Сто сорок писем Василия Белова
И вот мы снова в знакомом помпезном кабинете спикера парламента. Селезнев улыбчив, говорлив, то и дело подливает писателю чай.
Василий Иванович засыпает спикера вопросами. Порой, не дождавшись ответа, продолжает пытать. В зоне его интересов в начале – беды общероссийские, правительственные, а затем – сугубо личные. Селезнев подолгу молчал, все время внимательно слушал писателя, а когда ему нравились мысли собеседника, то он слегка обнимал его за плечи.
Мне удалось некоторые детали разговора запомнить.
– Боязливый пошел у вас депутат, – наседал писатель. – Перестал уважать свое предназначение. Чтобы уважать себя, мало презирать других. Надо сражаться за свои убеждения и отстаивать их. Не позволять правительству унижать себя и не поступаться чувством собственного достоинства ради мелких выгод. Каждый депутат должен прийти к мысли: уж если он избрался, значит, включен в борьбу. Нужно сделать выбор. Либо ты с теми, кто являет собой патриотический, созидательный потенциал общества, либо ты в лагере русофобов и представляешь собой разрушительную силу. Третьего не дано. Сегодня России объявлена, как пишет Грешневиков в своей книге, информационная война. А войну выигрывают, как мне представляется, люди с истинно цельным внутренним миром. Если все их силы и свойства личности востребованы до конца, то они побеждают.
Второй диалог коснулся писательского труда.
– Долг писателя, – Белов говорил уже тихим, спокойным голосом, – заботиться об охране нравственной среды. Нынче многие писатели строчат свои романы не оттого, что хотят выразить свое сокровенное, а потому, что им кажется, будто они умеют писать и сей легкий труд дает большие деньги. Но это не так. Меня сегодня не печатают и не дают гонораров. Вот пообещала Петровская академия наук издать книгу, да что-то молчит. Может, вы, Геннадий Николаевич, узнаете там, в Питере, в чем дело?! Окажите содействие. Заодно помогите с приватизацией квартир, мы с Валей Распутиным давно сдали все полагающиеся документы, но чиновники затягивают дело, грозят выкинуть на улицу. У меня дочь там живет, работает в Кремле в музее, да и я сам часто приезжаю с женой в Москву, то по работе, то за лечением.
Селезнев записал все просьбы Белова на календарный лист, лежащий на письменном столе. Посоветовал представить ему общее письмо от всех бывших депутатов СССР и РСФСР, которые остались жить в столице, и тогда он переговорит с президентом… При этом спикер подчеркнул, что письмо должны подписать в первую очередь экс-депутаты с нерусскими фамилиями. Белов удивился, почему недостаточно их фамилий. Пояснение Селезнева повергло и меня, и Белова в замешательство. Оказывается, в администрации Президента к русским писателям относятся, мягко говоря, плохо. Фамилии Белов и Распутин лишь отпугнут чиновников. Лучше сделать так, чтобы письмо подписали такие депутаты, как Шашвиашвили, Голик, Энгвер. С таким пожеланием мы и вышли из кабинета Селезнева.
Через месяц мне пришлось самому звонить в Петровскую академию. Селезнев хоть и обещал Белову походатайствовать об издании его книги, но не сделал этого. С бывшим министром финансов СССР, премьер-министром СССР Валентином Павловым я не связывался, у меня не было ни телефона, ни желания его разыскивать. Надежда была на питерских ученых. Но «академики» отказались печать очерки и статьи Белова, сославшись на отсутствие денег. И тогда я принял решение: издать эту публицистику самостоятельно, за собственный счет.
Письмо пятнадцатое
Дорогой господин Грешневиков, опять я по тебе тужу и скучаю и терпеливо жду твоего спонсора (какое мерзкое словечко!).
Если зайдет Жданов, уговоритесь распространить мою статью (прилагаю) всему депутатскому корпусу. Если потребуется визит к Селезневу – сходим и к нему. Бог даст… Дело архиважное, как говаривал Ильич.
Еще прошу тебя хотя бы узнать, когда будете обсуждать права Человека (писателя), я вот инвалид II группы, а все еще ломлю, вкалываю, ишачу (подбери сам еще с десяток синонимов). Словом, никто нам, грешным, не хочет оплачивать даже больничные листы, потому я их и не беру, когда лежу в больнице.
Все, пока. Привет Сергею Владимировичу (Горохову).
Белов.
Апрель 2001 г.
