Голоса из подвала
– Фиг с ним, дай затянуться. – Машка потянулась к пряно пованивающему окурку.
– На дорожку пыхнуть решила? Эт правильно…
– Але, любовнички, вы идете или как?! – донеслось из-за угла.
– Один сек, Тимка!..
Минут через пятнадцать друзья выбрались за город. Пересекли пустую дорогу, прошли вдоль кромки заросшего донником и крапивой поля. По синему, как с картинки, небу, громоздясь друг на дружку, ползли белопенные пузыри облаков. Воздух был свеж, и настроение снова стало – к черту уроки, дела домашние. Настроение стало – жить!..
Вот и зеркало речной глади показалось, весело засверкали крылья стрекоз. Бориска повел всех через короткий мост на другой берег, где рябили посреди зелени тонкие стволы березовой рощи.
– Тут, что ль, твое НЛО? – спросил Вагит, спустившись с насыпи.
– НЛУ, – поправил Бориска, уверенно шагая прямиком к деревьям.
– Да погоди ж ты, куда втопил? Вот олень…
Тимур шел следом, последними спускались Леха с Машкой. Леха неуклюже подсунул девушке руку, страхуя от падения. Машка сей джентльменский жест демонстративно проигнорировала и резво сбежала вниз, опередив спутника. Изнутри ее наполняла легкость, и даже колючий репей, царапающий голые икры и коленки, нисколько не мешал.
Пробежав так с полсотни метров, Машка и Леха догнали остальных. Они очутились на небольшой округлой полянке, сплошь заросшей высокой, местами по пояс, травой. На другом конце поляны виднелось поваленное дерево, белые в крапинку стволы берез перемежались зеленым кустарником неопределенного вида.
– Ну и? Где твои тарелки, пришельцы и прочая хрень?
– Чо, нет буя? – спросил, отдышавшись после пробежки, Леха. – А я говорил, Тимка! Ой, кто-то будет ща жрать суш… Пхе-пхе! – осекся он, получив локтем в бок от Машки.
– Они тут. Они это… за-мас-ки-рованные.
– Где «ту-ут», даунито? – скривился Вагит, отдирая репей от штанины. – Балабол малолетний, тоже мне – нэлэо, нэлэо… Лучше б в Куреня ломанули, как все!
– Не НЛО, – в очередной раз поправил Бориска, спокойный как столб. – НЛУ…
– Тьфу ты, и правда даун, – плюнул Тимур. – Слушай, малой. НЛО значит «неопознанный летающий объект», сечешь? А НЛУ твое как расшифровывается, а?
Он даже не смотрел на Бориску, всем видом показывая, что вразумительного ответа от мальчишки не ожидает. Но тот ответил:
– У – значит «убъект». От слова «у-би-вает»…
– Да я тя сам щас убью! – рявкнул Вагит, размахнувшись сжатой в кулак рукой.
– Стопэ, Вага! – скомандовала, выдвигаясь ему навстречу, Машка. – Прекратите это немедленно! Он же просто ребе…
И вдруг Леха заорал:
– Машка, беги! БЕГИ, БЕГИ, МАША!
Прежде чем обернуться на крик, Машка успела заметить, как замер с занесенной для удара рукой Вагит. Увидела, как изумленно вытягивается его смуглое лицо, и услышала, как тот выдохнул:
– Ничосе меня торкуло-о…
Сзади послышался шорох листвы, хотя ветра на полянке не было. Машка повернулась и ахнула.
– Кхе-хе-е-е… – прохрипел, заливаясь слюной и желчью, Тимур.
Его ноги в стоптанных во время дворовых футбольных баталий кроссовках вдруг оказались на высоте Машкиных глаз. Она подняла взгляд выше и невольно отшатнулась, чуть не упав в траву.
Тело Тимура парило в воздухе, нанизанное на вытянувшийся из-за березовых стволов тонкий, напоминающий зеленую хворостину, прут. Еще одно – еще одно что, ветка, щупальце?.. – впилось парню в затылок. Глаза Тимура закатились, из носа и ушей заструилась кровь.
