Оттолкнуться от дна

В стремлении объяснить процесс раскрытия трала как можно нагляднее, Передерий развел в стороны пухлые ладони с растопыренными пальцами и стал похож на персонажа картины Репина «Охотники на привале».

– Тросы, на которых тащат трал, называются «ваера́». Глубина, на которой он идет, может регулироваться как скоростью хода судна, так и длиной ваеро́в, выматываемых с лебедок. И правильно соотнести все это, управляя одновременно рулями, двигателем и лебедками и ориентируясь по эхолотам – целое искусство! Можно же запросто и мимо косяка протралить, хотя, казалось бы, он – вот он! Тем более, трал-то вон насколько отстает от судна! Попробуй, пойми, где он там сзади мотыляется! Если улов большой, то перед тем, как вытаскивать на палубу всю эту массу рыбы, в трале-то ее бывает шестьдесят тонн и больше, к ваерам для поддержки добавляют особо прочные тросы – «понедельники».

После такой лекции Егор теперь, услышав в рубке распоряжение капитана о «понедельниках», сразу смекнул, что трал ожидается знатный, многотонный и что именно надежда на удачную рыбалку как раз и вызвала ту широкую улыбку на лице «майора».

Понаблюдав еще немного, как капитан со штурманом и рулевым увлеченно, с рыбацким азартом, маневрируют тяжелым неповоротливым кораблем, ведя его над рыбным косяком так, чтобы устье, то есть передняя часть трала, захватило самые плотные скопления, Егор тихонько покинул рубку и направился к своей каюте.

Там он надел выданные боцманом резиновые сапоги, набросил на свитер телогрейку и двинулся в сторону промысловой палубы. Сюда уже подтягивались другие члены команды. Когда ожидается добрый улов, а, уж тем более, на первом тралении – никто не остается равнодушным. И, несмотря на окрики из репродуктора: «Посторонним – немедленно покинуть промысловую палубу!» – все выползают на свежий воздух, курят, трындят и как бы невзначай посматривают на вытаскиваемый трал.

Едва перешагнув высокий порожек дверного проема, Егор зажмурился и остановился под навесом, защищавшим от ледяного дождя. Тут все было залито ярким светом прожекторов. И в этом свете фантастически смотрелся трал, высоко поднятый кран-балкой, туго набитый рыбой и висящий над палубой, как гигантский батон вареной колбасы в серебристой оболочке, перевязанной джутовым шпагатом. Двое матросов возились у нижнего конца трала. Они, видимо, что-то там развязали, потому что мощный вал серебра вдруг ухнул на палубу и растекся по всему так называемому «ящику». Воздух наполнился запахом свежеразрезанного огурца.

– Это мойва так пахнет? – спросил Егор у стоявших рядом.

– Да. Огурчиком, прямо с грядочки, правда?

Посреди палубы открыли какой-то люк, и мойва стала туда уходить, как вода из ванны с выдернутой пробкой, даже закручивалась так же. Остатки сгребали швабрами.

Члены команды один за другим ушли внутрь корабля: кто заступать на подвахту по переработке рыбы, кто отдыхать, а Егор через опустевший «ящик» прошел на самую корму. Тут по бокам от слипа – наклонного спуска к воде для трала – было два выступа, огороженных поручнями.

Егор занял место на одном из этих выступов, наслаждаясь хотя бы недолгим, но отшельничеством, свежим морским воздухом и тишиной: главные двигатели судна молчали. Как вдруг вся иллюминация разом погасла! Наступила такая кромешная тьма, что отшельник почувствовал себя в ловушке. Как же он вернется – ни зги же не видно? Схватившись за поручень, Егор решил переждать, пока глаза хоть немного привыкнут к потемкам.

