Черный воздух. Лучшие рассказы
В наушниках затрещало, и он поспешил выпрямиться.
– Капитан Дженьюэри, – окликнул его Шепард. – Мы начинаем ставить бомбу на взвод, желаете поглядеть?
– Еще бы!
Удивляясь собственному двуличию, Дженьюэри покачал головой, поднялся наверх, протиснулся между пилотских кресел и неуклюже пробрался в просторный отсек за кабиной пилотов. Ноги не гнулись, точно деревянные. Мэтьюз за штурманским столиком вносил поправки в курс, определяясь по пеленгу радиомаяков с Иводзимы и Окинавы, а Хэддок стоял с ним рядом. В задней части отсека, под лазом, ведущим в кормовую часть самолета, находился небольшой круглый люк. Отворив его, Дженьюэри присел, качнулся и ногами вперед проскользнул в проем люка.
Бомбовый отсек не отапливался. С наслаждением вдыхая прохладный воздух, Дженьюэри остановился перед бомбой. Стоун сидел на полу, а Шепард, лежа под корпусом бомбы, копался в ее потрохах. На резиновом коврике рядом со Стоуном были разложены инструменты, какие-то кругляши вроде блюдец и несколько металлических цилиндров. Выскользнув из-под бомбы, Шепард сел, пососал ободранные костяшки пальцев и уныло покачал головой.
– Слишком уж боязно в перчатках туда, внутрь, лезть, – сознался он.
– Да я тоже буду только рад, если вы там не нажмете куда не надо, – нервно сострил Дженьюэри.
Стоун с Шепардом засмеялись.
– Пока я вот эти зеленые провода на красные не заменю, ничего не взорвется, – пояснил Стоун.
– Ключ подай, – попросил Шепард.
Приняв от Стоуна разводной ключ, он вновь растянулся под бомбой и с явным трудом вывинтил из ее чрева цилиндрическую заглушку.
– Заглушка казенника, – прокомментировал он, уложив деталь на резиновый коврик.
В прохладе бомбового отсека спина Дженьюэри покрылась гусиной кожей. Стоун подал Шепарду один из цилиндриков, и тот снова потянулся внутрь корпуса бомбы.
– Красным – в гнездо казенника.
– Знаю.
Оба напоминали автомехаников на залитом маслом полу гаража, под пригнанной в починку машиной. Подобной работой Дженьюэри сам занимался несколько лет, после того, как с семьей переехал в Виксберг, такой же речной город, как и Хиросима. Однажды безбортовой грузовик, везший по 4-й улице мешки с цементом, из-за внезапного отказа тормозов вынесло на перекресток с Ривер-род, и там он, как ни старался шофер отвернуть, с разгону врезался в проезжающий автомобиль. Игравший во дворе Фрэнк услышал грохот удара, увидел облако цементной пыли над перекрестком и подоспел к месту аварии одним из первых. Женщина и ребенок на пассажирских местах «Форда Т» погибли. С женщиной, управлявшей машиной, все оказалось о'кей. Ехали они из Чикаго. Подбежавшие соседи скрутили водителя грузовика, все рвавшегося помочь владелице «Форда Т», хотя он сам здорово рассек лоб и с ног до головы перемазался в белой цементной пыли…
– О'кей, теперь затянем заглушку, – сказал Стоун, передавая Шепарду ключ.
– Ровно шестнадцать оборотов, – откликнулся Шепард, обливавшийся потом даже в холоде бомбового отсека и прервавший работу, чтоб утереть лоб. – Теперь остается только надеяться, что молнией нас не зацепит.
Отложив ключ, он поднялся на колени и взял с коврика один из кругляшей.
«Будто колпак на колесо», – подумалось Дженьюэри.
Стоун, подсоединив провода, помог Шепарду установить на место еще два «колпака».