Разум Машки отказывался верить в происходящее. Леха подскочил, дернул за руку:
– Валим, Маша, скорее!
Он потащил ее за собой обратно, прочь с поляны, вон из рощи. Мимо застывшего как статуя Вагита – мгновение, и из поваленного в траву березового ствола к Ваге протянулись, будто выстрелил кто, зеленые нити, сразу с десяток. Они вонзились ему в живот и грудь, пронзили глаза… Машка задохнулась подступившим к горлу криком, споткнулась обо что-то в траве и едва не рухнула вниз, на землю. Не упала лишь благодаря Лехе, который в последний момент успел подхватить ее под мышки.
– Бежать надо, Маш, бежать…
– Что… Что, блин, вообще происходит?
Она завертела головой в поисках Бориски, однако мальца и след простыл.
– Бежим, говорю!
И они побежали – рядами тонких берез, среди которых покачивалось что-то высокое и зеленое, похожее уже не на кусты, а на каких-то неимоверно вымахавших насекомых, богомолов или вроде того.
Выскочив из рощи, Машка увидела впереди белую футболку Бориски – пацан брел посреди травы к насыпи перед мостом.
– Бориска! – закричала она.
Мальчик остановился и посмотрел назад – все такой же спокойный, как и в тот момент, когда объяснял, как правильно расшифровывается его НЛУ. Потом улыбнулся, поднял руку и помахал ладошкой – как будто привет передавал.
Листва за их спинами шумела. Трава вокруг зашумела тоже. Машка увидела, как закачались полевые цветы, стебли которых потревожили стремительные тонкие щупальца. Леха тоже это заметил и отпустил вспотевшую Машкину ладонь.
– Ты чего?..
– Я задержу их, Маш. А ты беги, – сказал ее непутевый парень. И добавил тихо, на прощание: – Люблю тя…
Развернувшись обратно, к березам, заорал что есть мочи:
– Ну давайте! Давайте, где вы там, марсиане долбаные! Ща посмотрим, кто тут дерьмо жрать будет!
И ломанулся прямиком в море зелени, посреди которого покачивались рябые стволы берез.
А Машка побежала. Побежала, не оглядываясь и стараясь не вслушиваться в крики, тональность которых очень скоро сменилась с воинственной на полную боли и ужаса. В слезах погналась за Бориской, футболка которого белела уже совсем рядом с мостом, внизу – там, где покатая бетонная опора спускалась к речке.
Она нырнула туда же, в тень под мостом. В несколько широких прыжков забралась по серой плите наверх и присела в углу рядом со скорчившимся там мальчиком. Бориска дрожал, да ее и саму трясло после всего произошедшего. Но Машка понимала, Машка чувствовала, что ребенку помочь сейчас важнее, чем отдышаться и успокоиться самой. Она обняла Бориску и прижала его кудрявую бычью головушку к своей груди.
– Тише, Борь, только тише, не реви… Нам надо теперь быть очень-очень тихими, чтобы нас не заметили.
Трава у опоры шуршала и росла прямо на глазах. Тонкие зеленые нити поползли по бетону.
– Тише, родной, тише, не плачь, – целовала Машка взмокший от ее собственных слез лоб парнишки.
– А я и не плачу.
Бориска отстранился, и теперь Машка поняла, что до этого его сотрясали отнюдь не рыдания. На лице мальчишки цвела широченная улыбка:
– НЛУ упало. Авария. Топлива не хватает. Вот они и ищут его.
– Кого?
– Топливо. А лучшее топливо для них, лучше бензина всякого или соляры, это вот. – Он постучал себя пальцем по голове. – Мозги. Им много мозгов надо, чтоб улететь обратно. Одних только мозгов моего бати не хватило бы.