Вместе с письмом в конверте лежала вологодская газета «Красный Север» с большой статьей Белова «Древо зла». Вышла она 25 апреля 2001 года.
Совместный визит к председателю Государственной Думы Геннадию Селезневу за разрешением распространить статью писателя среди депутатов не потребовался. Он и так дал добро… Пробежал глазами по тексту, выхватил взволновавший его кусок, прочел мне вслух:
«Но вот появились у народа подвижники, как академик Федор Углов, новосибирские профессора, такие совестливые борцы против змия, как Владимир Жданов. Деятели православной культуры, науки и экономики, искусства сомкнули ряды на основе православного христианства. Наши враги, конечно, сразу почувствовали опасность… Всколыхнулись все сатанинские силы, завопили все бесы, вплоть до Евтушенко: «Как? Новый год – и без шампанского? Долой их всех, красно-коричневых заступников нравственности!». Все газетчики, все телевизионные оракулы просто взвились, завопили и завизжали. Дивно ли то, что о «сухом законе» 16-го года, во время войны, до сих пор мало кто знает? А если и знает, то не верит, что народ вводил этот закон повсеместно…
Уже при Горбачеве либеральная шпана превосходно знала, что Россия, обольщенная и покоренная бесами, нехотя прослужившая им лет сорок, может в любую минуту очнуться. Дьявольская задача была в том, чтобы не дать ей отрезветь. Ведь, очнувшись, народ снова будет служить Богу. Скрытые троцкисты и их новые последователи потому и подсунули народу горбачевский указ 1985 года. Народ уже открывал глаза на троцкистскую революцию, на масонов и мировой заговор против России. Не дать отрезветь до конца! Не позволить самим русским распоряжаться своей судьбой! Своей верой! Своими идеалами! И явилась тут так называемая перестройка. В этом был смысл и самого Горбачева, и его указа по борьбе с пьянством…».
Читал Селезнев неторопливо, делая короткие паузы… Закончив цитату, задал мне вопрос:
– Неужели Василий Иванович не пьет?
– Давно не выпивает, – ответил твердо я, зная, что, сидя в компаниях, он не притрагивался к бокалу с вином.
– Ну, а вы-то выпиваете?
– Сейчас немного выпиваю. Но еще недавно пять лет держал «сухой закон», даже возглавлял в районе трезвенническое движение. Ничего, живой, как видите. Кстати, развязать и выпить пришлось тогда, когда стал депутатом, принимал полномочия члена Верховного Совета от коллеги-земляка, архиепископа Платона.
– Народ в массе своей против «сухого закона».
– Может, и против. Только статья-то не об этом, не про «сухой закон», а о том, что пьяным народом легче управлять.
– Ладно, распространяй статью…
Вскоре я передал наш разговор Белову. Тот не стал сердиться, по привычке гневаться, лишь рассмеялся. Меня это порадовало, и я не преминул спросить его о поэте Евтушенко. В тексте статьи он назван бесом.
– Какой же он бес? – недоуменно вопрошал я. – Талантливый поэт. Одна песня «Хотят ли русские войны» чего стоит! Яркая личность.
– Недолюбливаю таких, – отозвался горячо Белов. – Стукач он… А личность, безусловно, яркая. Характер сильный, волевой. Но его сила направлена мимо людей. Однако любая сила, лишенная человечности, рано или поздно выливается в бессилие. Ранняя поэзия у него заслуживает внимания. А как только он сбежал в Америку, так перестал что-либо серьезное писать. У него потеряна связь с народом… А если у поэта нет связи с народом, нищенские знания людей, ограниченность собственного опыта, то что значимого он может написать?
Спорить я не стал. Тем более, никогда не считал себя поклонником творчества Евтушенко. Мне всегда ближе по духу были стихи Рубцова. Задела меня лишь фраза писателя, что Евтушенко в литературной среде называли стукачом и провокатором. Через год в столичном издательстве «Молодая гвардия» вышла изумительная книга мемуаров великого русского композитора Георгия Свиридова «Музыка как судьба», и в ней я нашел не только добрые отзывы о творческом и гражданском пути Василия Белова, но и колкие реплики в адрес Евтушенко. Свиридов пригвоздил известного поэта одной фразой, сказав о том, о чем год назад поведал мне Белов. Высказанная характеристика оказалась весьма нелестной: «Роман Евтушенко – «Зубатовщина». Литературный сексот, провокатор, которому, в силу особенностей его службы, разрешено говорить иногда некоторые «вольности»». Под «Зубатовщиной» композитор имел в виду роман «Ягодные места».