«Конвейер. Старое доброе американское ноу-хау», – думал Дженьюэри. Мурашки бежали по спине легкой рябью, волнами мягче кошачьих лап. Ученый не из последних, Шепард собирал бомбу, будто механик, меняющий масло и свечи в обычном автомобиле… При этой мысли Дженьюэри накрыла тугая волна ярости, злобы на умников, сконструировавших эту бомбу. Они же трудились над ней там, в Нью-Мехико, больше года – неужели ж за все это время ни один не задумался, не осознал, что творит?
А впрочем, бросать-то бомбу не им…
Отвернувшись от Шепарда, чтоб тот не увидел его лица, Дженьюэри двинулся к люку. С виду бомба очень напоминала огромный, длинный мусорный бак с хвостовым оперением сзади и небольшой антенной спереди.
«Просто бомба, – подумал он, – просто еще одна бомба, провались оно все».
Шепард поднялся с пола и нежно потрепал крутой бок бомбы.
– Ну, вот она и жива.
Ни слова, ни единой мысли о том, чем кончится ее пробуждение к жизни…
Дженьюэри поспешил пройти мимо, опасаясь, как бы ненависть к этому человеку, прорвав оболочку маски, не выдала его с потрохами. Пистолет на поясе зацепился за край люка, и он вообразил себе, будто стреляет в Шепарда, стреляет в Фитча с Макдональдом, а после до отказа толкает штурвал вперед, и «Лаки Страйк», клюнув носом, круто пикирует в море, точно трассер на излете, точно машина, подбитая зенитным огнем, следом за всеми человеческими амбициями. Что с ними произошло, никто никогда не узнает, а этот мусорный бак отправится на дно Тихого океана, где ему самое место. Можно даже вовсе пристрелить всех до одного, а самому выброситься с парашютом, и тогда его, возможно, спасет, подберет один из «Супердумбо»[17], идущих следом…
Мысль эта, промелькнув в голове, канула в небытие, и, вспоминая о ней, Дженьюэри сморщился от отвращения, хотя в глубине души был согласен: да, вариант стоящий. Выполнимый. Проблему решит.
Пальцы сами собой легли на застежку кобуры.
– Кофе будешь? – спросил Мэтьюз.
– Конечно, – ответил Дженьюэри.
Убрав руку от пистолета, он принял чашку, отхлебнул. Горячо.
Мэтьюз и Бентон настраивали оборудование «ЛОРАН»[18]. Услышав попискивание сигнала, Мэтьюз взялся за угольник, провел на карте линии от Окинавы с Иводзимой и постучал кончиком пальца по точке пересечения.
– Вот так искусство навигации и превращается в ремесло. Похоже, скоро даже в кабинах штурманских нужда отпадет, – сказал он, ткнув большим пальцем вверх, в сторону небольшого плексигласового фонаря над головой.
– Конвейер. Старое доброе американское ноу-хау, – вздохнул Дженьюэри.
Мэтьюз согласно кивнул, меряя двумя пальцами расстояние от их места до Иводзимы. Бентон предпочел воспользоваться линейкой.
– Рандеву в пять тридцать пять, а? – сказал Мэтьюз.
Над Иво им предстояло соединиться с двумя машинами сопровождения.
– Я бы сказал, в пять пятьдесят, – поправил его Бентон.
– Что? Пересчитай заново, неуч: мы тут не на плоту!
– Ветер…
– Ветер? Да ну? Фрэнк, а ты на что ставишь?
– Пять тридцать шесть, – не задумываясь, отвечал Дженьюэри.
Штурманы рассмеялись.
– Вот видишь, в меня у него веры больше, – с дурацкой ухмылкой отметил Мэтьюз.
Вспомнив, как замышлял перестрелять экипаж и направить машину в море, Дженьюэри плотно сжал губы, съежился от отвращения к самому себе. Нет, застрелить их он не сумел бы ни за что в мире: ведь это же если и не друзья, то по крайней мере товарищи. Почти что друзья. Ничего дурного ему никогда не желали…
В отсек поднялись Шепард со Стоуном. Мэтьюз предложил кофе и им.
– Ну, как там? Готова погремушка для джапов?
Шепард, кивнув, припал к кружке.