В этот момент по судну прошла дрожь – заработали главные двигатели. Потом проснулись винты, зашумели где-то внизу, в темноте. Егор посмотрел туда, и у него захватило дыхание от неожиданной красоты увиденной картины. Он даже свесился за перила, рискуя сорваться за борт. От работающих винтов по воде веером рассыпались призрачные зеленые сгустки света. Они вращались в толще воды, размывались и мутнели, уходя в глубину и, наоборот, приобретали контрастность и яркость, выворачиваясь на поверхность. Егор читал о свечении планктона, но почему-то думал, что такое бывает только в тропических широтах.

Корабль постепенно набирал ход, и скоро уже все море за кормой стало походить на звездное небо со своими галактиками и туманностями. Егор стоял, завороженный увиденным, пока не почувствовал, что замерз. Тогда он осторожно, на ощупь стал пробираться домой по скользкой качающейся палубе, среди тросов и лебедок, перемазанных солидолом.

С детства Егор привык считать, что есть праздники зимние – День конституции пятого декабря и Новый год; весенние – Восьмое марта, Первое и Девятое мая; и, наконец, осенние – Седьмое ноября.

Но в Мурманске все эти праздники были зимними. Что майская демонстрация, что ноябрьская – все одно: по белым сугробам с красными знаменами и транспарантами. При этом дворы завалены снегом выше головы, и мужики согреваются из горлышка прямо на узкой полоске расчищенного тротуара. Обходящие их женщины ворчат:

– Когда вы, уже, падлы, ее понапьетесь! Пройти невозможно!

Егор только что вернулся из моря и был приглашен своими сотрудницами на праздничный ужин – дома у Татьяны.

Несмотря на мороз, чувствовалось, что зима отступает. Полярную ночь снова сменил полярный день. Позади осталась мойвенная путина, которую Егор почти всю провел в море. Даже Новый год встречал на корабле. Причем именно тридцать первого декабря, уже около девяти часов вечера они, отслеживая фронт, наткнулись на обширный плотный косяк.

– Что будем делать? – спросил вахтенный штурман, поглядывая то на капитана, то на Егора.

– Сейчас решим, – ответил капитан и, захватив рукой, увлек Егора к себе в каюту.

– Слушай, – сказал он, прикрыв за собой дверь, – я хочу, чтоб ты меня понял. Мы, конечно, можем сейчас раздуть кадило и всех нагнуть, но люди уже помылись. Елку нарядили. Пирожки пекутся – чтоб горячие. Вот, ты знаешь, рука не поднимется выгонять их сейчас на траление. Никуда этот косяк не денется. Обловим его в восемь часов утра. Добро?

– Точно утром обловим? – недоверчиво спросил Егор.

– Слово капитана. Лично прослежу.

– Ну хорошо. Тогда – что? Стоим до утра на месте?

– В том-то и дело, что стоять нельзя. Ты ж понимаешь, мы свои координаты регулярно передаем на берег. Там, если увидят, что мы новогоднюю ночь простояли в одной точке, скажут: пили. Выговор схлопочу. Ты нарисуй какой-нибудь маршрут – ну, там, фронт какой отследить – так, чтобы к восьми утра вернуться на эту же точку. Оставим задание штурманам – пусть рулят. И приходи к одиннадцати сюда, в мою каюту – отметим как положено. У меня в сейфе коньячок припасен. Лады?

– Хорошо.

Они вышли снова в рубку. Егор набросал маршрут.

– Вот так – пойдет?

– Дай-ка последнюю спутниковую карту ледовой обстановки, – обратился капитан к штурману и сверил две карты. – Да, вроде, льды далеко. Пойдет.

– Выполняйте, – приказал он вахте, а Егору тихо напомнил. – Значит, в одиннадцать.

В назначенный час Егор постучал в дверь капитанской каюты, прихватив бутылку водки, которую в свое время пронес через проходную порта засунутой сзади за ремень брюк под пуховиком: официально ведь в море – сухой закон.

– Войдите!

В каюте собралась вся судовая верхушка: капитан, старпом, первый помощник, он же «замполит» – человек, связанный с КГБ, далее – стармех, по-морскому именуемый «дед», и, наконец, помощник по науке, дородный добряк Передерий.