Российская патриотическая пресса в 2001 году опубликовала несколько острых и злободневных статей Василия Белова. Неизменными темами стали защита русского языка, традиций, крестьянского образа жизни. Безусловно, все эти материалы непригодны были для либеральной прессы. Невозможно представить, что газеты «Известия» или «Московский комсомолец», разрушающие своей политикой русскую деревню, вдруг подадут голос в ее защиту и предадут огласке протест Белова.
После раздачи депутатам статьи писателя в защиту трезвого образа жизни я еще одну его статью предложил их вниманию. Размножил на ксероксе и раздал материал, опубликованный в газете «Русский Вестник» под названием «Предложение Минфину и современным думцам». В нем Белов рассуждал о том, какие портреты знаменитых людей необходимо печатать на деньгах. Тему подсказал знакомый художник из Екатеринбурга. Белову она показалась важной, и он изложил ее в газетных заметках.
Осудив в статье опасные сепаратистские намерения губернатора Росселя издать на Урале собственные деньги, Белов предложил Минфину:
«Добавил бы я к этим фамилиям еще и знаменитых защитников Отечества – Суворова, Ушакова, Скобелева, Нахимова. Вспомнил бы общеизвестных общественно-политических деятелей. Вспомнил и запечатлел бы на всех гривенниках, на всех рублях, червонцах, сотенных и полусотенных, и тысячных. Авось после этого и экономика сдвинется с мертвой точки! Авось бы после этого не понадобилось нырять в реформаторскую зловонную жижу. А его величество рубль утер бы нос любой золотой валюте и валютишке, коль нельзя обойтись без денег совсем. И тогда не понадобится топить свои космические станции, поднимать из морских пучин подводные лодки, собирать по крупицам черные ящики рухнувших самолетов…».
Эти философские мысли и рассуждения еще раз служат подтверждением тому, что для писателя-патриота нет важных и неважных тем. Из статьи следует, что писатель был в курсе всего происходящего в стране.
Белов в письме поинтересовался судьбой законопроекта «О творческих союзах», в котором должны были быть прописаны права и обязанности членов творческих союзов, в том числе и писателей. Я показывал Белову сырой вариант документа. В нем остро нуждались и писатели, и художники, безжалостно брошенные ельцинскими чиновниками в стихию дикого бандитского рынка. Выжить там было трудно. Но правительство всячески тормозило принятие данного законопроекта. Странная атмосфера возникала вокруг документа… Чем чаще и громче мы, депутаты, в том числе и я, выступали за продвижение и принятие закона, тем туманнее становилась его судьба.
Письмо шестнадцатое
Дорогой Анатолий Николаевич!
Поздравляю с 9 Мая – Днем Победы и сообщаю, что связаться с В.С. Павловым я хотел как раз с твоей помощью, впрочем, вот его телефоны:
– домашний.
– рабочий.
И тот, и другой на автоответчике, поэтому лучше послать факс. (Как всегда бастует ручка на самом важном). Сделай милость, пошли, сославшись на спикера, а я по приезде найду адрес и схожу к В. С. Павлову.
Что касается Петровской академии, то я и сам не знаю, как с ней связываться, знаю лишь, что ее возглавляет Майборода, но я потерял его карточку. Знаю лишь телефон автора предисловия – Нелепина Рональда Аполлоновича – 465-22-92 (его адрес: Санкт-Петербург, г. Пушкин, у л. Конюшенная, д. 13, кв. 15. П. индекс 196600).
Что касается предложения Волкова, то я пока воздержусь, так как не хочу путаницы в жанрах. Одно дело – рассказы, другое дело – воспоминания. Давай пока тормознем, сделать бы дело с Павловым и Петровской академией!
Что касается твоей книги, то, грешен, руки еще не дошли. Прилагаю письмо Алексея Рыжова о тебе.
Обнимаю. Пока!
Приеду дней через десяток.
Белов. 5 мая 2001 г.
Моя попытка уклониться от разговора с бывшим министром финансов СССР, премьер-министром СССР Валентином Павловым натолкнулась на протест Белова. Ему не удалось «пробить» автоответчик этого сановного чиновника, проведшего несправедливую денежную реформу, и писатель решил связаться с ним через меня. Но автоответчик одинаково отталкивал и тех, кто звонил из Вологды, и тех, кто звонил из Москвы. Дважды я попытался связаться с Павловым, но, потерпев неудачу, звонить перестал. Вскоре стало известно от Белова, что ему через пару недель удалось отыскать экс-министра, но помощи от него он не получил.