Зелень внизу шумела, под мостом воняло сыростью. Машка похолодела от ужаса, так что зубы дробь выбили:
– И ты, значит… нас… привел, чтобы…
– Ды-а, – довольно промычал Бориска. – Ды-а, пусть летают!
И толкнул Машу навстречу волнующемуся зеленому океану.
Бабушка спускается в подвал
О том случае, когда бабушка заперла его в подвале и оставила там, в темноте и сырости, на несколько долгих, показавшихся ему вечностью часов, Алеша никому не сказал – ни родителям, ни Фросе. Хотя Фрося, внучка тети Клавы, ему и нравилась. Но, может, как раз потому он ей и не стал ничего говорить.
Не рассказал он Фросе и про то, что тем летом бывал в подвале еще несколько раз – уже по собственному желанию. Спускался к своим невидимым друзьям, чтобы послушать их жуткие, но увлекательные истории. И следующим летом, когда в спорах между папой и мамой впервые прозвучало слово «развод», сам напросился в деревню. И через год, и позже, когда слово стало делом – долгим, мерзким и бесконечно печальным.
В тайной дружбе с невидимками из подвала ему пришлось признаться позднее, когда баба Нина скончалась.
К тому времени Алеше исполнилось двенадцать, а болезнь бабушки стала заметной уже всем соседям, а не одной только тете Клаве. По деревне прошел слух, что на старости лет баба Нина маненько подвинулась головой, да как-то уж совсем не в ту сторону. Дошли эти слухи и до родителей Алеши, но потом, когда уже ничего нельзя было исправить. Впрочем, родители делили имущество и все равно вряд ли что-либо стали делать, даже если б им сообщили о чудачествах бабушки своевременно. Фрося потом говорила, что, если б не его папа и мама, – ничего бы вообще не случилось. Мол, это все их вина, а вовсе не Алешина. Но этот разговор с Фросей у них произошел лишь спустя много-много лет.
Тогда же Алешу отвезли в больницу, где врачи в белых халатах начали расспрашивать, что да как. Вот тогда-то он, будучи хорошо воспитанным вежливым мальчиком, и объяснил, что вовсе не желал причинить бабушке зла. А что столкнул ее с лестницы вниз и дверь на засов запер – так то Алеша просто хотел, чтобы и она послушала, о чем говорят в подвале…
– А эти голоса, которые вы слышали, – это они вам сказали Нину Павловну ударить табуретом?
– Нет, это я сам, доктор. Ну а как бы иначе я бабушку заставил в подвал спуститься?
– И что же вы думаете, она их тоже слышала?
– Конечно.
– Так уверены?
– Сто процентов. Я же стоял там рядом, под дверью. И все слышал. Истории, которые они ей рассказывали…
– Ей или все-таки вам, Алеша?
– Пожалуй, что нам обоим, доктор.
– Что ж, в таком случае… Может, и с нами поделитесь?
– Это запросто, доктор! Вот, к примеру, одна есть, про пионеров. Вы же знаете, кто такие пионеры, доктор?..
Улица мертвой пионерки
– А куда подевались все жители? – спросил изумленный Егор.
Они сидели на крыше пятиэтажного здания, такого же заброшенного, как и остальные дома в районе, – Егор Казотов и два его новых приятеля.
– Пропали без вести, – ответил Генка Поленов, не по годам крупный паренек. Настолько крупный, что Поленом одноклассники называли его только за глаза. – Исчезли в один прекрасный день, бросив свои вещи.
– Не может быть, – Егор недоверчиво огляделся.
Внизу, нагретая летним солнцем, жужжащая насекомыми, лежала улица города-призрака. Полуразрушенные дома вывалили на тротуар свои внутренности, словно самураи, совершившие харакири. Упавшие стены открыли пустые ячейки квартир. Из трещин в асфальте росли молодые деревья, разросшиеся кусты подступали к темным подъездам. Повсюду высились груды мусора, и одинокий облезлый пес бежал вдоль обочины, отмахиваясь хвостом от мух. Небо над руинами уже окрасилось в багрянец, стало таким же рыжим, как рукотворные горы вдали.