Дженьюэри двинулся дальше, мимо пульта Хэддока. Еще один план из разряда неосуществимых… Что же делать? Судя по всем индикаторам, по всем приборам бортмехаников, машина в полном порядке. Может, испортить что-нибудь? Провод, к примеру, где-нибудь оборвать?
– Когда будем над Иво? – обернувшись к нему, спросил Фитч.
– Мэтьюз говорит, в пять сорок.
– Ну, если врет, пусть лучше сам вешается.
Бык хамоватый… В мирное время, небось, ошивался бы по бильярдным да добавлял бы копам хлопот, а вот для войны – просто само совершенство. Да, замечательно Тиббетс людей себе подобрал… почти ни в ком не ошибся.
Протиснувшись назад, мимо Хэддока, Дженьюэри остановился, обвел взглядом собравшихся в кабине штурманов. Шутят, смеются, пьют кофе… и все таковы же, как Фитч, – молоды, задиристы, умелы и легкомысленны. Вот и сейчас попросту развлекаются, ждут приключений – да, именно такое впечатление сослуживцы по 509-й производили на Дженьюэри чаще всего. Бывает, ворчат, бывает, с трудом превозмогают страх, но службой наслаждаются от всей души. Мысли сами собой устремились в будущее, и Дженьюэри увидел, в кого превратятся со временем все эти юнцы, так ясно, словно все они выстроились перед ним шеренгой, в деловых костюмах, лысеющие, преуспевшие. Сейчас они задиристы, умелы, ни о чем не задумываются, но с течением лет, когда великая война отступит в прошлое, будут вспоминать ее, озираться назад с неизменно крепнущей, усиливающейся ностальгией – ведь они уцелели, они не погибли. Каждый военный год их память превратит в десять, дабы война навсегда осталась главным событием их жизни, временами, когда они собственными руками, каждый день, каждым поступком своим вершили историю, когда вопросы морали были просты и ясны, когда решения за них принимало начальство, – и посему с каждым минувшим годом старея, дряхлея духом и телом, живя в той ли, иной колее, уцелевшие будут, сами того не сознавая, все усерднее и усерднее толкать мир к следующей войне, в глубине души полагая, будто стоит им вернуться на мировую войну, война, точно по волшебству, вновь сделает их теми же, прежними – вернет им былую молодость, и свободу, и радость. Власть к тому времени будет за ними, так что сложностей с началом новой войны у них не возникнет.
Да, новых войн миру не миновать. Дженьюэри явственно слышал их в хохоте Мэтьюза, видел их в блестящих от возбуждения глазах остальных.
– Ну, вот и Иво, а времени – пять тридцать одна. Я выиграл, так что давай раскошеливайся!
А в будущих войнах у них появятся новые бомбы вроде нынешней «погремушки», да не одна, не две – сотни, это уж наверняка…
Перед глазами Дженьюэри возникли новые бомбардировщики, новые юные летчики наподобие их экипажа, вне всяких сомнений, летящие на Москву или еще куда – огненный шар каждой столице, почему нет? И ради чего? Чего ради? Ради стариковских надежд, точно по волшебству, снова стать молодыми. Что может быть разумнее?
«Лаки Страйк» несся над Иводзимой. До Японии – еще три часа.
В наушниках затрещали голоса с бортов «Грейт Артиста» и «Намбер 91». Достигнув точки рандеву, все три машины взяли курс на северо-запад, к Сикоку, первому японскому острову на пути. Дженьюэри отправился в хвостовую часть, к туалету.
– Ты о'кей, Фрэнк? – спросил Мэтьюз.
– Ну да. Вот только кофе – гадость ужасная.
– А когда он был лучше?
Сдернув на лоб козырек бейсболки, Дженьюэри поспешил прочь. Коченски и прочие бортстрелки резались в покер. Облегчившись, Дженьюэри вернулся вперед. Мэтьюз, подсев к столику и обложившись картами, готовил оборудование к постоянному слежению за отсутствием бокового сноса: теперь без этого – никуда. Хэддок с Бентоном тоже разошлись по боевым постам и занялись делом. Обогнув пилотов, Дженьюэри спустился в нижний из носовых отсеков.