Было и четыре женщины. Егор обратил внимание, что распределялись они в точном соответствии с негласным морским расписанием: буфетчица – капитану, пекарша – старпому, прачка – деду. Врач, согласно традиции, предназначалась помощнику по науке. Они вдвоем составляли, так сказать, судовую интеллигенцию. Замполит, как человек, обязанный иметь холодную голову и чистые руки, обрекался на холостяцкое существование. Оставшихся представительниц женской части коллектива – двух уборщиц – традиция отдавала на растерзание всей остальной команде. В каюте капитана они в этот вечер, естественно, отсутствовали и Новый год встречали там, двумя палубами ниже.

Конечно, эта схема не была строгой, и никто не мог потребовать ее соблюдения. Например, в данном конкретном случае никакого романа между врачом и Передерием не просматривалось и близко. Но в целом, как правило, в рейсах все выходило именно так. Так как-то получалось. Поэтому как пример вопиющего нарушения субординации воспринимался в море анекдот:

«В каюту капитана влетает растрепанная и помятая молодая буфетчица с криком:

– Елки-палки! Боцман, зараза такая, сказал мне, что шторм начинается!

– Ну и что?

– Ну и я, как дура, дала привязать себя к мачте!..»

Вообще, корабль – это микромодель общества, выстраданная и отлаженная до мелочей. Если размеры корабля позволяют, то каюта на верхней палубе только одна – капитанская. Палубой ниже – каюты офицерского состава. Прочая команда – еще ниже. То есть субординация заложена уже в самой конструкции судна. Капитан принимает пищу у себя. Приносит ее в его каюту буфетчица. Как уж тут симпатии не возникнуть? И только по выходным капитан садится за стол с офицерским составом.

Офицеры едят в столовой на своей палубе, остальная команда – на своей, хотя меню у всех одно. Каждый день утром пьется чай с хлебом и маслом, но в воскресенье – какао с пирожками. И всегда эта чудесная перемена – неожиданна. Морская рутина – вахты, подвахты – затягивает, счет дням теряется, а тут заходишь, и вдруг – какао! Воскресенье, значит.

Праздничное сообщество встретило Егора приветственными возгласами. Ему указали на единственное свободное место: капитанская каюта хотя и не тесная, но такое количество людей разместилось в ней с трудом, плотненько. Шампанского и мандаринов на новогоднем столе не было, зато салата «оливье» – сколько хочешь.

Проводили старый год. Капитан поставил опустошенную рюмку, закрыл от наслаждения глаза, прислушиваясь к организму, а потом, улыбнувшись, сказал:

– Вот никогда на берегу рюмочка так не забирает. И удовольствия этого нет! То ли качка способствует? Не знаю…

– Пьем просто тут редко – по праздникам разве. А на берегу – каждый божий день, как проклятые, – ответил дед. – Вот оно и приедается.

– Не скажите, – возразил Передерий. – Дома тоже есть своя прелесть. Сядешь на кухне с утречка, не в обед, то – само собой, а именно утром, но не рано, а хорошо выспавшись. И вот – спешить некуда. Тихо кругом. Никакой дизель не тарахтит. Светло, но не круглые сутки, а исключительно днем, чтобы разница, это же совсем другое дело! И подает тебе жена на стол сало с холода. Но не мерзлое, а только хваченное морозцем. Я люблю, чтобы не толстенное, со взрослого кабана, а такое – изящное, белоснежное, с молоденького кабанчика, а лучше даже со свиночки. Без мясной прорези, без волокон – как дыня. И нарезаешь его тончайшими ломтиками… А они сворачиваются, как стружечка из-под рубанка…

Егору тут же вспомнился его учитель столярного мастерства, Алексей Силантьевич: «Рубанок – он должен идти прямехонько, с самого начала доски, нежно, как по маслу. И стружечка должна быть длинной, ровненькой и завиваться, как кудри у лярвы. Знаешь стишок? Кудри вьются, кудри вьются…»