Бесполезным оказался и выход на сотрудников Петровской академии… Там тоже пожалели денег на книгу Белова. Зато неожиданной новостью прозвучало признание профессора Санкт-Петербургского государственного университета Рональда Нелепина. Однажды, будучи в гостях в деревне у кинооператора Анатолия Заболоцкого, я узнал от него, как главный чиновник в Союзе писателей России Валерий Ганичев дал указание рассыпать в типографии набор трилогии Белова. Набрано было уже 90 страниц. Вместо Белова в питерской типографии отпечатали самого Ганичева. Заболоцкий, узнав о такой провокации, поехал в Санкт-Петербург, встретился с Нелепиным и попытался поднять тревогу… Однако Белов запретил ему хлопотать за его книгу, и тем более ругаться с Ганичевым. И вот сам Нелепин подтвердил мне в разговоре по телефону, что сказанное Заболоцким соответствует действительности. Тогда я спросил Белова: «Неужели вы простили Ганичева?». Он ответил: «Достаточно того, что он знает про то, что мне известна эта история. Живу без особого уважения к нему, и про это ему тоже известно».
До того, как решиться на издание публицистической книги Белова у себя на родине, в издательстве Сергея Хомутова «Рыбинское подворье», я переговорил в Москве с редактором и директором издательства «Русский мир» Вячеславом Волковым. Будучи искренним поклонником творчества Василия Ивановича, он предложил свой проект издания, но тот отказался от него. Не понравилось размещение под одной обложкой и художественных рассказов, и публицистических статей. Белов видел в этом некую путаницу жанров. Наверное, он был прав. Это была не просто прихоть большого писателя, а его профессиональный подход как к оформлению книги, так и к содержанию. На подобную путаницу жанров он указывал и мне, когда знакомился с той или иной моей книгой.
К предложению редактора Вячеслава Волкова я относился иначе, чем Белов. Все-таки издательство Волкова выпустило в свет не одну книгу классиков современности – Владимира Солоухина, Валентина Распутина, Юрия Казакова, Анатолия Онегова. Писатель Александр Солженицын доверил ему право издавать книги лауреатов Солженицынской премии. Какие законы существуют в искусстве книгоиздания он знал блестяще. Потому даже публицистика философа Панарина или поэзия Евтушенко вышли в строгом соответствии с этими законами.
Когда ожидания Белова, что в издании книги ему помогут Павлов или Петровская академия, пропали окончательно, он остановился на моем предложении напечататься в «Рыбинском подворье».
Пересланное письмо писателя из Кировской области Алексея Михайловича Рыжова порадовало меня теплым отзывом о моей новой книге «И свяжет зодчий нить времен». Она вышла в этом же 2001 году в «Рыбинском подворье». Первым ее прочитал не Белов, а Рыжов. Василию Ивановичу пришлось тоже находить время для чтения. Книга документальная, состоит из очерков про то, как стараниями и подвижническим трудом ярославского реставратора Александра Рыбникова спасены уникальные памятники древнерусского зодчества.
С Алексеем Рыжовым я был знаком заочно. Дружеские отношения с ним помог наладить другой писатель, замечательный натуралист, ведущий на всесоюзном радио знаменитую передачу «Школа юннатов», Анатолий Онегов. Именно от него я узнал, что Рыжов работает директором лесхоза, а в свободное время пишет книги, которые посвящены, конечно же, матушке-природе. Названия их говорят сами за себя: «Просека», «Исповедь», «Сохатый». Благодаря Белову, наши отношения лишь окрепли.
Рыжов жаждал вытащить и меня, и Белова к себе в гости. Чтобы как-то отреагировать на предложение кировского подвижника, Василий Иванович и переадресовал его письмо мне.
Рыжов писал:
«Дорогой Василий Иванович и дражайшая супруга Ваша Ольга Сергеевна!
Искренне и сердечно поздравляем мы вас с великим праздником россиян – Днем победы!
Конечно, не след бы так жить победителям, быть всюду униженными и оскорбленными, но, видимо, Крест Господень возложен на нас неимоверной тяжести за грехи наши…
Однако не будем гневить Бога разными сетованиями на судьбу свою. Ведь есть же кто живет и сложнее, и хуже нас. Надо научиться благодарить Бога за любую маленькую светлинку, маленькую благодать его, ибо истинно счастлив лишь тот человек, который умеет обходиться самым малым в жизни.