– Удачной стрельбы! – крикнул ему вслед Мэтьюз.
Впереди вроде бы было потише. Усевшись на место, Дженьюэри надел наушники, подался вперед и устремил взгляд наружу, сквозь переплет остекления кабины.
Рассвет окрасил небесный свод в розовое от края до края. Розовый плавно, мало-помалу, сменялся лавандовым, а из лавандового, оттенок за оттенком, переходил в синеву. Океан внизу казался сверкающей лазурной равниной, испещренной мраморными прожилками пушистых, нежно-розовых облаков, а небо над головой – огромным куполом, светлым у горизонта и понемногу темнеющим ближе к вершине. Дженьюэри всю жизнь полагал, что на рассвете лучше всего видно, как велика земля и как высоко поднялся над ней самолет. Сейчас машина словно бы шла по верхней кромке поверхности атмосферы, и Дженьюэри ясно видел, насколько она тонка, эта кожица воздуха: взвейся хоть к самой ее границе, земля все равно простирается вдаль, во все стороны, без конца. Согревшийся кофе, он порядком вспотел. Солнце сверкало, отражаясь от плексигласа. Часы показывали шесть. Самолет и лазурную полусферу впереди самолета рассекал надвое бомбоприцел. В наушниках затрещало, и Дженьюэри выслушал доклады передовых машин, достигших городов-целей. Кокура, Нагасаки, Хиросима… всюду облачность – шесть десятых. Может, из-за погодных условий атаку придется отменить?
– Посмотрим сначала на Хиросиму, – объявил Фитч.
Дженьюэри с возобновившимся интересом уставился вниз, на россыпи миниатюрных облаков, поправил соскользнувший с кресла парашют, представил, как надевает его, прокрадывается к центральному аварийному люку под штурманской кабиной, отворяет люк и… и покидает самолет, никем не замеченный. А они пускай что хотят, то и делают. Пусть бомбят, пусть не бомбят – с Дженьюэри взятки гладки. Он будет парить над землей, точно пух одуванчика, чувствовать свежие токи прохладного воздуха на щеках, укрытый тугим шелковым куполом, словно своим, личным маленьким небом.
Безглазое, дочерна обожженное лицо…
Дженьюэри вздрогнул. Казалось, кошмар может вернуться, возобновиться в любую минуту. Спрыгнув, он ничего не изменит, и бомба упадет в цель… и станет ли ему легче там, в волнах собственного Внутреннего моря? «Наверняка!» – вопил один из голосов в голове. «Вполне возможно», – соглашался второй… однако это лицо неотвязно маячило перед глазами.
В наушниках зашуршало.
– Лейтенант Стоун закончил ставить бомбу на взвод, и я могу сообщить всем вам, что у нас на борту. У нас на борту – первая атомная бомба в мире.
«Не совсем», – подумалось Дженьюэри под дружный свист в наушниках. Самую первую взорвали в Нью-Мексико. Расщепление атомов – этот термин он уже слышал. Эйнштейн говорил, что в каждом атоме заключена невероятная мощь. Расщепи один, и… ну да, фильм о результатах видели все.
Далее Шепард завел речь о радиации, напомнив Дженьюэри кое о чем еще. Энергия атома высвобождается в форме рентгеновского излучения. Убивать людей рентгеновскими лучами! Пожалуй, это действительно против Женевской конвенции.
– Когда бомба будет сброшена, – вклинился Фитч, – лейтенант Бентон зафиксирует нашу реакцию на увиденное. Зафиксирует для истории, так что глядите мне: не выражаться!
«Не выражаться»… Дженьюэри чудом не захохотал в голос. Пусть у тебя на глазах первая атомная бомба в истории испепелит рентгеновским излучением огромный город со всеми жителями, но сквернословить или же богохульствовать – чтобы ни-ни!
