Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ

Воронин взглянул на меня:

– Идем со всеми?

Я кивнул и позвал своего помощника А. Суслова. Молча, но решительно мы пошли к выходу вслед за ушедшими коллегами.

Уже в холле первого этажа нагнали основную группу депутатов и защитников и вместе с ними вышли через первый подъезд.

То, что мы увидели, никто из нас, уверен, не сможет забыть никогда.

По обе стороны живого коридора, по которому мы шли, щитом выстроились бойцы «Альфы». Стояла оглушительная тишина, редко прерываемая раздававшимися где-то за зданием СЭВ выстрелами. Высоко над нами потрескивало пламя – верхние этажи здания Парламента были охвачены огнем.

Потряс вид крыш окрестных высотных домов – они, как и набережные, и мост были заполнены тысячами людей, которые с любопытством смотрели на горящее здание, на нас, выводимых из него. Мы тогда не знали, что CNN ведет прямую трансляцию происходящего на весь мир.

С В. Исаковым, Н. Павловым и С. Михайловым мы шли, замыкая колонну, выводя впереди себя всех защитников, кто попадался нам по пути. Едва мы вышли на улицу и сделали несколько шагов по площадке в сторону большой парадной лестницы, из ряда спецназовцев справа навстречу нам шагнул незнакомый офицер:

– Сергей Николаевич, мы Вами гордимся!

И протянул мне руку. Я ее пожал, растерянно ответив:

– Мы делали то, что должны были делать.

Чуть дальше нас перехватили два офицера с кинокамерой:

– Сергей Николаевич, что вы можете сказать о происходящем?

– Я скорблю за Россию.

Николай Павлов взорвался:

– Ты скажи о том, что Клинтон подонок и свинья. И больше никогда в России в Америку верить не будут!

Владимир Исаков горько пошутил:

– Что-то я не замечал раньше, чтобы ты в Америку верил.

Павлов с досадой махнул рукой.

Далеко мы не ушли. Только первых вышедших из здания посадили в автобусы и увезли, как сказали, к метро. Всех остальных остановили на лестнице. Вскоре мимо нас, старательно не глядя на людей, промчался с охраной А.

Коржаков. Много позже мне подарят видеозапись, где запечатлено, как Коржаков подбегает к первому подъезду и спрашивает у стоящего в дверях полковника:

– Где Бабурин? Где Баранников?

Полковник, останавливая пытающихся выйти из здания Олега Румянцева и Сажи Умалатову, спокойно докладывает:

– Бабурин уже ушел. А Баранникова не было.

А.В. Коржаков с непроницаемым лицом кивает. Через несколько лет он признается, зачем нас искал, но затем станет отрицать даже сам факт поиска.

Вскоре к первому подъезду подогнали автобус, на котором развевался государственный триколор, прикрепленный к кабине водителя. Вспомнив о требовании Руцкого предоставить бронетранспортер, я подошел к стоявшему в группе депутатов Ю.М. Воронину:

– Юрий Михайлович, скорее всего это автобус, который повезет Руцкого и Хасбулатова в иностранное посольство. Может быть, и вам с ними?

Воронин без раздумий отрицательно качнул головой:

– Нет. Обойдусь. Лучше я с вами.

В который раз интуиция выручила этого опытного руководителя, ведь вместо посольства высокопоставленных руководителей государства увезли в тюремные камеры Лефортово.

Стало смеркаться, а обещанных автобусов все не было. Наконец, в наш адрес прозвучали предложения идти с сопровождающими к метро пешком. Мы согласились и, спустившись с лестницы на набережную, повернули в сторону от моста. Прошли едва квартал, как под впечатлением прозвучавших впереди автоматных очередей, нашу колонну развернули и, направив в дверь разгромленного магазина, повели сквозь него во внутренний двор.

Рядом со мной шла телевизионная группа, то и дело норовившая взять комментарий к происходящим событиям. Наконец, в подсобке этого магазина мы остановились.

Едва начав интервью, я услышал крики в темном торговом зале, сразу несколько голосов закричали:

– Сергей Николаевич, там наших мальчиков бьют.