– Да кого ты слушаешь? – фыркнул Саня Ревякин, самый авторитетный из ребят. Он уже закончил седьмой класс, и Егору было лестно, что старший Ревякин позвал его с собой, исследовать окраины города. – Никто никуда не исчезал. Это поселок Южный, здесь раньше жили работники рудника и их семьи. Батя мой отсюда, рассказывал: здесь и садик был, и кинотеатр, и даже стадион для собственной футбольной команды.
Саня свесился с крыши и смачно, по-взрослому, плюнул вниз.
– Под землей залежи руды обнаружили лет десять назад. Решили расширять карьер. Поселок попал в санитарную зону. Шахтеров расселили по новостройкам, а Южный до сих пор не снесли.
– Ясно, – сказал Егор и добавил на всякий случай: – Я так сразу и подумал.
– Было бы чем думать, – осклабился Поленов, пиная покореженную антенну. – А люди здесь правда исчезали. Только позже. И до сих пор исчезают.
Егору захотелось, чтобы Ревякин развеял и этот миф. Поселок, конечно, впечатлял, напоминая о Чернобыле и компьютерных шутерах, в которых герой пробирался сквозь заброшенные города. Но он еще и пугал. Несложно было представить, что за черными провалами окон притаились скользкие, готовые к атаке мутанты. Что одичавшие каннибалы спрятались между зданиями и ждут, потирая животы.
Поселок внушал беспокойство, но куда больше мутантов Егор боялся быть уличенным в трусости.
И он лишь беззаботно отмахнулся от слов Генки, но Ревякин неожиданно подтвердил:
– Ежегодно по три человека как минимум. Дети в основном. Нет, некоторых находят… изуродованными.
Ревякин окинул пристальным взглядом близлежащие дома и сказал негромко:
– Говорят, в Южном призрак водится.
Егор не верил в призраков. С семи лет не верил. Но внутри шевельнулся маленький мальчик, перед сном прикрывающий все дверцы в спальне, чтобы кто-то плохой не смотрел на него, спящего, из щелей.
– Призраков не существует, – сказал он заносчиво.
– Может быть, – проговорил Ревякин. – Может, она и не призрак, а что-то другое…
– Она?
– Хозяйка, – загадочно произнес Ревякин и переглянулся с Генкой. Точно посылал немой вопрос: «Думаешь, ему стоит доверять?» Генка ответил так же, глазами: «Ох, даже не знаю».
– Ну, рассказывайте, раз уж начали, – взмолился Егор. Вспыхнувший интерес отодвинул на задний план холодок беспокойства.
– Ладно, – сдался Саня. – Ты заметил, как эта улица называется?
– Нет.
– Улица Красилиной. В Великую Отечественную войну девочка такая жила. Здесь, в Южном. Пионерка Надя Красилина.
– Про нее фильм на местном канале крутили, – вставил Генка.
– Точно. «Подвиг Красилиной». Когда немцы город брали, у рудника шли сильные бои. Южный они захватили, но дальше пройти не могли. Наши в карьере засели, с взрывчаткой шахтерской. А девочка эта, Надя, к ним ходила секретной дорогой, связной была. Немцы узнали, схватили ее. Две недели в гестапо держали, каждый день допрашивали.
– Они ей руку отрезали, – вклинился Генка и уточнил: – По локоть.
Егор механически потрогал себя за плечо и ощутил, как на коже выступили мурашки.
– И что? Она не выдала наших?
– А ты как считаешь? Конечно, нет, иначе про нее фильм бы не сняли. Немцы ее на центральной площади повесили. Там сейчас ее статуя стоит.
– Но при чем здесь призрак?