Шесть двадцать. Пальцы Дженьюэри стиснули окуляры бомбоприцела, что было сил. Голова отяжелела, будто у него жар. В беспощадном утреннем свете кожа на тыльной стороне ладоней казалась слегка прозрачной, а крохотные складки морщинок на ней напоминали затейливую вязь волн на поверхности моря. Ладони его, подобно всему остальному, состояли из атомов. Атом – мельчайший кирпичик материи, на эти побелевшие от напряжения, дрожащие руки таких кирпичиков требуются миллиарды. Расщепи один атом – получишь огненный шар, а значит, энергия, заключенная в каждой ладони… Повернув руку раскрытой ладонью кверху, Дженьюэри вгляделся в папиллярные узоры и крапчатую плоть под полупрозрачной кожей. Выходит, каждый человек – бомба, способная разнести в прах весь мир…
Дженьюэри замер. Казалось, таящаяся в нем энергия пробуждается, упруго пульсирует с каждым ударом сердца. Что же за дивные создания – люди, обитатели необъятного лазурного мира! Но вот они мчатся вперед, чтоб сбросить бомбу на город и погубить сотню тысяч этих чудесных созданий… Угодив лапой в капкан, лиса или енот начинает рваться из его челюстей, пока не изранит, не вывихнет, а то и не переломит лапу, и только тогда усталость и боль заставят зверька угомониться, утихнуть. В эту минуту Дженьюэри точно так же хотелось утихнуть, забыть обо всем. Даже думать, и то было больно. Все его планы избавления – полная чушь, глупость, бессмыслица. Уж лучше успокоиться и смириться. Пытался он ни о чем не думать, но все без толку. Как так – не думать? Пока он в сознании, от мыслей никуда не денешься. Разум, попавший в ловушку, противится неизбежному упорнее, дольше любой лисицы.
Приподняв нос, «Лаки Страйк» начал долгий, пологий подъем на высоту бомбометания. Под облаками на горизонте зеленел остров. Япония.
«Нет, точно жарче становится. Должно быть, система отопления барахлит», – подумалось Дженьюэри.
Не думать… не думать ни о чем…
Каждые пару минут Мэтьюз давал Фитчу небольшие поправки к курсу.
– Два семь пять… Да, вот так.
В попытках забыться Дженьюэри принялся вспоминать детство. Запряженный в плуг мул впереди. Переезд в Виксберг (к рекам). Там, в Виксберге, поскольку заике друзьями обзавестись нелегко, он играл сам с собой, и игру для себя изобрел тоже сам. Развлекался, воображая, будто всякий его поступок невероятно важен, так как определяет дальнейшую судьбу всего мира. К примеру, если он перейдет дорогу перед вон той машиной, машина не успеет вовремя миновать следующий перекресток, и в нее врежется грузовик, и водитель машины, погибнув, не сможет изобрести летучую лодку, которая спасет президента Вильсона от похитителей… а значит, машину нужно пропустить – ведь от нее зависит все, что ни случится после. «Проклятье, – подумал Дженьюэри, – проклятье, вспомни о чем-нибудь другом!» К примеру, последний прочитанный рассказ о Хорнблоуэре – как он выпутался бы из этого положения? Округлившийся, точно заглавное О, рот матери, вбежавшей на кухню и увидевшей его руку… Илисто-бурая Миссисипи за гребнями дамб…
Страдальчески сморщившись от безысходности, от горькой обиды, Дженьюэри замотал головой. Теперь-то он, наконец, понимал: ни одна из улочек памяти не спасет, не уведет его от жестокой действительности, так как во всей его жизни нет ничего, не связанного с нынешним положением, и куда ни направь ход мыслей, разум всюду будет искать спасения, защиты от того, что ждет впереди.