Я узнал девочек из молодежного поэтического объединения «ПОРТОС», приехавшего на защиту Верховного Совета из Калуги. Извинившись перед журналистами, я шагнул в темноту.

Действительно, нескольких парней из ПОРТОСА остановили и спецназовцы перетряхивали их необъятные туристические рюкзаки, не находя ничего, кроме одежды, сборников стихов и гигиенических принадлежностей. Я поручился за ребят и попросил их отпустить.

И тут я «попал».

– Смотри-ка, Бабурин.

– Точно!

– А ну-ка сам стой, руки за голову!

Для большего понимания двинули прикладом по ребрам и, вернув в подсобку, поставили спиной к стене. Одновременно стали выталкивать из подсобки всех, кто там еще находился, во внутренний двор.

Алексей Суслов, мой друг и официальный помощник, бросился за депутатами, крикнув, что Бабурина собираются расстрелять. Первым мне на помощь бросился В.Б. Исаков, заявив, как и надлежит интеллигентному человеку, решительный протест беззаконию. Уточнив, что он еще и депутат, ему тут же прикладом разбили очки, потом начали избивать прикладами и ногами.

Как по команде, избиение перекинулось на всю нашу колонну. Особенно доставалось депутатам и работникам милиции. Геннадия Александровича Данкова, моего заместителя по Комитету, бывшего начальника УВД Самарской области, обнаружив у него кроме удостоверения народного депутата еще и удостоверение генерал-майора МВД, ударив несколько раз прикладами, повалили на землю и стали пинать ногами со словами:

– Так ты еще и мент!

Всех – и мужчин, и женщин – погнали сквозь строй истеричных омоновцев, стараясь если не повалить, то уж ударить или толкнуть каждого побольнее.

Но всего этого я еще не знал, ожидая в душной подсобке решения своей участи. О моем задержании доложили кому-то по рации, получили приказ не церемониться и поставить к стенке.

Почему-то считается, что меня арестовали в 19.07. Я на часы не смотрел.

Два энтузиаста в бронежилетах, опробуя на моих ребрах по очереди прочность своих прикладов, стали спорить между собой за право расстрелять Бабурина.

Особенно их раздражало то, что я стою молча и спокойно жду.

– И чего ты, сука, молчишь?! Так ты, сука, еще и улыбаешься?!

Самому сейчас трудно объяснить, почему в тот момент был совершенно спокоен, улыбаясь бесновавшимся бойцам чуть ли не сочувственно. Они не были обкурены или пьяны – под впечатлением от чудовищности всего происходящего, от сообщения о гибели их товарища-офицера они были, по-видимому, в состоянии аффекта. Я их понимал и не винил.

Понимал я, что по всем законам жанра, как один из главных недругов Ельцина, под шум и горячку государственного переворота, должен быть физически устранен. Логично. Как всегда в истории.

Нет, я не вспомнил в те минуты всю свою жизнь. Но думал о своей семье, о жене Татьяне и наших с ней сыновьях. Меня согрела и укрепила мысль, что на мне род мой не пресечется.

А вот дальше – спасибо Ангелу-Хранителю!

Во-первых, мне помогли бетонные стены подсобного помещения: бойцы опасались рикошета, обсуждали между собой, не вывести ли меня для расстрела во внутренний двор.

Во-вторых, очень многие из стоявших в оцеплении, а потом и штурмующих, симпатизировали не Ельцину, а нам. Не случайно защитники Конституции не полегли все в здании парламента, несмотря на прямой приказ солдатам стрелять на поражение по каждому, кого те увидят в здании!

«Энтузиасты» отвлеклись на новых задержанных – молодого, коротко остриженного парня в спортивном трико, в котором они заподозрили переодетого солдата, и бородача в камуфляже. Когда «новеньких» поставили лицом к соседней стене, командир задержавшей меня группы тихим голосом отдал приказ двум другим спецназовцам вывести меня из подсобки и присоединить к «остальным».

Последнее, что я увидел, когда меня конвоировали наружу, это извивающийся под ударами возможный солдат и бородач, сползающий на землю после сопровождавшегося хрустом удара прикладом по позвоночнику.

