за нитью разговора.
Что с нами будет, если не дышать,
не путать жизнь, не ввязываться в споры?
Брось этот стих. Какой еще бедой
ты не связал себя? Иди отсюда.
Кому-то повезло, а нам с тобой
не много жить на сданную посуду.
«Какая легкость в этом крике…»
Какая легкость в этом крике!
Туманный кашель, мелкий скрип —
и все, что кажется великим —
улыбка на устах у рыб.
Пяток участий торопливых —
я улыбаюсь, руку жму —
и просыпаешься счастливым,
не понимая почему.
В оркестре мертвенные звоны,
троллейбусы и тишина,
а на опушке отдаленной
упругая растет жена.
О, лес крутой, о, лес начальный!
Полуопавшая листва
не притомит, не опечалит,
а только золотит слова.