Стряхнув воспоминание, Егор тихонько обвел взглядом присутствующих. Все слушали, затаив дыхание. Рассказчика никто не торопил и не пытался перебить. А тот мечтательно прикрыл глаза, уменьшенные круглыми линзами, и слегка покачивал головой, причмокивая и продолжая свою терзающую душу историю. Такие подробные, с кучей деталей, рассказы о далекой счастливой береговой жизни всегда шли в море «на ура». Тем более, что далеко не у всех эта береговая жизнь была обустроена.

– И кладешь такой ломтик на кусочек ржаного хлеба. И наливаешь в стопочку водочку. До самых-самых краев. И тоже не ледяную, а только холодную. И подносишь ее к губам… И не кидаешь в себя, а именно пьешь, чтобы прочувствовать вкус. А она немножечко тягучая оттого, что холодная. И допиваешь до дна, и закусываешь сальцом, а потом впиваешься зубами в соленый помидор, обязательно бочковой…

Рассказ прервался, потому что корабль вдруг слегка вздрогнул, и со всех сторон зазвучало явственное, непрекращающееся: «Ш-ш-ш-ш-ш!»

Капитан вскочил с белым, как мел, лицом и вылетел из каюты. Все настороженно переглянулись.

– Во, кэп штурвал крутит! – сказал дед, расслабленно откинувшись на спинку дивана и наблюдая за курсометром на стене каюты. Стрелка прибора гуляла то в одну, то в другую сторону.

Через несколько минут капитан вернулся. На часах было без пяти полночь.

– Все в порядке, – успокоил он. – Наливайте, а то Новый год пропустим!

– Что это было? – спросил Егор.

– Во льды, твою мать, влетели. Сильный северо-восточный ветер. Произошла большая подвижка льда. А мы же, хоть судно и усиленного ледового класса, но все ж таки – не ледокол. Маленько сдрейфил. Но лед слабенький, молодой, без торосов. Ничего, уже вышли на открытую воду. С Новым годом, товарищи!

Врач принесла с собой почти полный чайник спирта, так что праздник удался. Передерий даже умудрился, присаживаясь после тоста, промахнуться мимо стула и некоторое время сидел на полу, глядя сквозь запотевшие круглые линзы на красную картофелину своего носа и не понимая, что произошло. Это вызвало взрыв веселья. Падение снисходительно списали на стул, сместившийся от качки.

Утром Егор сквозь сон услышал гул траловых лебедок. С трудом разлепив веки, он посмотрел на часы – ровно восемь. Капитан слово сдержал.

Если смотреть со стороны – мы будто играем,Когда по палубе мерзлой ползут ваера.«Трал за борт! Доски пошли! Потравим, потравим…»И только в лицо снег, или соль бросят ветра.Рыбацкому Богу молитесь, жены,Чтоб льды и циклоны на нас не слал.У вас понедельники – дни тяжелые.У нас «понедельники» – тяжелый трал.

Потом было возвращение в Мурманск, как раз к празднику Севера с его традиционными гонками на оленьих упряжках, и снова – море.

И вот теперь – морозный Первомай. Егор отмечал его с тремя своими сотрудницами, теми самыми «тремя грациями», и двумя калининградцами. Пока он бороздил моря, тут уже сложилась теплая компашка. Все были на «ты», вспоминали предыдущие посиделки, и по некоторым признакам можно было заключить, что отношения в двух парах явно миновали платоническую фазу. Это, правда, не афишировалось – у женщин в море были мужья, и приличия следовало соблюдать.