Заставляя держать руки сцепленными на затылке, меня толкнули к освещенному слева входу в подъезд. Вдруг группа людей, стоявших чуть поодаль, у припаркованных машин, среди которых я узнал своего помощника Алексея, стала кричать:

– Сергей Николаевич, Сергей Николаевич! Не ходите туда!

Один из конвоиров дал раздраженно очередь из автомата в сторону кричавших, к счастью, никого не задев. Но я понял, что просто так кричать не станут, и решительно повернул в сторону этой группы. К моему удивлению, конвоиры не стали препятствовать, но и не позволили мне присоединиться к стоявшим там товарищам по несчастью. Провели мимо, и вскоре доставили во временное расположение их части.

Радостные крики «Бабурина задержали! Бабурина задержали!» меня вовсе не обрадовали. Вновь поставив меня к стенке, один из конвоиров пошел доложить. Вскоре среди окружившей меня толпы солдат показался командир.

Приказав всем отойти, он сам, напротив, приблизился ко мне и, наклонившись к уху, тихо спросил:

– Сергей Николаевич, вы помните Куликово поле?

С удивлением вспомнил осень 1992 года, когда в составе большой делегации русских писателей и художников, возглавляемой Вячеславом Клыковым, Валерием Николаевичем и Светланой Федоровной Ганичевыми, я побывал на Куликовом поле в дни 600-летия кончины преподобного Сергия Радонежского.

– Помню.

– Мы там были вместе. Не волнуйтесь, все будет в порядке.

Офицер распрямился и уже громко, совсем другим голосом скомандовал, чтобы с меня не спускали глаз, но чтобы ни один волос с моей головы не упал.

Разрешили опустить руки и через какое-то время посадили в подъехавший «рафик». Вскоре ко мне присоединили избитого рязанского народного депутата В.Н. Любимова, соратника по фракции «Россия».

На улице продолжали кипеть страсти. Стрельба, в средине дня практически прекратившаяся, с вечера вспыхнула с особым ожесточением.

Глубокой ночью нас с В. Любимовым доставили в следственный изолятор на Петровку 38 и развели по разным камерам.

Меня поместили в камеру № 20. С сокамерниками повезло – ими оказались депутаты Моссовета, члены комиссии по законности во главе с ее председателем А.А. Цоповым. Сокамерниками Любимова стали заместитель председателя Моссовета полковник милиции Ю.П. Седых-Бондаренко и бывший начальник УВД Москвы генерал В.С. Комиссаров.

Зайдя в камеру и уточнив, где свободные нары, я лег и впервые за прошедшие дни крепко заснул.

Жизнь в камере – это отдельная история.

Освободили нас вечером 5 октября, вызвав по одному из камеры. Меня вызвали последним.

Это ни с чем нельзя сравнить – ощущение остановившегося времени, когда сокамерников по одному куда-то уводят, и ты оказываешься в одиночке. Горит круглосуточно лампа дежурного освещения. Гробовая тишина, изредка нарушаемая отдаленными звуками в коридоре. Поскольку солнечного света в камере нет, часов тоже, то время суток неизвестно (ориентируешься только по подаче пищи).

Сколько ты пробудешь в таком состоянии – не известно. Может быть минуты, а может быть, всю оставшуюся жизнь. Тем более, что куда увели твоих товарищей – неведомо.

Когда подошел мой черед, привели в кабинет, где находились два незнакомых человека в штатском. Представились: один – представитель прокуратуры города, второй – УВД. Попросили написать объяснение, как я, председатель Комитета Верховного Совета по судебной реформе и работе правоохранительных органов, попал в камеру, поскольку никаких документов, объясняющих мое, как и моих сокамерников, здесь нахождение, не имеется. Написал, после чего, принеся извинения за мое незаконное задержание, мне сообщили, что я свободен.

Я посмотрел на них как на чумных:

– Вы, коллеги, о чем? Вы что, не понимаете, что происходит государственный переворот, а я противник того, кто его осуществляет?

– Сергей Николаевич, законных оснований для вашего здесь нахождения нет.

– Нет, нет, я не прошу вас вернуть меня назад в камеру! Но просто как человек ответственный, хочу предупредить, что у вас могут быть неприятности в случае моего освобождения.

– Повторяем, законных оснований держать вас здесь, у нас нет.