С А.Н. Грешневиковым переписка продолжается. Какой он умница, какой молодец, что делает великое дело возрождения духовности на Руси! Прислал он мне книгу «И свяжет зодчий нить времен». Я залпом прочитал ее. Книга и написана ярко, со знанием предмета, и оформлена отлично, но, главное, она возрождает Русский Дух, что для меня превыше всего!
Вторично Вам пишу обеспокоенный Вашим молчанием – здоровы ли Вы, не проявилась ли в Вашем здоровье какая-то новая болячка (тьфу-тьфу!). Вы России еще долго (лет 20–35!) нужны крепким, здоровым, энергичным, работоспособным, веселым!
Меня не покидает (может быть, иллюзорная мысль), что Вы с Грешневиковым А.Н. или с В.Г. Распутиным побываете в моей деревенской глуши, где нет ни заводов, ни химии, не было и Чернобыля, даже английский ящур к нам не доходил.
Может, сделать так: Крупин, Костров, Шуртаков и Вы, Распутин и Грешневиков – сможете вместе – вот было бы здорово! А езда по железке до ст. Шахунья Горьковской ж/д от Москвы все по прямой – 10 часов. А тут я встречу на авто.
Интересного в мире все Вы видели много, но ведь были у меня в гостях Крупин, Шуртаков, Костров, Старшинов – и ничего. Им понравились наши, еще не испорченные люди. Давайте подумаем! Ведь дней наших не так уж и много осталось. Напишите мне: как Вы там?
Еще раз с великим праздником Победы! Ваш Алексей Рыжов и Любаша».
Сколько бы я ни планировал и ни готовил поездку в кировскую лесную глушь, Белов всякий раз откладывал путешествие на потом. Это «потом» так и не позволило нам увидеться с Рыжовым.
Письмо семнадцатое
Дорогой Анатолий Николаевич!
(Хотел назвать по старой памяти Толей, да вовремя спохватился). Благодарю тебя за письмо от 18 мая и спешу сделать рукопись из статей – практически из новых, а ты продолжи хлопоты (с кем?). Воспоминания о Шукшине уже идут у Ларионова, мы опоздали уже…
Я поздравляю тебя с книгой о реставраторе! Молодец, много грехов с тебя снимут за эту книгу после второго пришествия… Слава Богу, что есть такая книга. Ура!
Еще сообщаю, что хлопотать об Академии Петровской – не следует вообще. (Объясню при встрече). Не надо ни искать спонсора, ни связываться с Питером. Скажи Селезневу, что эту обузу мы снимаем с него, пусть все идет без спонсоров, не потому, что я терпеть не могу этого слова, а потому что… из любопытства.
Хочу знать, чем они (академия) завершат свою же затею. Отложи ходатайство, либо отступись… Ничего не надо делать и Селезневу, но ты молчи…
С Павловым дело разрешилось, я узнал, наконец, его домашний адрес и мобильный телефон, в следующий приезд встречусь с ним. Он, оказывается, не имеет своего офиса – вот и экс-премьер!
Продолжи, пожалуйста, хлопотать с поиском зала для выставки А. Заболоцкого. Я присоединяюсь к просьбе В.Г. Распутина.
По поводу приватизации жилья (Селезнев просил подобрать одну-две нерусских фамилии, помнишь?). Я нашел пока одного Н.Н. Энгвера. Вот его телефон: 415-54-90. Адрес: Рублевское шоссе, 31, корпус 2, кв. 446. Меня надо исключить, так как я уже не москвич, а о дочери позаботятся ребята из ведомства, так как Бородин уже оправдан. Она уже ждет окончательного решения и все бумаги у ней сданы. Все!
Главное: можно ли посылать тебе рукопись моих статей? Сергею Владимировичу кланяюсь. Белов. 31 мая 2001 г.
В конверте лежит дополнительная короткая записка. Белов написал: «В Кириллове позвони – 32-32-7, экскурсовод». В моих планах на июнь значилась поездка в два вологодских монастыря – Кирилло-Белозерский и Ферапонтов. Уговорить Белова поехать за компанию я не смог. Он дал координаты знакомого экскурсовода. Воспользоваться ими не довелось. Я ехал с друзьями-реставраторами, а им требовалось уединение, чтобы измерить крепостные стены, сделать нужные замеры, провести фотосъемку.