Татьяна имела хорошую квартиру. Комнат, правда, всего – две, но большие, чистые и аккуратные, с недавним ремонтом. Многое было явно куплено за рубежом, либо в магазине «Альбатрос» на валютные чеки. Пока женщины возились на кухне, а ребята откупоривали и разливали спиртное, Егор незаметно мельком заглянул в платяной шкаф. Отглаженное белье лежало там аккуратными стопочками. Он провел рукой по верху шкафа и посмотрел на пальцы. «Молодец, чистоха!» Мама учила Егора обращать внимание не на внешние знаки чистоты и поверхностно наведенного порядка, а на те вещи, которые говорят: присуща ли чистоплотность этому человеку в его ежедневном быте.

– Глядя на красиво сервированный стол, не поленись посмотреть тыльную сторону тарелки – вымыта ли он так же, как лицевая?

– А что – разве можно мыть тарелки только с одной стороны?

– Вот, смотри, – показала мама, – соседка угостила холодцом. Видишь?

Действительно, дно тарелки было покрыто застарелыми разводами с влипшими в них волосами.

– Я, конечно, ее поблагодарила, сказала, что очень вкусно, но холодец отдала собаке.

– Слушай, Жанка, – сказал один из калининградцев, Игорь, у которого, судя по всему, был роман с Верой. – Вот ты замужем пятый раз. Как ты успела, ты же молодая еще?

– Ой, Игорек, ты опять за свое! Что тебе эта тема покоя не дает? Ты думаешь, я от хорошей жизни перебирала? Просто – как с ними жить, они же идиоты!

– И в чем это выражалось?

– Вот, смотри. Четвертый – такой славный мальчик был. Я просто не удержалась – вышла за него, хотя уже, думала: все, хватит.

– И что?

– Да, понимаешь, вот – все у него было хорошо, но одна слабость: любил пошутить.

– Это разве плохо?

– Так ведь шутки – идиотские!

– Например?

– Ну, представь. Знаю, что он должен прийти из рейса. Отпрашиваюсь с работы, спешу домой – ну, там, приготовить, встретить. Звоню в дверь – никого. Ну, думаю, задержался. Хорошо, как раз все успею. Захожу в прихожую, раздеваюсь, вешаю пальто, поворачиваюсь, а на полу лежит его голова.

– То есть, как это?

– А он, скотина, лег на пол в коридорчике, что ведет на кухню, а голову из-за угла выставил сюда, в прихожую. И, главное, лежит молча и на меня снизу смотрит. И улыбается. Ну, вот, скажи – не идиот ли? У меня сумочка из рук выпала, ключи выпали, я на полочку для обуви осела – и вздохнуть не могу. А он – ты что, мол, я же пошутить хотел! Вот, скажи, с таким можно жить? Как ты считаешь? У них там в море мозги от качки, по-моему, в кисель превращаются.

– Жанка, ты мне анекдот напомнила! – встрял Сергей, второй калининградец. – Слушайте! Жена знает, что муж с моря придет – вот, как ты рассказывала. Ну, настроение приподнятое, соскучилась по мужику. С работы отпросилась, в парикмахерскую забежала завивочку сделать, продуктов кое-каких прикупила. Входит домой, смотрит: на вешалке одежда мужа висит. Значит, уже тут. А она с авоськами. Некрасиво! Жена тихонечко прокрадывается в сторону кухни – бросить авоськи – проходит мимо ванной комнаты и видит в приоткрытую дверь – муж, весь намыленный, спиной к ней в ванне стоит. А настроение-то приподнятое! Ну, она не удержалась, руку ему сзади между ног сунула и пальчиками так – по кокушкам: «Коля-Коля-колокольчик!». И – на кухню. Авоськи бросила, в комнату забегает – а там муж сидит, телевизор смотрит. Жена: «Коля, а кто это там, в ванной?» «Да, отец из деревни приехал».

– А вот еще есть на эту тему! – подключился Игорь, – Муж с моря пришел. Ну, понятно, истосковался по женской ласке. Жена тоже в охотку. Короче шуму в постели наделали. Как вдруг в стенку – такой стук! И голос соседа: «Слушайте, имейте совесть! Я с вами уже пятую ночь заснуть не могу!»