Оставалось поблагодарить за четкое соблюдение закона и выполнение своего служебного долга.

Учитывая, что уже наступил комендантский час, нас развезли по домам милицейскими машинами. Мы ехали в одном уазике с Седых-Бондаренко и Комисаровым. Прощались тревожно – будущее было неопределенным.

Конечно, дома встретили улыбками и слезами. Порадовало, что семья не была брошена – тут стояла большая сумка с продуктами, принесенная заботливыми Светланой Федоровной и Валерием Николаевичем Ганичевыми, там – привезенный из-под Пензы мешок картошки… Кто-то помог деньгами, кто-то помощью в житейских нуждах – дети-то еще маленькие (9, 3 и 1,5 года).

Зашли справиться о здоровье соседи по подъезду – А.А. Пономарев и И.П. Рыбкин, выбравшиеся из горевшего парламента более успешно.

На другой день стало известно, что через полтора часа после моего освобождения на Петровку, 38 пришел приказ Бабурина не освобождать. У людей, меня освободивших, действительно начались неприятности по службе.

Б. Ельцин был разъярен тем, что я оказался жив и на свободе.

Много позже, перестав быть Генеральным прокурором Российской Федерации, А.И. Казанник расскажет, что Б. Ельцин звонил ему первые дни ежедневно с вопросом, почему Бабурин не арестован. А тут еще перепуганный командующий 14-й российской армией в Приднестровье генерал А.И. Лебедь дал пресс-конференцию в Тирасполе. Все сентябрьские дни он болтался как дерьмо в проруби между Руцким и Грачевым, заверяя и того, и другого в своей поддержке, выжидая, кто победит, а после нашего разгрома бросился доказывать свою преданность Ельцину.

С подачи коменданта Тираспольского гарнизона полковника М. Бергмана А.И. Лебедь заявил, что Верховный Совет ПМР – бандиты, они помогали бандитам в Верховном Совете России, поставляли оружие. А руководил поставками оружия С.Н. Бабурин, лично которому президент И.Н. Смирнов подарил снайперскую винтовку.

Против меня было возбуждено уголовное дело по этой самой винтовке и поставкам оружия. За осень 1993 года допросили десятки людей, предлагая дать обо мне показания. Давали, но никто не пошел на ложь, даже когда просили, что не надо говорить, что Бабурин стрелял, дайте лишь показания, что видели, как он прячет оружие. Мой земляк, соратник и единомышленник Вячеслав Котельников, тоже прошедший через мясорубку 4 октября, рассказывал о таком допросе с негодованием.

Я облегчил выбор свидетелям, ибо за весь период осады ни разу даже не прикоснулся к оружию. Дело против меня прекратили за отсутствием события преступления, но с 1993 года оно было заведено и, при необходимости провести в отношении меня оперативные мероприятия, может всегда возобновляться, а потом вновь прекращаться. «Спасибо» генералу Александру Лебедю!

Через годы, 6 ноября 1999, после рабочей поездки в Ачинск, в «Соснах» под Красноярском я последний раз встретился с А.И. Лебедем. На обеде присутствовал его первый зам Ш.П. Бреус. Мы говорили о Чечне. Я требовал объяснений, А.И. Лебедь их давал. В чем-то аргументы собеседника мною были приняты, в чем-то нет. О Приднестровье и 1993 мы переговорить не успели. Я отложил эти еще более тяжелые вопросы на потом, которого, увы, не случилось.

В начале октября 1993 года возможность преследований была для меня очевидна.

Сейчас уже можно рассказать, что было принято решение дома мне несколько дней не ночевать. Незадолго до очередного комендантского часа за мной заехала на своем стареньком «Москвиче» Елена Лукьянова и с соблюдением всей киношной конспирации вывезла меня за город, на дачу к фронтовику и художнику Ивану Алексеевичу Пензову. В доме семьи Пензовых я и отсыпался два дня.

Когда выяснилось, что Руцкой, Хасбулатов, Ачалов, Макашов, Баранников, Дунаев не в иностранных посольствах, а в тюремных камерах в Лефортово, что ищут других лиц, «причастных к мятежу», оппозиционные газеты закрыты, ФНС и КПРФ запрещены, я принял решение прорываться к журналистам. Только у меня был последний принятый разгромленным Съездом документ.