Мягкая красота фресок Дионисия в Ферапонтовом монастыре меня так поразила, что на обратном пути я заехал попить чаю к Василию Ивановичу. Перед встречей закупил на рынке пару сеток продовольственных товаров, для Ольги Сергеевны букет ярких и солнечных роз. Беседа в тот день крутилась в основном вокруг имени основателя уединенного и живописного монастыря монаха-чудотворца Ферапонта. Откуда у писателя были такие энциклопедические познания той эпохи, истории Белозерской земли, биографии самого Ферапонта, можно было только догадываться. Белов то и дело цитировал строки малоизвестных летописей, и даже страницы из жития самого Ферапонта. С каждой картинкой, нарисованной яркими деталями, передо мной вставал удивительный рассказчик. Я ходил по заросшим травой монастырским тропинкам, а рядом мелькали черные рясы молчаливой братии. Обитель хранила умиротворяющий дух красоты. Трудолюбивый Ферапонт неустанно махал топором, возводя очередную келью.
– Ферапонт происходил из богатой и благородной семьи бояр Поскочиных, – громко чеканил длинные предложения Белов. – Жили они в Волоколамске. Мирская суета мальчику не нравилась. Именем Ферапонт нарекли его, предварительно совершив постриг, в Симоновом монастыре, куда тот пришел тайно от родителей. Однажды, выполняя поручения архимандрита за пределами монастыря, делая потребные покупки, он побывал на Белоозере. Его непорочная душа была покорена множеством озер, лесов, непроходимых болот. Он обошел вокруг ту землю несколько раз и так ее полюбил, что упросил архимандрита отпустить его туда для уединения от мира и служения Богу.
Тут Белов достал тетрадный лист и прочел мне цитату из жития Ферапонта: «Ибо желала эта святая душа и некоторые новые добродетели стяжать, – верх же всех добродетелей есть безмолвие».
– Знаешь, Анатолий, что такое безмолвие? – звучит затем хитроватый вопрос для меня.
– Тишина, – отвечаю я. – Покой. Молчание.
– Почти угадал. Это полное игнорирование всяких голосов и звуков.
– В первую очередь, человеческих.
– Ты опять не точен. Скорее всего, безмолвие следует относить к себе, то есть накладывать на себя обет молчания. Мы вот с тобой не годны быть безмолвниками.
Рассказ о монашествующей жизни Ферапонта продолжался. Оказывается, он вместе с другим монахом Кириллом, обитающим в монастыре Рождества Пречистой и жадущим пожить в безмолвии, уходят в поисках новой обители. И такое более уединенное место они сыскали, осмотрели его внимательно, выкопали в земле келью. Но недолго Ферапонт пожил здесь… Душа позвала пожить отдельно, безмолвствовать в одиночестве. Расстались они без обид. Ферапонт нашел другое место, поблизости от кельи Кирилла, вблизи Паского и другого озер. Расчистил место, огородил его, построил келью. Кормился с огорода овощами, удил рыбу. Требования разбойников с угрозами покинуть обитель, он игнорировал. Жил в радость. К нему потянулись другие люди. Образовалась монастырская братия, которая строила трехэтажные кельи, а рядом церкви. И все было бы хорошо, да увез князь Андрей блаженного Ферапонта в город Можайск, и сколько ни умолял монах отпустить его в родную обитель, просьбы его остались не услышанными. Так и пришлось строить вблизи города иной монастырь.
Книгу о реставраторе Александре Рыбникове Белов искренне поддержал, хвалил ее писателям Распутину, Крупину, редактору газеты «Русский вестник» Сенину. От них я узнал, почему она так зацепила его. Герой книги был деятельным человеком, подвижником, и Белов сам был таким. Окружение его тоже состояло из созидателей. Среди них был кинооператор Анатолий Заболоцкий. Он нуждался в помощи по организации фотовыставки в Государственной Думе. Заступниками, ходатаями тогда выступили Распутин и Крупин. Вначале они написали мне письмо, затем Распутин пришел вместе с Заболоцким ко мне в кабинет. Наше обсуждение порядка проведения фотовыставки оказалось напрасным. Селезнев холодно отнесся к моему предложению предоставить холл второго этажа для творческого мероприятия; то ли испугался возгласов со стороны депутатов-либералов, то ли равнодушно относился к затее известных русских писателей. Фотовыставку пришлось провести в Совете Федерации.