«В одиночестве глубоком…»
В одиночестве глубоком
проводя часы и дни
даже, и каким же боком
я рассорился с людьми?
Я прожарился на солнце
летом, из дому ушел.
Этот год мне стал бессонницей,
разошедшийся как шов.
Вот такие вот дела:
вперемешку дни и дни —
меня мама родила
и рассорился с людьми.
«Что искали, что нашли…»
Что искали, что нашли,
выбегая утром рано
из ворот и ураганом
завихряяся в пыли,
наши ноги, наши души? —
Чудеса и небеса,
лента – девичья краса,
если взять тебя послушать.
Если же его послушать,—
суета, не стоит слов,
стыдно и смешно – ослом
надо быть, чтоб тратить душу
на такое.
«Страстно музыка играет…»
Страстно музыка играет
в парке в арке у пруда.
Лабух на кларнете лает.
Арка ходит ходуном,
ходит и в пруду вода
синим дорогим сукном.
На тропинке ручка в ручку
изваяньем под военный
визг стоят олигофрены,
смотрят косо без улыбки
на мордованную сучку,
утащившую полрыбки.
Ходасевич, Ходасевич
слышит свесившись из рая:
Айзенберг и Файбисович
страстно музыку играют.
«Не уходи, Тангейзер, погоди…»
Вн – Тн
Не уходи, Тангейзер, погоди.
Возможно все несчастья впереди
и ты успеешь вдосталь пострадать
на том привычном для тебя пути,
который тоже ведь не плац-парад.
Кто знает чем – ведь ничего не стало —
они согласные довольствоваться малым
живут, не тужат, небеса едят?
Но ты – не так, и я пишу с вокзала:
не уезжай, Тангейзер, навсегда.
Ты веришь – розу держит только вера,
ты знаешь, что безумие есть мера,
куда б ни кинулся, одна, одна.
И в пене слов рождается Венера
до розового дна обнажена.
«Ты ждешь, что роза расцветет…»
Вн – Тн
Ты ждешь, что роза расцветет
на посохе Войтылы,
и весь как есть смешной народ
забудет все, что было.
Но есть участие всерьез
и в мстительнейшем страхе —
не умирай совсем от слез
даже на этом прахе,
во влажных травах и цветах
лежи, влагая руки
в подвластные тебе науки,
невидимые просто так.
Пускай тот замок фей – вокзал,
с которого ты отбыл,