– Да! – смеясь, сказала Татьяна. – В наших «хрущобах» звукоизоляция такая, что секретов не утаишь!

– А знаете, как, говорят, настоящая жена моряка должна встречать мужа из рейса? – Сергей снял алюминиевую пробку со второй бутылки коньяка.

– Как?

– В правой руке – стакан водки, в левой – огурец на вилке, а в зубах – подол своей юбки!

– Ага! Прямо разбежалась! – всерьез, без юмора восприняла анекдот Жанна.

– Нет, Жанка, ты все-таки ответь, – опять прицепился к ней Игорь. – Ну, хорошо, вот твой нынешний, пятый, ты ж, вроде с ним уже третий год живешь. То есть, получается, все-таки нашла то, что искала?

– Ой, Игорек! Просто поняла, что все – одинаковое дерьмо, и перебирать дальше нет никакого смысла. Я думаю, что нынешнего тоже, вот, дотерплю, пока он в море ходит. А то что-то в последний приход стал заговаривать – не списаться ли на берег. Я сразу себе сказала: «Нет, ну, две недели в году я его терпеть готова, но больше – извините». Так что и тут недолго осталось.

– И что – одна будешь жить?

– Почему – одна? Сыну у меня уже тринадцать. Я ж его родила – восемнадцати еще не было. Он мне говорит: «Мам, ты у меня – как подружка!» Да. А с благоверным моим последний раз чуть облом не случился. Ревнивый стал, подлюка! Никогда не предупреждает, если «по зеленой» приходит. И ключ от квартиры теперь с собой в море берет. Мне девчонки утром позвонили – у нас тут образовался такой клуб «Верность», как мы его называем. По местному радио каждое утро в семь часов передают список судов, которые приходят «по зеленой».

– Что такое «по зеленой»? – вмешался, не поняв, Егор.

– Ну, когда мужья идут в рейс, мы же в курсе, сколько он продлится, и ближе к концу уже заранее готовимся. А «по зеленой» – не знаю, почему так называется, по-моему, какая-то бумажка у них там выписывается зеленого цвета. Это, если корабль наловил полные трюмы рыбы, и надо срочно прийти сдать ее в порт. Они тогда неожиданно, как черти из табакерки, заявляются сюда на пару дней. И, ты понимаешь, какой это напряг. Поэтому мы с девчонками договорились все вместе слушать утреннюю сводку, и, если чей-то корабль возвращается – звонить, предупреждать. А то – мало ли, закрутилась, прослушала!

– И это называется – клуб «Верность»? – не сдержал удивленного тона Егор.

– Да.

– Классно!

– И представьте, я сплю – а мне звонят, что корабль уже в порту, и минут через двадцать мой козел будет дома!

– А ты, конечно, не одна?

– Тьфу! Как раз-таки – одна. Но – полный же холодильник всего! Там все сразу понятно! И недопитое, и недоеденное, и, вообще, – куда столько! Он же знает, что я на диете! А мусорное ведро? Там же одни улики! Короче, выскакиваю, подняла соседку напротив, мы вдвоем все к ней перетаскали. Вот, веришь, только вернулась, легла, укрылась – ключ в замке, тихонечко так – щелк. Заходит. Ну, я – как спящая царевна: не поцелуешь – не проснусь. Лежу, думаю – только бы сразу не полез! От него ж не отобьешься! А потом весь день ходишь, как будто мыла поела.

– Это ты в смысле супружеского долга? – уточнил Игорь.