– А при том, что после войны стали люди замечать фигуру странную. Прозрачную. То в парке ее видели, то возле шахты. Девочка в красном галстуке. Одни говорили, что она охраняет улицу своего имени, а другие наоборот. Что, мол, если увидишь ее, то умрешь в течение двух недель. Потом, когда Южный опустел, она сюда перебралась, поближе к домам. Ходит ночами из квартиры в квартиру, смотрит за порядком. И если кто чужой придет…
Санька провел большим пальцем по горлу.
– Да ну, – Егор осторожно улыбнулся, – с чего ей обижать кого-то? Она же хорошей была, нашей.
Произнеся это, мальчик вдруг понял, что оспаривает характер призрака, а не сам факт его существования.
– При жизни – да, – сказал Ревякин, – но теперь она не различает, где немец, а где свой. Ее в гестапо с ума свели пытками. Вот она и забирает всех без разбора, кто в одиночку сюда явится.
– А главное, – Генка понизил голос, и Егор нагнулся к нему, чтобы расслышать, – у нее теперь вместо руки КРЮК!
Последнее слово Поленов выкрикнул, одновременно хватая Егора за ребра и щипая.
Егор взвизгнул как девчонка, а приятели расхохотались.
– Ты это слышал? – утирая слезы, вопрошал Генка. – Слышал этот звук? Казотов, можешь повторить?
– Да иди ты, – насупился и густо покраснел Егор, – я сразу понял, что вы прикалываетесь.
– Ну а чего ж ты верещал тогда? – не унимался Генка.
– От неожиданности…
– Ну хватит, – сказал Ревякин, отсмеявшись, – идем. Скоро стемнеет, а у нас дело есть еще.
– Какое дело? – спросил Егор, но приятели уже шли к распахнутому люку. Они спустились вниз по опасно накренившейся подъездной лестнице. Перил не было. Пол покрывал слой мусора, среди которого лежали открытки и фотографии людей. Улыбающаяся девочка шлет привет из Сочи. Семейная пара держит на руках близнецов…
Теперь это принадлежало мухам.
Егор аккуратно обходил снимки, чтобы не наступать на счастливые лица, а его новые друзья пинали все, что попадалось под ноги, поднимая тучи пыли.
– Так вот, – уже на улице сказал Ревякин, – ты в нашей школе недавно, мы тебя не знаем. Хочешь к нам в компанию – прояви себя. Покажи, что не трус. Нам трусы не нужны.
– Что надо сделать? – предчувствуя что-то нехорошее, поинтересовался мальчик.
– Пустяк. В конце дороги, если направо свернуть, будет ДК, а возле него статуя пионерки. В постаменте есть дыра, мы там прошлый раз пачку «Парламента» спрятали. Принесешь нам пачку, покурим вместе и домой пойдем.
Егор замялся, устремил взгляд на убегающую вдаль улицу. Пес, возившийся в мусоре, испарился.
«Потому что был один, – подсказал маленький мальчик в голове Егора. – Здесь нельзя ходить одному».
– Ну, так что? Шевелишь поршнями?
– Ага, – промолвил Егор.
В компанию ему хотелось. Не так сильно, как хотелось жить, но достаточно сильно, чтобы он оторвал подошвы от потрескавшегося асфальта.
– И поторапливайся, – приказал Генка, – мы вечно ждать не будем.
Егор кивнул и засеменил вдоль пустых домов. В компьютерных играх у него всегда было оружие: мощные лазерные пушки, штурмовые винтовки. На какую кнопку жать, если вон из того здания с размашистой надписью «Здесь прошло мое детство» выберется мутант-переросток?
Чтобы успокоить расшалившиеся нервы, Егор заговорил сам с собой:
– Нашли чем пугать… девочка с крюком! Таким только в яслях пугают. Еще бы про гробик на колесах рассказали или про черную руку.
Стало легче, но, когда он обернулся и не увидел приятелей, дрожь в коленях усилилась.
«Вернись! Вернись! – умолял маленький мальчик. – Все шкафы открыты, темнота смотрит на нас из щелей!»