Меньше часа до цели. «Лаки Страйк» шел на тридцати тысячах футов, на высоте бомбометания. Фитч передал Дженьюэри показания альтиметра для ввода в бомбоприцел, а Мэтьюз сообщил скорость ветра. В глазу защипало от пота, и Дженьюэри яростно заморгал. Восходящее солнце позади, за кормой, сверкало не хуже атомной бомбы, отражаясь от каждого уголка, каждого краешка плексигласа, озаряя гермокабину слепящим светом. Рухнувшие планы смешались, спутались в голове, дыхание участилось, в горле пересохло. Сам понимая, насколько все это бессмысленно, Дженьюэри снова и снова честил на все корки ученых, и Трумэна, и затеявших всю эту заваруху японцев, растреклятых желтомордых убийц: сами накликали беду на свою голову, так пусть теперь вспомнят Перл! Сколько американцев погибло тогда под японскими бомбами, хотя войны никто никому не объявлял? Развязанная японцами, война возвращается к ним, несет им возмездие – заслуженное возмездие. Однако захват Японии займет не один год, обойдется в миллионы жизней, так не лучше ли покончить с нею сейчас, сегодня, раз навсегда, они заслужили, заслужили ее, кипящую реку, полную дочерна обожженных, умирающих молча людей, треклятая раса твердолобых маньяков!
– Вот и Хонсю, – сказал Фитч, возвращая Дженьюэри в мир на борту «Лаки Страйк».
Машина шла над Внутренним морем. Вскоре они достигнут второй по очередности цели, Кокуры, что находится малость южнее. Семь тридцать. Остров был укрыт облаками куда гуще, чем море, и Дженьюэри снова воспрянул духом в надежде, что выполнению задания помешает погода. Да, но ведь они заслужили возмездие! И вылет этот ничем не хуже и не лучше всех прежних. Сколько бомб сбросил он на Африку, на Сицилию, на Италию, на Германию…
Склонившись вперед, Дженьюэри снова прильнул к окулярам. В перекрестье прицела синело море, но впереди, у верхней кромки, виднелась земля. Хонсю. При двухстах тридцати милях в час до Хиросимы – от силы полчаса ходу, а может, и того меньше. Интересно, выдержит его сердце подобный темп в течение целого получаса?
– Мэтьюз, – заговорил Фитч, – принимай руководство. Командуй, мы выполняем.
– Два градуса к югу, – только и сказал в ответ Мэтьюз.
Наконец-то в их голосах появился хотя бы намек на понимание и даже страх.
– Дженьюэри, ты готов? – спросил Фитч.
– Да. Жду, – отозвался Дженьюэри и сел прямо, чтоб Фитч смог увидеть его затылок.
Бомбоприцел возвышался между коленей. Переключатель сбоку запускал процедуру сброса: ведь бомба не покинет борт самолета немедля, по щелчку тумблера, а окажется в воздухе только после пятнадцатисекундного радиосигнала, предупреждения машинам эскорта, и прицел был настроен соответственно, с учетом задержки.
– Курс два шесть пять, – велел Мэтьюз. – Зайдем на цель прямо против ветра.
И таким образом отпадет надобность в учете бокового сноса бомбы.
– Дженьюэри, настройку прицела прикрути до двухсот тридцати одной мили в час.
– Два три один, – отрапортовал Дженьюэри.
– Всем, кроме Дженьюэри и Мэтьюза, надеть защитные очки, – приказал Фитч.
Дженьюэри поднял с пола темные очки-консервы. Глаза… глаза нужно поберечь, не то вытечь могут. Надев очки, он опустил голову, уперся лбом в окуляры. «Лаки Страйк» по-прежнему несся к цели. Дженьюэри снял очки, а когда снова взглянул в прицел, в перекрестье показалась суша. Что на часах? Ровно восемь. Подъем, газеты, утренний чай…
– Десять минут до цели, – сообщил Мэтьюз.
Точкой прицеливания был мост Айои, Т-образный мост в самом центре огромного города, охватившего дельту реки. Опознать – проще простого.
– Облаков-то там, внизу, сколько, – заметил Фитч, указав подбородком вперед. – Цель разглядишь?
– Откуда же знать? Пробовать нужно, – ответил Дженьюэри.