– Ну, естественно! – фыркнула Жанна. – Ты сегодня, Игорек, какой-то непонятливый! Так о чем это я? Да. Смотрю: вроде, пока, говорит, что жрать хочет. Я его к телевизору посадила, сама – на кухню. Открываю там бутылку шампанского – любит, гад, шампанское, всегда просит. Вскрываю ампулу димедрола – у меня наготове – и прямо ему в фужер. Отнесла, сыр-колбаску режу, приношу. Вижу – ест-пьет – ни хрена его не берет. Начинает за попу хватать! Говорю, подожди, мол, я – сейчас, только в душик. А сама ему – еще ампулу! Захрапел. Фу! Хоть передышка. Села, а сердце колотится – ведь чуть не спалилась! Фужер с шампанским взяла, думаю: себе, что ли, димедрола влить? Но – нельзя! Проснется первым и трахнет спящую. А так – мне ж теперь на него обидеться можно, дескать, я из душа вышла, а ты спишь! Еще и сцену ревности закачу! Потом якобы разболеюсь. А там – глядишь, ему уже назад, на корабль, пора. Напоследок чмокну, все прощу, пообещаю, что в следующий раз… – ну, короче, чтобы тосковал. И – пока! В море, на свежий ветерок!

– Жанка, ты мне напомнила еще один вариант анекдота про возвращение с моря, – улыбнулся Игорь. – Слушайте. В общем, пришел мужик с моря. Неожиданно. Ночью…

– Это не смешно, – сказала Жанна, поперхнувшись коньяком.

– Да, ладно тебе, не примеряй на себя. И решил он жене сюрприз сделать…

– Ты издеваешься? – толкнула его в бок Жанна. – На ходу, что ли, придумываешь?

– Нет. Слушай дальше. Короче, дверь открыл, свет включать не стал – и сразу в спальню. Кинулся к жене…

– А она, конечно, не одна?..

– «Тьфу! Как раз-таки – одна», – передразнил Жанну рассказчик. – Не перебивай. Вот муж с голодухи ее и так, и эдак, в общем, отвел душу, вышел на кухню воды попить – а там жена борщ доваривает. Он ей: «Подожди, а кого ж это я там в спальне?..»

– Отец из деревни приехал? – весело подсказал Сергей. – Уже было.

– Слушайте, вы мне договорить дадите?

– Ладно-ладно. Молчим. Досказывай.

– Не отец, а теща.

– О, это меняет дело…

– Ну, дочка, конечно, кинулась в спальню: «Мама! Что ж ты ему не сказала, что это ты, а не я?» А та: «Ну, ты что, доченька? Забыла? Я же с этим твоим козлом уже два года не разговариваю!»

– Давайте еще по коньячку! – предложил Сергей.

– Хватит мне подливать, – с напускной обидой остановила его хмельная Жанна. – Я уже и так такая, как тебе надо.

– Да, ладно там характер показывать! Тебе и без него есть что показать! По маленькой, чисто символически.

Сергей освежил содержимое бокалов.

– Давайте, девочки, выпьем за то, чтобы у вас всегда была такая возможность: одеться по моде и раздеться по любви!

– Вот этот тост мне нравится! – горячо согласилась Жанна.

Все дружно чокнулись и выпили.

– Слушайте еще анекдот! – сказал Сергей, ставя бокал на стол. – Встречаются две бабы. Одна – такая грустная-грустная. Другая говорит: «Что случилось?» «Да, понимаешь, вчера мой Петька так классно меня трахнул, вот – изысканно. Прямо – душа запела». «Ну, так, хорошо же!» «Да, ничего хорошего – вечером пришел муж и перетрахал на свой лад!»

– Девчонки, а вот признайтесь, – начал Игорь. Его сегодня явно тянуло на психологические изыскания, – вот, вы, когда на мужика смотрите, на что в первую очередь внимание обращаете?

– Я тебе отвечу! – опередил женщин Сергей. – Только вчера прочел в «Науке и жизни». По данным американских ученых, в числе внешних достоинств у мужчины, которые оказывают наибольшее воздействие на женщин, на первом месте оказались ягодицы, на втором – глаза. Потом – улыбка и только на четвертом месте – рельеф мышц.

– Вот как? – удивился Игорь. – Девчонки, это правда?

– В общем-то, наверное, да.

– Это ж как же к вам тогда надо подходить, чтобы сразу поразить? Задом, что ли?