Но повзрослевшего Егора мучил еще один страх: быть осмеянным.
Он перепрыгнул через поваленный столб и свернул направо. Улица уперлась в небольшую площадь. Кусты сирени охватывали ее зеленым воротником, сходясь возле двухэтажного Дома культуры. По фундаменту из желтого кирпича змеился дикий плющ. На пороге, прямо между колоннами, вырос орех.
В центре площади стояла гипсовая фигура на голову выше Егора. Надя Красилина, некогда белоснежная, а теперь рыжая от пыли с рудников, поднимала руку в пионерском салюте. Ноги расставлены, подбородок задран. В позе столько решительности, что Егор, лишенный этого качества, нехотя залюбовался, хотя даже в своем возрасте понимал, что это не настоящий памятник, а поточная, ничего не стоящая, продукция вроде садово-парковых скульптур.
Лицо условной пионерки, галстук, юбочка до колен – вот и готова героиня Надя.
Егор не спеша приблизился к статуе.
Метровая тумба-постамент придавала ей роста. Девочка глядела сверху, и ее взгляд был грозным из-за чуть нахмуренных бровей и глазных впадин. На лице, казавшемся издалека схематичным, проступал характер. Не жизнерадостное по-пионерски, а осунувшееся, истощенное лицо принадлежало человеку, который запросто лишил бы жизни. Пускай не всякого, пускай только фашиста…
Мальчик пригляделся к трещинам, опоясывающим ноги статуи, и удивился, что она до сих пор стоит. Надежные здания обтрепались за десятилетия, а хрупкая скульптура лишь потрескалась и порыжела…
От мыслей Егора отвлек хруст ветки в кустах за сгнившей лавочкой. Он подпрыгнул на месте и с минуту всматривался в зеленые заросли.
«Просто ветер», – сказал он себе и заторопился.
Трещина обнаружилась сразу. Постамент был полым внутри, и сквозь дыру мальчик видел глубокую нишу вроде пещеры.
«Оно там! – подал голос иррациональный страх. – Беги, беги, пока не поздно!»
– Ну уж нет, – процедил Егор и опустил пальцы в трещину. Пусто. Он нагнулся, просунул в каменную тумбу кисть.
Второе Я, боявшийся темноты и веривший в привидений ребенок, зажмурился, ожидая, что вот-вот острые клыки вопьются в плоть.
– Еще немного…
Рука по локоть ушла в трещину. Пальцы нашарили затянутый в пленку предмет.
– Есть! – воскликнул мальчик.
И оно схватило его за кисть.
На этот раз он не завизжал. Лишь выпустил из легких воздух и дернулся назад. Существо-из-постамента крепко держало его, тянуло к себе, и он вжался лицом в ступню пионерки. Прикосновение к нагретому гипсу отрезвило, странным образом придало сил. Он снова рванулся, и то, что сидело под статуей, отпустило его. Егор полетел назад, успел почувствовать, как нога проваливается куда-то в пустоту. Он рухнул на груду веток, и земля поглотила его.
На площадь выбежал Ревякин.
– Что ты наделал, идиот?
– Я? – недоуменно спросил Генка, вылезая из ниши в постаменте. – Я только держал его за руку, как договаривались. А где он? Смылся?
Генка ойкнул, увидев открытый канализационный люк, раньше замаскированный ветками.
– Он что?.. Вот блин!
Приятели встали над люком.
– Казотов! Не дури, отзовись! Мы не хотели…
Ревякин достал карманный фонарик и посветил вниз. Луч расплескал темноту, обнаружив дно. Пролетевший не меньше четырех метров Егор лежал лицом вниз с вывернутыми под пугающим углом руками и ногами.
– Казотов! – отчаянно вскрикнул Генка. – Ты живой? Скажи, что ты живой!
– Мертвый наверняка. Ревякин был бледным как мел, но его голос звучал ровно: – Пошли отсюда, быстро!
– Что? – не понял Генка. – Куда?