В своей жизни чаще горжусь, чем сожалею, что никогда не преступал закон. Поэтому законный арест никогда не грозил, а беззаконие… От беззакония никто не застрахован.

Через друзей и единомышленников стал искать встречи с журналистами. Конечно, официальные пресс-центры в контакте отказали. Вдруг предложил свою площадку для пресс-конференции Советско-американский пресс-центр, находившийся в гостинице «Славянская» у Киевского вокзала.

Не заезжая домой, я в назначенное время подъехал и быстро прошел через длинный коридор к офису пресс-центра. Перед его входом стояла огромная толпа журналистов, десятки кино- и телекамер. Вошел внутрь, меня сразу проводили к руководителю.

Несколько смущенно на хорошем русском языке интеллигентный американец сообщил, что они получили письменное указание из Пресс-службы Президента России с запретом проводить мою пресс-конференцию.

– Конечно, господин Бабурин, мы уже заявили свой решительный протест! Это грубейшее нарушение прав журналистов. Но мы вынуждены выполнить полученное указание, мы не можем пойти на прямое неподчинение.

Видя мое посмурневшее лицо, американский менеджер добавил:

– Но, господин Бабурин, если вы выйдете из нашего пресс-центра и у входа ответите на вопросы журналистов, то это ваше право. Сразу скажу: журналисты уже предупреждены, они расставили кинокамеры.

Искренне поблагодарив, я вышел наружу, к прессе.

Коротко сказав о произошедшем перевороте и работе Чрезвычайного Съезда народных депутатов, зачитал принятое нами перед выходом из здания Обращение:

«Соотечественники!

Десятый (Чрезвычайный) Съезд народных депутатов Российской Федерации сегодня, 4 октября 1993 года, закончил свою работу. Народные депутаты России, сотрудники аппарата Верховного Совета Российской Федерации, все защитники Дома Советов России покидают охваченное пожаром здание побежденными, но не сломленными. Мы выполнили свой гражданский долг по защите конституционного строя Российской Федерации до конца. Не наша вина, что министерство безопасности, министерство внутренних дел, министерство обороны, большинство структур исполнительной власти поддержали государственный переворот 21 сентября 1993 года и силой подавили сопротивление защитников Конституции. Такова судьба России. Низкий поклон каждому, кто мужественно назвал преступление преступлением и выступил на защиту Конституции и конституционного строя России. Будущее подтвердит нашу правоту и бескорыстие.

Скорбим о гибели сотен россиян в вооруженных столкновениях 3 и 4 октября, независимо от того, с какой стороны они сражались. В Москве заполыхал пожар гражданской войны, когда брат идет на брата, сосед на соседа. Лишь чудо может его загасить. Во имя наших детей, женщин и стариков, в память о тех, кто уже погиб, мы все сообща должны совершить это чудо.

Торжествующие победители, поправшие Основной Закон, готовы изничтожить инакомыслие даже ценой Большого Террора. Многие защитники представительной власти в ожесточении и горечи, а тем более, в состоянии необходимой обороны или крайней необходимости склоняются к крайним формам сопротивления.

Остановимся! Постараемся понять друг друга. Россия не имеет права на гражданскую войну. Миллионы наших соотечественников, погибшие в ходе революций и войн XX века, взывают об этом. Сегодня как никогда от мудрости и мужества каждого жителя России зависят жизни миллионов и мир в нашем отечестве. И тогда возродится Закон.

Съезд народных депутатов, Верховный Совет Российской Федерации не избежали в своей деятельности ошибок. Но все наши помыслы были направлены во благо России. Мы сделали все, что могли. Пусть те, кто сменят нас, преуспеют больше.

Соотечественники! Опираясь на многовековые политические, экономические, культурные традиции многонациональной России, прежде всего на демократические и патриотические традиции великого русского народа, защитим будущее России, сохраним ее единство и территориальную целостность».

Смог, сказал, придал гласности! Внутренне вздохнув с облегчением, раздав приготовленные заранее экземпляры с текстом обращения и, коротко ответив на несколько вопросов, я быстро покинул здание.