– Можно сделать второй заход и навестись по радару, если потребуется, – сказал Мэтьюз.
– Дженьюэри, до полной уверенности не бросать, – распорядился Фитч.
– Есть, сэр.
В прорехах меж облаками мелькали скопища крыш, опутанных паутиной серых дорог. Вокруг зеленел лес.
– Отлично, – воскликнул Мэтьюз, – мы на месте! Так держать, капитан! Дженьюэри, скорость та же, два три один.
– И курс тот же, – подтвердил Фитч. – Дженьюэри, дело за тобой. Всем еще раз проверить защиту глаз и приготовиться к повороту.
Мир Дженьюэри сузился до ширины окуляра бомбоприцела. Лес, испещренный штрихами облаков, невысокие гребни холмов… и вот они, окраины Хиросимы. Воды широкой реки илисто-буры, бледно-зеленая суша подернута дымкой, на фоне зелени тускло сереет растущая паутина дорог. Еще миг, и вся земля впереди покрылась крохотными прямоугольниками домов, а затем в поле зрения появился центр города – длинные, узкие острова, словно бы воткнутые в темную синеву залива. Город мелькал в перекрестье прицела, остров за островом, облако за облаком… Дженьюэри затаил дух. Пальцы на тумблере отвердели, как камень. Вот впереди, прямо под пересечением прицельных линий, среди облаков замаячило крохотное Т. Казалось, пальцы вот-вот раздавят рычажок тумблера. Неторопливо вдохнув, Дженьюэри вновь задержал дыхание. Обзор заслонила пелена облаков, за ней показался следующий остров.
– Почти на месте, – спокойно сказал Дженьюэри в микрофон. – Так держать.
Теперь, когда дело дошло до него, сердце гудело не хуже райтовских двигателей. Дженьюэри сосчитал до десяти. Теперь в перекрестье одно за другим уплывали назад облака вперемешку с зеленью леса, расчерченного свинцово-серыми линиями дорог.
– Я включил тумблер сброса, но сигнала не получаю! – прохрипел он в микрофон, изо всех сил прижимая к панели рычажок выключателя.
Фитч заорал нечто неразборчивое, но его крики перекрыл треск помех и голос Мэтьюза…
– Пробую еще раз! – прокричал Дженьюэри, всем телом прикрывая от пилотов бомбоприцел. – Ага… ага… секунду…
С этими словами он перебросил рычажок тумблера сброса вниз. В наушниках негромко, басовито загудело.
– Есть! Пошла бомба! Пошла!
– Но куда она упадет?! – проорал в ответ Мэтьюз.
– Ровнее курс! – крикнул Дженьюэри.
«Лаки Страйк», вздрогнув, поднялся выше – футов на десять, а то и на двадцать. Дженьюэри извернулся и бросил взгляд вниз. Бомба на миг зависла в воздухе прямо под брюхом «летающей крепости», но тут же, слегка качнувшись из стороны в сторону, устремилась к земле.
Машина накренилась вправо и ушла в такое крутое пике, что центробежная сила швырнула Дженьюэри об остекление кабины. Несколькими тысячами футов ниже Фитч выровнял самолет и полным ходом повел его на север.
– Что видишь? – крикнул он.
– Ничего, – выдохнул в микрофон Коченски со своего места у хвостовой пушки.
Не без труда поднявшись, Дженьюэри потянулся к темным очкам, однако на голове их не оказалось. Где-либо рядом – тоже.
– Сколько от сброса прошло? – спросил он.
– Тридцать секунд, – отвечал Мэтьюз.
Дженьюэри крепко-крепко зажмурил глаза.
Кровь в веках вспыхнула алым, а затем – белизной.
В наушниках зазвучал разноголосый гомон:
– О господи… Бог ты мой…
Машину подбросило, резко швырнуло в сторону, в уши ударил пронзительный скрип металла. Вдавленный в остекление кабины чудовищной перегрузкой, Дженьюэри с трудом оттолкнулся от плексигласового фонаря.