– По домам, – прошипел Ревякин. – Мы ничего не видели, расстались на въезде в Южный. Куда делся, не знаем. Понял?
Генка мотал головой, по трясущимся щекам бежали слезы.
Ревякин сжал его плечо, вдавил ногти в кожу.
– У тебя папка сидел?
– Д-да…
– Брат сидит?
– Д-да…
– Хочешь к брату?
Генка замотал головой сильнее.
– Тогда слушай меня, Полено! Быстро! Домой!
И Полено повиновался.
* * *Когда Егор очнулся, окончательно стемнело. Он вырыл лицо из листвы, покрывающей дно колодца толстым одеялом. Закашлялся. Пришло осознание того, что с ним случилось. Первым чувством было облегчение: никакого монстра в Южном нет, это дурак Генка обогнал его короткой дорожкой и устроил засаду. В результате он упал в канализацию и чудом не свернул себе шею. Все обошлось, теперь ребята помогут ему выбраться. А там уж он подумает, стоит ли с ними дружить.
Егор сел и ощупал себя. На лбу обнаружилась шишка, которая при нажатии заставила его издать протяжный стон.
А вот потрогав ногу, он уже вскрикнул в голос. Не сломана, но, вполне возможно, вывихнута.
«Мама меня убьет», – подумал Егор, представив, как явится домой, грязный, побитый, хромающий.
«А надо бы убить Ревякина и Поленова. Где они, кстати?»
Он задрал голову к фиолетовому кругу вверху и позвал:
– Пацаны! Долго вы там! Я сам не вылезу!
Стены каменной трубы впитали крик, приглушили его. Листва, спасшая жизнь, зашуршала.
– Ой-ой! – Егор вскочил, заныл от резкой боли. Подтянул под себя раненую стопу и вновь заорал:
– Саня! Гена! Это уже не смешно! Я ногу сломал!
Кажется, внизу его слышали лучше, чем наверху. Листья, как поверхность болота, пошли рябью, мелькнуло в темноте вытянутое тельце размером с котенка. Длинный хвост.
Егор не боялся грызунов, у него самого жила домашняя крыса по имени Матильда. Но канализационные крысы… Он мало что знал об их поведении, тем более о том, сколько их здесь и насколько они голодны.
Его посетила вызвавшая тошноту мысль: колодец – лишь вершина айсберга. Под ним многие метры спрессованной листвы и тысячи кровожадных крыс. Образ заставил вновь и вновь звать на помощь. Он кричал, пока не охрип, но результат оставался нулевым.
«Они меня бросили, – подумал мальчик, – решили, что я умер, и сбежали, трусы несчастные».
Злость на людей, с которыми он так хотел подружиться, взбодрила.
Он принялся шарить в темноте ладонями, балансируя на здоровой ноге.
– А это у нас что? – спросил он, дергая за торчащую из стены железку. Такие же железки вели к свободе двумя параллельными рядами. Все, что осталось от лестницы. Егор прикинул свои шансы сорваться с ненадежного уступа. Шансы были высоки. Но примерно такими же были шансы просидеть в крысиной норе до утра.
Он сомневался, что так называемые приятели пошли за помощью. Родители, конечно, кинутся его искать уже сегодня, но они никогда не слышали ни о поселке Южный, ни о Саньке с Генкой.
Придется выбираться самому.
Егор поставил больную ногу на первую «ступеньку». Ухватился за следующую, потянул себя вверх, стараясь меньше задействовать вывихнутую стопу. Было больно, однако он пересилил себя. Встал на железки обеими ногами и перевел дыхание.
Сопя и фыркая, он продолжил подъем. Высота поддавалась, даже стопа реагировала меньше.
«То-то они удивятся», – подумал мальчик, предвкушая встречу с позорно слинявшими дружками.
Сердце замерло в груди, когда он потянулся за очередной железкой. Ступеньки закончились. От свободы его отделял метр гладкой и мокрой стены. Непреодолимый метр.